Почему так? Обыденный, внешний земной опыт дает человеку именно такую реальность. Однако сфера человеческого разума распространяется в космос, и совершенно неожиданно выявляется одна поразительная закономерность. Чем дальше в космос, тем ближе к человеку, к его душе. "Абсолютное пространство" и "абсолютное время" - это подарок отвлеченной науки. На эмоциональном, художественном и психологическом уровнях человек всегда считал эти реальности относительными.
С такими реальностями человек не сталкивается в обычной жизни, поскольку относительность времени и пространства ощутима лишь при релятивистских скоростях; однако наш внутренний душевный опыт приемлет космос, открытый Эйнштейном, как нечто близкое и родное.
Можно было бы расширить круг таких примеров, но и без того уже ясно, что душевный и интеллектуальный опыт человека является как бы косвенным источником информации о реальностях мироздания, недоступных внешнему обыденному опыту человека. Здесь, говоря языком Вернадского, "научная мысль как планетарное явление" смыкается с таким планетарным явлением, как искусство и внутренний мир человека.
Естественно, возникает вопрос: а не существует ли некий единый код живой и неорганической материи, лежащий в основе такого единства научной и художественной мысли? Художественное и психологическое время-пространство (хронотоп) структурно совпадает по духу с новейшей космологией - вот что интересно.
С другой стороны, в этом нет ничего удивительного. Функциональная асимметрия правого и левого полушарий мозга известна. В целом возникла такая картина: правое - эмоции, левое - логика. Хотя в жизни все переплетено, ясно, что научное познание больше связано с доминантой левого полушария, а художественное тяготеет к правому. Мы как бы обладаем двумя равноправными моделями, и нет ничего удивительного в том, что на каком-то витке познания оба кода слипаются в один м е т а к о д. Здесь в равной мере участвует и научное, и художественное видение.
Вернемся теперь к интуитивным прозрениям Андрея Белого о выворачивании в космос. Есть ли здесь нечто абсолютно новое даже по сравнению с известными художественными моделями? Есть несомненно.
Но сути дела, в прозе Белого человек впервые соприкоснулся с относительностью внутреннего и внешнего, что даже в сказках обнаружить довольно трудно. Вернадский, уделявший громадное внимание особой значимости асимметрии правого и левого в реальном мире, фактически пролагал пути к более пристальному изучению и других характеристик пространства (верх-низ, правое-левое, внутреннее-внешнее).
Реально с относительностью верха и низа человек соприкоснулся лишь в невесомости. Хотя у Ж. Верна, а позднее и у Циолковского невесомость была подробно описана, все же для каждого, кто не побывал в космосе, это пространство так и остается по-человечески не освоенным. Нет под ногами земли, нет тяжести. В настоящее время человек идет в космосе по пути имитации привычных земных условий, но это возможно лишь до какого-то предела... Между тем духовное, художественное, психологическое внедрение в космос не имеет пределов. И здесь наша мысль пока что, говоря словами Пушкина, "ленива и нелюбопытна".
Программа Вернадского предусматривает непрерывное возрастание роли живого и мыслящего вещества в космосе. Обычно мы представляем себе чисто технический путь такого расширения. Между тем техническая экспансия имеет свои пределы. Хотя могущество техники будет расти всегда, оно тем не менее никогда не выйдет за пределы, очерчиваемые возможностями самой техники. Рост духовного и интеллектуального могущества человека, в отличие от технического, действительно беспределен. Учение о ноосфере обычно воспринимают как программу нашего технического проникновения в космос. На самом деле ноосфера может беспредельно расширяться в границах одной черепной коробки. В ноосфере Вернадского художественному познанию отведена весьма важная роль. Мы же, говоря о ноосфере, все время кренимся в сторону левого полушария, то есть к науке. Изучение закономерностей метакода могло бы основательно выпрямить эту линию.
В чисто условном плане есть все основания говорить о возникновении "антропной физики" и "антропной космологии". Возможно, что предвестием здесь были космологические образы Андрея Белого и Хлебникова. На первый взгляд может показаться, что нет никакой объективной связи между категориями физики или космологии и обычным ненаучным отражением этих же реальностей в повседневной жизни; но это только при неглубоком подходе.
Понятие о тяжести по-разному отражено в законе всемирного тяготения и в жалобе человека, что "на душе тяжело", однако между этими крайностями есть некоторая зависимость и тонкая взаимосвязь. Без психологического ощущения тяжести было бы невозможно понять закон всемирного тяготения. Наша привычка делить познание на объективное и субъективное почему-то не учитывает третью, промежуточную, субъективно-объективную область мира, где "внутреннее" и "внешнее" замещаются друг другом так же успешно, как "верх" и "низ" в невесомости.
Чувство тяжести и легкости не нуждается в специальных комментариях. Гораздо сложнее определить, что такое чувство внутреннего и внешнего. Эти направления в пространстве плохо изучены. Когда-то Вернадский продолжил исследования Пастера в области таких загадочных и, казалось бы, субъективных понятий, как "левое" и "правое". Его выводы о несомненной объективной значимости этих направлений сегодня блистательно подтверждены и в квантовой физике, и в химии, и в биологии.
Не следует ли распространить эти исследования на сферу понятий "внутреннее" и "внешнее"?
Возвращаясь к метафорическим впечатлениям Андрея Белого, задумаемся, что произошло с писателем, создавшим мимолетно образ живого и мыслящего существа, для которого нет внутреннего и внешнего. Это существо бесконечно распространено в космос и как бы объемлет себя мирозданием. Разумеется, существуют математические модели такого пространства в современной топологии, есть и физические эквиваленты такой структуры - это вселенная-микрочастица, получившая сразу три наименования: планкион, максимон, фридмон.
Герой Андрея Белого и почувствовал себя такой частицей-вселенной. Он внутри и вовне, в ограниченном и бесконечном объеме мироздания одновременно. Вспомним снова описание сферы Паскаля, данное Борхесом.
"Джордано Бруно заявил, что мир есть бесконечное следствие бесконечной причины и что божество находится близко, "ибо оно внутри нас ещё в большей степени, чем мы сами внутри нас". Он искал слова, чтобы изобразить людям Коперниково пространство, и на одной знаменитой странице напечатал: "Мы можем с уверенностью утверждать, что Вселенная - вся центр или что центр Вселенной находится везде, а окружность нигде".
...Идея абсолютного пространства, которое для Бруно было освобождением, стала для Паскаля лабиринтом и бездной. Этот страшился Вселенной и хотел поклоняться Богу, но Бог для него был менее реален, чем устрашающая вселенная. Он сетовал, что небосвод не может говорить, сравнивал нашу жизнь с жизнью потерпевших кораблекрушение на пустынном острове. Он чувствовал непрестанный гнет физического мира, чувствовал головокружение, страх, одиночество и выразил их другими словами: "Природа это бесконечная сфера, центр которой везде, а окружность нигде". ...И колебания рукописи показывают, что Паскаль начал писать: "Устрашающая сфера, центр которой везде, а окружность нигде".
Совсем иначе выглядит эта сфера у Л. Толстого, ибо она заполнена человеком, его духовным бесконечным пространством.
У Андрея Белого это духовное пространство слилось с телесно-физическим.
В свое время К. Э. Циолковский в статье "Животное космоса" создал образ человека-сферы как идеального обитателя космического пространства, о чем подробнее впереди. Светящийся шар, питаемый светом, - это действительно оптимальное решение для жизни во вселенной Ньютона; но во вселенной Эйнштейна, пожалуй, более уместна модель Андрея Белого. Здесь сфера Циолковского как бы вывернута через себя внутрь и наружу, ей даны координаты других измерений. Такие геометрические преобразования возможны в неевклидовой геометрии, что опять возвращает нас к неевклидовой геометрии живого вещества.
