— Я сомневаюсь, что она смотрит на это под таким углом. Кловертейл — сволочь. Ты знаешь, что он сделал, — сказал Троттенхеймер хриплым голосом.

Голденблад испустил шипящий вздох и сказал:

— Сволочи нам будут нужны еще несколько лет. Затем Принцесса сможет согнать Кловертейла и меня вместе со всеми остальными, когда она будет избавляться от мусора.

Наступила пауза, затем Голденблад что-то пробормотал о позорной отставке.

— Он меньшее зло.

— Многовато его в Эквестрии в эти дни, — заметил Троттенхеймер. — Ты поэтому так дерьмово выглядишь?

Ответа не было целую долгую минуту и затем Голденблад ответил:

— Я не так много ем. Сплю еще меньше. Стараюсь держать Луну вне моих снов.

— О, конечно, это гениально. Голод и недостаток сна это замечательное начало для любого лидера, который хочет добиться полного истощения. Ты так же еще и пьешь, Голди?

— Не будь смешон, — повысил голос Годленблад и затем смягчился. — Я буду в порядке. Мы уже так близко. Закончить еще несколько вещей… и тогда…

— Я беспокоюсь о тебе, Голди. Как и все пони в Департаменте, — ответил Троттенхеймер. — Если бы они знали твой план…

— Их беспокойство не обосновано. Пусть лучше беспокоятся о принцессе и Эквестрии, — сказал Голденблад, испустив долгий усталый стон. — Еще несколько месяцев. Возможно даже несколько недель. Твайлайт Спаркл получит своих проклятых аликорнов, если она продолжит ковыряться в Исследовательском Центре Гиппократа, как и раньше. Я почти наполовину хочу просто сказать ей, чего это будет стоить. Может быть, она передумает.

— И что будет после того, как Твайлайт начнет серийное производство аликорнов?

— Вероятно, это будет тот момент, когда план наконец-то завершится. Луна получит правительство на последующую тысячу лет. Эксвестрия наконец-то сможет вернуться к нормальной жизни. И Твайлайт будет казнена за преступления против народа пони и подрыв режима. Богини, хоть бы она остановилась…

Тоскливая усталость слышалась в его голосе. Как будто он отдал бы все, даже свою жизнь, особенно свою жизнь, ради этого.

— Хрен с ней. Что будет с тобой? — спросил Троттенхеймер.

Послышался легкий глухой удар и течении нескольких секунд раздавалось протяжное гудение.

— Убери эту штуку, Голди. Я ненавижу этот звук.

Нота угасла. Несколько секунд спустя Голденблад мрачно ответил:

— Скорее всего казнят. Надеюсь, это будет быстро. Но изгнание на солнце обещает быть очень зрелищным.

— Это не смешно. Мне бы не хотелось, чтобы ты шутил подобным образом, — пробормотал Троттенхеймер.

— Некоторым пони придется заплатить за все, что мы сделали. Многим пони, наверное. Надеюсь, меньшему числу, чем я изначально планировал, — он закашлялся и прохрипел. — Ирония. Я ожидал, что умру десять лет назад. Десять лет… Сейчас я бы хотел, чтобы так и произошло.

— До Флаттершай? — резко спросил Троттенхеймер.

— Я был сломанной птицей, исцеленной ей. Питомцем, в которого она по глупости влюбилась и который по глупости влюбился в нее в ответ. Слишком сильно я, в конечном итоге, ранил ее, слишком тяжело, чтобы когда-либо простить себя или ее, — пробормотал он хрипло. — Она заслуживала кого-то более чуткого, нежели я.

— О, пожалуйста. Если это продолжит и дальше скатываться к жалостливой вечеринке самоистязания, меня может стошнить. Для этого нет никаких оснований, Голденблад. Поговори с Луной. Сделай что-то действительно радикальное и поговори с Твайлайт или Флаттершай. Ты не один, — еще тихий удар и еще одно протяжное гудение наполнило воздух. — И выбрось эту штуку прочь!

— Это помогает мне сосредоточиться, — возразил Голденблад.

— Мне наплевать, даже если это тебя окрыляет, этот материал все ещё что-то нехорошее. Я работаю с ним как можно меньше. — Звук затих. — Может, пришло время признать, что план не работает?

— Он хорошо работает. Мне просто нужно подождать немного дольше. Просто… Просто сделать еще немного… Если бы мы могли построить вторую или третью «Селестию-1», то смогли бы целиться внутрь их линии фронта и их брошенных островов. Или, наконец, запустить «Токомеир» и подключить к аппаратуре мегазаклинаний Хуффингтона. Или, возможно, посмотрим, смогу ли я выработать соглашение через тайные каналы… — Ещё один удар и долгий кричащий звук.

— Голденблад, достаточно. Просто остановись. Этот план, который ты придумал десять лет назад, зашел слишком далеко. Иди поговори с Луной. Расскажи ей все и уйди в отставку.

— И кто займет мое место? Хорс? О, он будет рад. Гранат? Ты? — фыркнул он и выпалил: — Селестия?

Он испустил долгий усталый вздох.

— Нет. Я уже достаточно качественно проклят. Я не буду приговаривать другого к моей должности. Я сделал достаточно, чтобы заслужить все, что произошло со мной. Все, что будет происходить. Единственное, что имеет значение, это Эквестрия. Поэтому, когда я наконец исчезну, все сможет вернуться к своим лучшим дням. У нас будет Принцесса, которая сможет управлять королевством, как она захочет им управлять и не будет больше нужды в войне или Министерских Кобылах. И все станет… лучше. Я просто должен продержаться еще несколько месяцев.

Троттенхеймер не сказал ни слова.

Голденблад вдруг выдавил из себя мрачный смешок.

— Ты знаешь, это забавно. Я родился в стране зебр. Изучил их племена и язык. Учился у зебры. Я был более полосатым, чем любой пони до войны и, когда Мама умерла, я не хотел возвращаться. Но когда я сошел с лодки и увидел это зеленое и сияющее место, я понял, что есть нечто особенное в нем. Здесь была доброта, которую я никогда не знал или не представлял. Обещание того, что если ты будешь хорошим и усердно трудиться, все обернется в лучшую сторону. Богини, я полюбил Эквестрию. С ее странными, нелепыми и восхитительными жителями, с их чудаковатыми и странными манерами. И все же, как бы я ни старался, я всегда был в стороне от этой благодати. Боялся ее. Я наблюдал за Эквестрией издалека, смотря на пони, их дружбу и ежедневные заботы и удивление мешалось со страхом. Это выглядело, как драгоценная стеклянная безделушка, которая разбилась бы, прикоснись я к ней. Я не был достоин Эквестрии.

— Хороший монолог. Я помню, когда ты не мог сказать и четырех слов, не задыхаясь.

— Я практикуюсь в том, что скажу в своей последней речи. Прямо перед казнью.

Голденблад глухо и мрачно рассмеялся. Троттенхеймер не поддержал его и он вскоре замолк. Наконец, со спокойной убежденностью, Голденблад сказал:

— Когда это все закончится, станет лучше.

— А если не станет? — едва слышно пробормотал Троттенхеймер на записи.

Голденблад не ответил ему, но я смогла представить, как он отвел взгляд.

— Ну… если пони будут проигрывать, Твайлайт станет неожиданным фактором. А если Эквестрия будет потеряна… я стану.

Наступила длинная пауза и затем постучавшаяся кобыла проговорила:

— Директор. Флим и Флэм на вашей линии. Твайлайт вновь упорствует.

— Спасибо, Изумруд. Передавайте вашей сестре мои наилучшие пожелания и благодарность. — Был долгий вздох, когда дверь закрылась. — Спасибо, что заглянул, Тротти. Я ценю твое беспокойство, но я начал этот кошмар. И я его закончу.

— Ты не закончишь кошмары, Голди. Ты очнешься от них.

Запись подошла к концу, а я сидела, размышляя о том, что услышала. Это не было ничем… важным. В самом деле, вообще ничего не о Горизонтах. Но слышать, как он столь обыденно говорит о собственной казни… И эта речь о любви к Эквестрии. Должно быть это притворство. Это просто должно им быть. Голденблад был негодяем и убийцей, который делал чудовищные вещи. Я взглянула на передовицу «Кантерлот Таймс» и силуэт Голденблада, пожираемый зеленым пламенем.