На улице было чудесно. Казалось, будто наступила весна. Город выглядел безлюдным, зато стройка напоминала муравейник. Год назад, стоя посреди грязного пустыря, я хоронила свою мечту о новой квартире. Теперь же здесь сновали люди, гудели бетономешалки, машины беспрестанно подвозили песок и кирпичи… Из проезжавшей мимо машины выскочила Вера. В комбинезоне она казалась еще более подтянутой. Энергия била у нее через край.
— Янка, кто тебе сказал, что мы здесь? Ведь мы же хотели сделать тебе сюрприз! — На ее лице, как у обманутого ребенка, отразилось сожаление, но в следующий миг она схватила меня за руку: — Ну пошли, раз ты явилась сюда! — И она потащила меня на самый оживленный участок, где над фундаментом уже поднимались стены из красного кирпича. — Ваш дом! — воскликнула она с гордостью.
— Наш дом?!
Увидев, как я буквально остолбенела при этих словах, она рассмеялась и обняла меня:
— Мы хотели показать тебе дом в готовом виде, но и начало строительства для тебя все равно сюрприз, правда? Ваши дети будут жить в новом красивом доме. Ну чего же ты плачешь?
У меня действительно выступили слезы на глазах. Но причиной этих слез был, конечно, не дом, а сознание, что на свете есть такие люди, как Вера, Лацо и Ян, и что мне посчастливилось встретиться с ними.
Вера затащила меня за груду кирпича и подала платок:
— Перестань, а то и я начну плакать. Как представлю, что вы уезжаете и наша коммуна распадается… Ну посмотри, я уже плачу.
— Вера, что ты говоришь? Вы ведь тоже переедете. И коммуна наша не распадется, жить-то будем рядом. Все можно устроить, как раньше.
— Нет, Яна, мы уже решили, что в этом доме будут жить только семьи с детьми или семьи, которые ожидают ребенка.
— Ну и что? У вас тоже будет ребенок. Вы ведь его хотите, разве не так? Мне даже было неудобно, что из-за нас… Как-то так получилось, что мы вас обогнали… Собственно, в коммуне можно было воспитать двоих детей, а теперь вообще проблем никаких не будет. Игрушек у нас хватит на пятерых. У нас будет мальчик, а у вас девочка, или наоборот, но это все равно…
Она засмеялась и почему-то нарочито громко заговорила:
— Нас уже Ян заметил. Он тут за главного инженера. Посмотри, как ему это идет!
Вечером Ян бросил мне раздраженно:
— Что ты лезешь в чужую жизнь? Мало того, что ты стала вмешиваться в мои командирские дела, так ты вторгаешься и в интимную жизнь моих друзей. Это их личное дело, когда и сколько иметь детей… Вера учится, работает, избрана депутатом…
Он швырнул комбинезон на одно кресло, рубашку — на другое. Я напряженно ждала, куда он бросит майку. Я знаю, что обладаю удивительным качеством — портить то, что намеревалась исполнить самым лучшим образом. Все мои планы мирно посидеть с Яном в каком-нибудь кафе и, создав соответствующую атмосферу, поговорить о судьбе Индры Скршивана остались всего лишь планами. Дома я сразу же выпалила Яну, что Вера напрасно поставила общественную работу на первое место, а детей — на второе и что Скршиван совсем другой, нежели он о нем думает.
— Вера и Лацо и мои друзья, и я им плохого не желаю, — продолжала я уже более миролюбиво. — Но если ты думаешь, что общественная работа и учеба важнее детей, то пожалуйста… Мог бы мне об этом и раньше сказать. А на Скршивана ты зря нападаешь, если хочешь знать, у тебя нет против него ни одного веского аргумента.
Ян ударил фуражкой об пол:
— Хватит! Самое плохое, что может случиться с офицером, это когда жена вмешивается в его дела. Однако я не из тех, кто собирается это терпеть. Что же касается истории, которую ты мне тут поведала, то я могу добавить только одно: родители той девушки знали, что делают, и я их хорошо понимаю… А теперь оставь меня, я очень устал! — Он хлопнул дверью и пошел в ванную.
И это мой муж! Отец моего будущего ребенка. Да ему нет до него никакого дела. Натащил массу книг о том, что влияет на детей в эмбриональном состоянии, об отношениях между родителями, ожидающими ребенка, о покое матери, сколько сам говорил об этом, а теперь кричит на меня и хлопает дверью…
«Нет, только не реветь. Это может повредить ребенку. Домой я тоже не поеду, один раз я уже туда ездила. Ни до чего не дотронусь, даже фуражку поднимать не стану, пусть валяется. А что делал папа, когда мама была к нему несправедлива? Поливал цветы или поправлял книги в шкафу, но никогда не спорил. Папа — самый мудрый человек на земле. А у тебя, мой маленький, будет хотя бы умная мама…»
Я принялась аккуратно складывать вещи в гардероб. У нас их теперь два, один — детский. На следующей неделе приедет мама: мы хотим постирать и погладить все пеленки и распашонки. Правда, времени еще очень много, но лучше заранее привести все в порядок.
Вернулся Ян, поднял фуражку и лег с книгой на диван. В тот вечер мы не разговаривали.
В ночь с понедельника на вторник бушевала метель. Нас подняли по тревоге. Когда мы с Лацо добежали до казарм, экипажи уже были в полной боевой готовности. Через несколько минут из ворот выехали первые танки и бронетранспортеры.
Я командовал ротой, Понц замещал командира батальона. Опыта, приобретенного во время летних учений, оказалось явно недостаточно, да и в подобную ситуацию я попал впервые. Судьба снова испытывала меня.
На этот раз нам предстояло преодолеть двести шестьдесят километров по основательно заметенным снегом проселочным дорогам, изобилующим многочисленными крутыми поворотами и спусками. Я откинул люк и высунул голову. Глаза сразу же залепила колючая снежная крупа. Дорога превратилась в настоящий каток, припорошенный снегом. Первый танк уже занесло. Еще немного, и он врезался бы в столб. «Проявлять максимальную осторожность! — прозвучал в наушниках голос командира. — Снизить скорость!.. Соблюдать дистанцию!..»
Чувство ответственности за чужие судьбы стало для меня теперь таким обычным, что кажется, оно родилось вместе со мной. Без этого чувства ни один человек не может считаться настоящим командиром. Но бывают минуты, когда неожиданно начинаешь осознавать всю его огромную значимость. Тогда оно захватывает тебя целиком и приходится даже укрощать свою фантазию. И страх тоже. Не за себя, о себе командир в такие минуты не думает. Но в стальных корпусах танков сидят люди, его подчиненные. Они спокойны, потому что надеются на своих командиров и, вероятно, понятия не имеют, как мы за них переживаем. Однако хватит размышлять, лучше сосредоточиться на выполнении приказа, который гласит: в полной боевой готовности прибыть в указанный населенный пункт точно в назначенное время.
Пройдено сто километров. Метель вьется змейкой вокруг стволов деревьев на опушках, дорога по бокам круто обрывается вниз. Наш путь подобен балансированию над пропастью. От такого «ралли», наверное, отказались бы и храбрейшие из храбрейших. Но для нас слова «отказаться» не существует. Своеобразное состязание водителей в мастерстве продолжается. И мне передается их напряжение, их железная воля и выдержка. Каждый мой нерв, каждая из миллиардов моих клеток пребывает в состоянии боевой готовности.
Когда позади остались сто шестьдесят километров, метель улеглась. Но надолго ли? Чернов небо нависло над верхушками сосен и елей, и кажется, вот-вот снова пойдет снег. Вперед продвигаемся на малой скорости, поэтому во избежание нарушения графика движения остановки приходится сокращать до предела. Водители и командиры экипажей курят торопливо, быстрыми, жадными затяжками, на их лицах заметна усталость. Ребят первого взвода забавляет Шехерезада. Ему, вероятно, даже тайфун нипочем.
Вот Шехерезада улыбнулся мне, обнажив белые зубы на закопченном лице:
— Я их тут убеждаю, товарищ командир, что, когда мы, вконец обледеневшие, достигнем фронта, «противник» совсем окочурится. Так что обеим сторонам предоставят отдых и раздадут соответствующие порции водки для размораживания.
— Без этого ни за что не оттаем, — вставил Скршиван охрипшим голосом.
Я пригляделся к нему внимательнее. Глаза у него как-то неестественно блестели, верхнюю губу обметала лихорадка.
