Четвертый псих мне кажется довольно-таки опасным, потому что он периодически запускает пальцы во всклокоченную шевелюру и нервно вскрикивает:

– Опять опаздывает! Вот дерьмо! Мне же улиток кормить!

Но, увидев Бруно, он широко улыбается: это не сумасшедший, а наш сосед Лоренцо, музыкант. Мне хочется расспросить его про улиток, однако слышится шум мотора, из-за поворота выруливает старинный «фиат-панда», и по рядам проносится возглас облегчения: «Мамма едет! Ну наконец-то!»

– Чья мамма?

– Да бармена же, – отвечает Бруно с едва заметным раздражением. Видно, что он проголодался.

Из машины вылезает элегантная старуха с черными кудрями до пояса.

– Антониетта! – говорит Бруно.

– Бруно! – говорит Антониетта. – Подожди секундочку, сейчас я разгружусь, и расцелуемся.

Она достает с заднего сиденья три квадратные штуки, каждая завернута в линялое детское одеяльце, и отдает их Джанни, а тот рысцой бежит в свой бар. За ним устремляются страждущие: старушка привезла свежеиспеченные пироги. Бруно берет себе кусок сарденары – с томатным соусом, оливкой и маленькой рыбешкой-анчоусом, а я – торта верде с картошкой и зеленью. Сама Антониетта берет себе стакан красного вина – с утра! – и закусывает фокаччей – это просто тесто без начинки, только чуть-чуть посоленное и с каплей оливкового масла.

– Как я рада, что ты женился на русской! Я так люблю эту страну – можете представить, мой брат вернулся оттуда целый и невредимый, ну разве это не здорово?

Мне очень хочется ответить ей что-нибудь остроумное, например «Как?! Неужели его не съели медведи, которые бродят по Красной площади?», но моих познаний в итальянском пока, к сожалению, недостаточно. А Бруно с Антониеттой уже перешли на другую тему.

Антониетта рассказывает, что всего каких-то пятьдесят лет назад в Триальде каждую среду работал огромный рынок. Там продавались плуги и мотыги, косы и серпы, колокольца для коров, хомуты и седла, жирная на ощупь шерсть (потому что сами овцы были очень жирные), которую женщины пряли целыми днями, и лоснящиеся свитера из нее, в которых парни ныряли в ледяные горные озерца и руками ловили форель. А еще аламбики, то есть самогонные аппараты для перегонки вина в граппу, а также самодельные крысоловки, покалечившие не один десяток триальдских младенцев, и, конечно, огромные круглые бутыли на 100–200 литров, которые называются дамиджаны, и металлические пробки для них.

Мне наконец удается спросить что-то осмысленное: почему металлические? Да потому что мыши с легкостью прогрызали любые другие пробки, после чего лакомились оливковым маслом и вином, опуская вниз хвосты, а потом их облизывая.

И еще тут продавали специальное масло для вина – олио энолоджико, без запаха: его лили в бутылки, и оно тонким слоем расползалось по поверхности, не давая вину соприкасаться с воздухом. Животных тоже продавали – коз, ослов, кроликов.

Антониетта и сама торговала на этом рынке – травами. Она с гордостью называет себя современной ведьмой, потому что разбирается в травах и лечит ими желающих. Ее часто приглашают выступать по телевизору, и если бы в Триальде работали телевизоры, то мы бы могли на нее полюбоваться. Но, как мы уже знаем, они не работают, поэтому Антониетта вынуждена с нами попрощаться и отправиться к племяннице в Вердеджу – через полчаса начнутся «Богатые и знаменитые».

– Неплохо выглядит для своих восьмидесяти девяти, – с одобрением говорит Бруно.

И только теперь до меня доходит, при каких обстоятельствах брат Антониетты побывал в России и почему она так рада, что он вернулся живым.

Мы же были врагами! Италия во Второй мировой войне воевала на стороне Германии и была последовательно побита по всем фронтам, кроме, кажется, сомалийского. На въезде в Триальду стоит памятник – стела с большой птичкой наверху, вроде орла. Я сначала думала, что это памятник охотникам. Но нет – это памятник погибшим на войне, причем имена тех, кто был убит на территории Советского Союза, выделены в отдельный столбик.

На следующий день мы в бар не идем, потому что к нам должны приехать телефонисты. У меня по этому поводу очень хорошее настроение, несмотря на холод. Ну пусть они подключат нам телефон не сегодня – сразу в Италии ничего не делается, это я уже поняла. Пусть – возьмем по максимуму – через две недели. Положим еще две недели на то, чтобы заработал Интернет. Конечно же, это будет не самый быстрый Интернет в мире. Скорее, это будет самый медленный Интернет во Вселенной. У меня в Москве такой был лет десять тому назад. Но я смогу проверять электронную почту, вывешивать фотографии, выясню, где тут поблизости фитнес-клуб, где лучший маникюрный салон, спа, тайский массаж… Сердце подсказывает мне, что тайского массажа в нашей долине может и не быть. Ну, по крайней мере, я перестану напрасно надеяться. Найду какой-нибудь другой массаж – классический шведский или индийский масляный. А бывает ли итальянский массаж?

Мои фантазии прерывает Бруно. Он очень печален. Четыре телефониста приехали, выпили кофе и тут же уехали, оставив нам подарки от «Телекома» (два справочника и коробку с телефоном), а также жестокий вердикт: нужен еще один столб. Без столба провода до нашего дома не дотянутся. Хуже всего то, что в нашем садике столб поставить нельзя – слишком высоко, а вот на нижней террасе, принадлежащей Луиджине, маме Артуро из комуне, – да, можно. Но для этого надо получить разрешение, которое Луиджина вполне может и не дать. Потому что она не так давно спрашивала у Бруно, не хочет ли он ей продать наш садик, но он, естественно, отказал. Иначе где бы я сидела в шезлонге под оливой с белым вином?! А вот теперь он сам должен просить об услуге.

Бруно разговаривает с Луиджиной так, как будто мед источает. Это он впитал с молоком матери, хотя точнее будет сказать – с пармезаном отца. Его папа работал в бакалейной лавке, в которой продавались сыры, ветчина, макароны, а Бруно ему с юных лет помогал. Там он научился красиво заворачивать в бумагу все что угодно (ах вот почему его подарки всегда были так красиво упакованы!) и любезно разговаривать с покупателями.

Луиджина попадает под его обаяние, обещает помочь, но все же дело ничем не заканчивается. Она очень боится молний. Она должна посоветоваться с племянником, который чрезвычайно занят, потому что работает адвокатом в Милане.

– Да, синьора, – говорит Бруно покорно, – конечно, мы подождем.

Почему он не призвал ее к здравому смыслу? Почему бы ей не посоветоваться с сыном Артуро, при чем тут какой-то племянник? Ясно же, что если молния попадет в столб, то ее помидоры и кабачки никак не пострадают.

– Понимаешь, – говорит Бруно, – если бы не Луиджина и молнии, возникло бы какое-то другое препятствие. А с Артуро я вообще связываться лишний раз не хочу. Так уж устроена Италия. Торопиться здесь бессмысленно, все равно быстрее не будет.

Но я не хочу ничего понимать и очень сержусь.

С каждым днем мое раздражение только растет, потому что перед утренним кофе мы регулярно заворачиваем в телефонную будку, и Бруно звонит в «ЭНЕЛ».

«Здравствуйте! Меня зовут Мария-Анджела. Сегодня у нас проходит замена программного обеспечения, звоните, пожалуйста, завтра».

– Писклявый голос, – обреченно говорит Бруно, вешая трубку.

Эрика, Анна-Джулия, Альба или Татьяна объясняют ему глубоким, томным, шепелявым или веселым голосом, что в «ЭНЕЛе» карантин, вирус, день святого Щинтиллиано – покровителя электричества, ставят антивирусную защиту или компьютеры не работают просто так.

Я чувствую себя мячиком, безнадежно застрявшим на начальном уровне компьютерной игры. У меня ничего не получается. Дела, на которые в Москве требовалось полчаса, тут не решаются и за две недели. Я ничтожество, а неэффективный менеджер. Но, может быть, дело не во мне, а в Италии? Может, нам лучше переехать в Москву? Перед моими глазами рисуется сладостная картина: вот я сижу в кафе, с чашкой чего-то горячего и крепкого, а под ногами у меня шуршат пакеты из разных магазинов. Звонит мобильный телефон – начальник хочет со мной посоветоваться, я ему отвечаю бодро и компетентно, он мною доволен, я тоже довольна – ведь это означает, что он меня не забудет, выпишет мне премию, и я смогу купить еще больше блузочек и туфелек, чтобы ходить в них на работу, и буду еще лучше работать, и так еще несколько десятков лет. А потом я сама выйду в начальницы, но уже не захочу ничего себе покупать, потому что стану старой и морщинистой, а деньги начну складывать в кубышку и когда выйду на пенсию, то куплю себе малюсенький домик где-нибудь в приятном месте, например на море или в горах…