«Перед киносеансом» («Три музыканта и моя Марусечка»), реж. Ю. Погребничко, Театр «ОКОЛО».

Очарование. Что там «Чикаго»! На «Чикаго» можно себя с понтом почувствовать настоящими американцами, как бы на Бродвее. Хотя все равно – совок, калька. А настоящий мюзикл, русский – у Погребничко, где звучат мелодии 1950-х – «В парке Чаир», «Утомленное солнце», «Хризантемы», «Марусечка», где каждый бывший советский человек может почувствовать себя человеком с корнями и собственным менталитетом. И навспоминаться всласть.

«Под кроватью» (по рассказу Ф. Достоевского «Чужая жена и муж под кроватью»), реж. М. Левитин, Театр «Эрмитаж».

Смешно! Сначала Левитин ставил спектакли про Дон Жуана и Казанову, легендарных любовников. Теперь – про старого обманутого мужа. Причем, с состраданием к нему одному, сыгранному даже трогательно А. Пожаровым. Его герой говорит: «Сначала сам мужей обманывал, а теперь сам пью чашу…» Вот и квинтэссенция. В остальном это спектакль – провокация (выйдя на поклоны, Левитин сделал зрителю «нос» рукой – вот вам!). И зритель, и критик не знает, как реагировать. И. Алпатова раздраженно написала, ничего не поняв, но раздраконив. Спектакль, как обычно у Миши, хорошо придуман. Не во всем доделан. Это Достоевский, пропущенный через фантастический реализм Гоголя. Это такой «Лев Гурыч Синичкин». Смешная комедия положений, водевиль в ритме канкана. И самое главное – должно быть гомерически смешно, надобно смотреть и вспоминать себя и то, как порой смешны бывают люди в нелепых ситуациях. Но смешно не гомерически. Играют тяжело, не канканно.

Ясно, что Миша увлечен масками, клоунадой, где все просто.

Всех раздражило начало. Молодой человек в картузе медленно-медленно вышагивает на середину сцены, останавливается, молча поворачивается, долго елозит под пальто в районе причинного места, потом достает часы-луковицу и смотрит, который час. А. Ковальский, до патологии похожий внешне на В. Гвоздицкого, делает это плохо по внутреннему состоянию. Я только задним числом поняла, что это обманутый любовник, который хочет застукать любовницу, и в нелепой ситуации пытается держаться с достоинством. Отсюда медлительность. А рядом обманутый муж – в другом ритме и темпе, который мечется, как собачонка в истерике, сходство с которой добавляет меховая смешная доха.

Точный В. Дашкевич с мелодией-шлягером. Хороший Д. Боровский. На сцене часть каменного парапета набережной – она же будто ширма кукольного театра. К ней прислонена спинка кровати с чугунным рисунком решетки Вознесенского моста. Держась за эту решетку, двое обманутых – муж и любовник – два раза вздыхают, смотрят куда-то в пол – и сразу возникает образ моста и человека, который с тоской смотрит в воду и думает: не утопиться ли с горя. Когда Муж мечется по сцене, из-за левого портала в него с завихрением сыплет снежок, поземка, – это тоже моментально кажется знаком типичного Петербурга из литературы XIX века. Тоже хороший образ: грозные раскаты музыки и вдруг – бедный муж Иван Андреевич видит на улице свою жену в синей шляпке, но на ходулях. Образ попрыгунчиков из «Шинели».

Спектакль все время тормозит как заезженная пластинка, словно давая понять, что ситуация вечная, тоже заезженная, в дурную бесконечность помещенная, и выхода, в общем, из нее нет. Есть достойный, но тогда надо не любить, чтобы быть спокойным. Стоит оказаться в положении обманутого мужа, как начинаешь подозревать всех и в ситуацию включать всех, ставить в то же измерение, рассматривать только с точки зрения обманутых мужей и обманывающих жен.

Финал 1-го акта, когда изменница-жена выходит под канкан кланяться и делает это бесконечно много раз – словно оправдываясь, объясняя, что не первый раз, перемигиваясь со звукооператором, потом, сигналя ему, чтобы закрывал лавочку и гримасничая и извиняясь перед публикой. Публика не понимает, как реагировать – она пришла смотреть Достоевского, она следит за сюжетом: кто кому кем и когда. Я бы пошла еще дальше в Мишином замысле: играла бы совсем водевильно, раскрашивая персонажей до типов, а они иногда впадают то во МХАТ, то в натурализм. Мало условности. И мало кто из них умеет, как Гвоздицкий, играть с отношением.

А вывод в финале таков: слова Мужа о том, что ревность – порок. Вывод Мишин отдельный: люди смешны, измены, как и любови, так часто нелепы. Надо бы жить и изменять красиво. А никто не умеет. Вуаля.

Весь город обклеен афишами концертов А. Волочковой. Уникальный случай громкого, почти эстрадного пиара балетной артистки. Обращаю внимание на афишу, висящую впритык к общественному туалету на Петровке. Завлекающий взгляд знатной гетеры или реклама стрип-клуба. Хороша собой она невероятно. Поэтому, наверное, решила быстро взять от жизни все, что можно. В одном из интервью так и обмолвилась – пока, мол, молода… Интересно. Чем это кончится. (Сентябрь 2003-го. Волочкову выгоняют из Большого, она раздает возмущенные интервью о том, что ей завидуют и душат бездарные конкуренты. Собирает митинг перед театром).

Как много иногда значит деталь. Мини-телесериал «Ледниковый период» (сценарий Э. Володарского, реж. А. Буравский, 2002), несмотря на участие А. Абдулова и И. Розановой, посмотреть не смогла. Просто не смогла врубиться в сюжет. Но какой грамотной и завлекающей была реклама. А саундтреком шла песня Ю. Шевчука «дождливого рода». В одной из реклам герои Абдулова и Шевчука вроде бы случайно шли по городу и встретились, прикуривали друг у друга и расходились. И это маленькое обстоятельство даже для меня как-то невероятно облагородило картину (не посмотрела) и придала сериалу другой статус.

11 декабря

Телеканал «Культура», документальный фильм о цензуре.

Среди прочих опрошенных, конечно, «больше всех пострадавший» А. Смелянский. Говорит даже вдохновенно и с некоторым пафосом: «Когда нет цензуры, становится сразу ясно, кто разговаривает с Богом, а кто (пауза) занимается своими земными делами». Судя по всему (раз позволяет себе это говорить), он причисляет себя к первым? Как-то он поблек даже в устных выступлениях, которые когда-то казались блестящими. И были. С его умением насмешничать, держаться свободно, ввернуть вовремя редкую цитату… Правда, если ты его слушал часто, понимал, что цитаты те же самые, и шутки записные. А сейчас он очень провинциально выглядит. И говор, и пафос, и даже вроде бы ироничность – все, как у преподавателя Горьковского пединститута. Не более того. Куда уж ему до П. Маркова, В. Виленкина или Е. Радомысленского, чьи места он занимает и занимал.

Телеканал «Культура». Передача о реж. А. Могучем перед показом его «Школы дураков» по роману С. Соколова (Театр-фестиваль «Балтийский дом» и «Формальный театр»).

Парадоксальное – простодушное даже – невежество, почти как у Серебренникова. В спектакле, может, поэзии чуть больше. «Я сначала стал делать свой театр, а уже потом начал становиться режиссером». «Какая цель у вашего спектакля?» («ORLANDO FURIOSO» по роману Л. Ариосто). – «Нам надо было выехать в Европу».

Сделан спектакль абсолютно прагматично. Чтобы продать себя, продвинуть. Это поколение, во всяком случае, по работам судя, не знает боли. Или боли – мелкие. В его представлении «наша эпоха адекватна эпохе Возрождения» (?). По тому, что показали, «Орландо» – спектакль, сделанный обыкновенным режиссером массовых зрелищ, только образы иные, чем в советские времена, но столь же громоподобные. Огня много, дракон летающий, одна большая экспозиция. Они все на первый придуманный образ тратятся, а дальше дыхалки не хватает. «Школа для дураков» – явное влияние «Зеркала» Тарковского, «Умершего класса» Кантора. Спектакль озвучен голосом ребенка. Это трогательно: ребенок и кошка в театре – сильный, хотя и опасный прием. Не только Могучий, но и Бутусов, и другие, музыкально прилично образованны. Но ни своего языка, ни своей идеи нет.