Проблема в другом. Нет полной соотнесенности разрозненных элементов мистериального действа с порождающей моделью - жизнью самого человека. Между тем стоит отбросить элементы случайного, географического или этнографического характера, и во всех мистериях мы почувствуем стройное единство человеческой жизни. Три этапа действа - "маска", "снятие маски", "узнавание" - строго соотнесены с зачатием человека, его рождением и смертью. При этом нетрудно заметить, что сценическая имитация В ритуале всех трех моментов требует одной организации сценического пространства. Внутреннее должно стать внешним, большее пространство должно уместиться в меньшем, тьма должна оказаться светом, а свет тьмой, верх - низом, а низ верхом. Перед нами все та же чаша света. При всей кажущейся отвлеченности такой модели она реальна и вполне объяснима как результат эстетической имитации человеком своего рождения. Это легко понять на примере более поздних фольклорных аналогий, связующих воедино свадьбу и смерть.
Земля-мать принимает в себя мертвого, чтобы породить его солнцем, луной и звездами. Небо, которое в целом больше земли, оказывается порожденным ею, как младенец, рожденный из материнского чрева, со временем становится больше породившего его обиталища.
Таким образом, во всех мистериальных сюжетах есть единое организующее действие, имитирующее рождение: это родовое выворачивание наизнанку. Внешний мир вокруг, вся вселенная как бы вовнутряется человеком. Эта идея может показаться парадоксальной для современного человека, но первобытный художник был гораздо более связан с порождающей его пуповиной, чем современный мыслитель. Его образы биологически конкретны и, конечно, более физиологичны, чем наши.
Скажем, у Тютчева двойное выворачивание человека во вселенную и вселенной в человека уже совсем не биологично. Это чисто духовная, психологическая модель:
Час тоски невыразимой!..
Все во мне и я во всем!..
Сумрак тихий, сумрак сонный,
Лейся в глубь моей души,
Тихий, томный, благовонный,
Все залей и утиши.
Чувства - мглой самозабвенья
Переполни через край!..
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!
Если вспомнить "про древний хаос про родимый", то окажется, что многие вещи, ставшие в более поздние времена омертвевшим ритуалом или астрологической схоластикой, когда-то были конкретны до осязаемости. Из сохранившихся до наших дней обозначений приведем общеизвестное "солнечное сплетение". Вся карта звездного неба читалась и в узоре человеческой кожи, и во всей его анатомии. Отсюда - обрядовая соотнесенность каждого лекарственного растения с небесными светилами и строгая астрономическая регламентация во времени приема лекарств.
Гадание по внутренностям животных основывалось на тех же закономерностях, что и гадание по звездам: звезды - внутреннее небо всего живого. Не исключена и аналогичность в равнозвучии "неба" и "нёба" как двух моделей внутреннего и внешнего пространства. Тогда становится понятным, почему автор Апокалипсиса должен был съесть небесную книгу с огненными письменами, чтобы увидеть "новое небо и новую землю". "Съедание неба" чрезвычайно распространенный обряд, входящий в состав мистериальных действий, связанных с поминовением усопших. В ареале русской культуры это "звездный хлеб" - кулич и "звездная каша" - кутья.
"Положение о связи пасхи с лунным календарем и языческими корнями, восходящими к древневосточным цивилизациям, к культам умирающего и воскресающего божества, хорошо известно... Трансформация ритуала отправления посланцев в обожествленный космос, в символические формы его сыграла здесь свою роль... Так, куличи являют собой одну из форм знаковой замены живых людей символами. Показательна... их форма, сочетающая в себе символику космического столпа и знака человека... На пасхальных яйцах... возрастные признаки человека сочетаются с ритуальным убранством, космической направленностью и символикой вечного возрождения", - пишет Н. Велецкая. Обретение внутреннего неба в достаточной мере физиологично, хотя и не связано с глубокими потрясениями, сопровождающими обычно этот обряд.
Выворачивание - это смерть-рождение. Для того чтобы вывернуться-родиться, следует пройти все этапы "родовых мук". Первая часть такого имитирующего действа - блуждание в узком темном пространстве. В сказках это дупло, колодец; в мифах - темный лабиринт, заповедная тропа сквозь опасное пространство, путь между Сциллой и Харибдой, мост через огненную реку смерти, тропа над пропастью; в магических ритуалах - проход сквозь "ушко" (войти в одно ушко и выйти в другое другим человеком), протаскивание больного через вывернутую шкуру или лошадиный хомут. Я уже не раз вспоминал множество фольклорных сюжетов, связанных с этим ритуалом. Они сами все восходят к праобряду погребения. Погребенный внизу, В земле, окажется на небесах. Заключенный в узкое пространство обретет всю вселенную. Ведь именно таков финал "испытаний" сказочного героя. Это предродовые муки, сквозь которые надо пройти юноше в момент своего второго рождения в обряде инициации.
В обрядах инициации проход сквозь "огонь, воду и медные трубы" сопровождался болезненными испытаниями, ожогами, порезами и уколами, опасностью удушения и утопления, погребения заживо в земле, голодной смерти. Все это ярчайшим образом выражено в сказках и мифах всех народов.
Гораздо менее осмыслен конечный момент испытания - второе рождение в космос. Здесь сказки достаточно красноречивы; но первозданный ритуал уже настолько забыт, что кульминация часто перемещается на периферию повествования. То, что было главным в мистериальном действе, стало второстепенным в сказке.
Поэтому особую ценность для нас представляют те тексты, где сказка ещё не оторвалась от магического. Кит извергает из утробы неповрежденного Иону, и кит выпускает из нутра проглоченные корабли в "Коньке-горбунке". Дети выходят невредимыми из чрева людоеда, семеро козлят (семь дней одной фазы месяца) покидают распоротое брюхо волка; падчерица, опущенная в колодец, оказывается на небе, где трясет перину Метелицы, отчего на земле идет снег; Одиссей благополучно покидает пещеру циклопа, привязав себя к брюху барана (несомненно, воспоминание об обрядовом выворачивании шкуры).
Во всех этих сюжетах главную роль играет сам процесс испытания, ввергнутость героя в поглотившее его чрево земли, воды, животного или людоеда или заточение в бочку и благополучный выход из нее.
Среди этих сюжетов редко встречается сказка, где в центре само выворачивание - полное обновление своего естества, выход наружу из безобразной оболочки. Такова сказка "Царевна-лягушка". Напомним, что пестрые животные в древних мифологиях символизируют звездное небо. Лягушки и змеи, как обитающие внизу, имели два облика. Один - нижний, подземный, отталкивающий; другой - прекрасный. Дьявол, соблазняющий Еву в образе змея, также часто изображался как прекрасный юноша. В Древнем Египте лягушка была "символом богатого урожая, обновления жизни и даже воскрешения" (Каперавичюс М. Христианские демоны Нила. - "Наука и религия", 1981, № ).
|Царевич, женившийся на подземной владычице, лягушке, в конечном итоге оказывается в подземном Кощеевом царстве. Сбросить лягушиную оболочку значит обрести прекрасный звездный облик, вывернуть подземное Кощеево царство к свету. Лягушиная оболочка, безобразный облик есть маска, изнанка неба.
Заколдованные невесты часто сходят к своим женихам прямо с неба: медведица ("Не бойся меня добрый молодец... я не лютая медведица, а красная девица, заколдованная королевна") или змея. В сказке "Царевна-змея" казак видит на горящем стоге красную девицу, протягивает ей копье, и она, обернувшись змеей, обвивается вокруг его шеи.
Такой же двойной облик у невесты Гвидона. Сбросив лебединую оболочку, она становится звездной царевной: "Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит". Правда, здесь нет контраста масок, как в "Царевне-лягушке". Лебедь прекрасна, как и царевна, вышедшая из её оболочки.
