– Здравствуйте, товарищи!

– Здравия желаем, товарищ комдив! – хором отвечают бойцы.

– Ну как, есть желание повоевать в составе дивизии особого назначения НКВД?

– Так точно, товарищ комдив!

– Ну-ка, товарищи, отойдем под дерево, сядем.

И Абдиев командует, переходим под дерево и рассаживаемся в тени (ну и от лишних глаз с неба подальше). Немцы-то нас ищут, поди, как пьяница заначку в момент обострения трубогорения.

– Я – командир дивизии Любимов. Наша дивизия почти на 90 процентов состоит из таких же, как вы, попавших в плен или в окружение бойцов РККА, НКВД и т. д. С июля наша дивизия состоит в НКВД и получила статус дивизии особого назначения. Миссия нашей дивизии – освобождение попавших в плен наших товарищей с последующим вооружением и обучением тактике партизанской войны. Как вы заметили, мы нападаем на противника из засад, а также с применением других хитростей. Ну и наносим ощутимый урон тыловым коммуникациям противника, технике и личному составу.

Вот и все, что я хотел сказать, теперь бы я хотел задать несколько вопросов.

– Вы, боец, как вы попали в плен, представьтесь? Пожалуйста, – обращаюсь к невысокому худощавому красноармейцу-танкисту со впалыми щеками и с характерным носом.

– Сержант Кеосаян, командир двухбашенного Т-26.

– Пулеметного?

– Не совсем, у нас в одной башне был пулемет, в другой 37-мм пушка «Гочкис», она же пушка «Пито». Согласно приказу командования в составе полка наш танк был брошен в контрнаступление под Минском, налетела авиация противника, часть боевых машин была повреждена, наш танк перевернуло близким попаданием авиабомбы. Остальная техника расстреляна ПТО противника, немецкие трофейщики вытащили меня из танка, был контужен, остальные члены экипажа погибли. Все, больше рассказывать нечего, мы даже ни одного выстрела по противнику сделать не успели.

– Ну вот, Кеосаян, партия и правительство решило дать тебе еще один шанс, цени.

– До последней капли крови буду бить немцев.

– Тут ты дважды не прав, Кеосаян: сперва в том, что хочешь пролить свою кровь до последней капли. Нет, ты должен свою кровь беречь, а вот кровь противника беречь не надо! Фашистов ты обязан бить и в хвост и в гриву, но себя и своих товарищей беречь. Так же ты не прав, когда хочешь убивать немцев, вспомни, при твоем освобождении на нашей стороне воевали немцы. Понимаешь, не все немцы фашисты, не все немцы враги, зато на стороне противника есть и немцы, и румыны, и итальянцы, и венгры, и представители многих других наций. Но нация за ублюдка не отвечает, Кеосаян, понял?

– Так точно, товарищ комдив, виноват.

Теперь обращаюсь к скуластому парню с раскосыми глазами и в замызганном танковом шлеме:

– Ты, боец, кто и как в плен попал?

– Милядший сиржант Вайдуллоев, миханик вадитиль Т-34, ва время атака на немис пазиция наш танка первий вашель на батарея ПТО, первий два пушка убили осколочна-пугасными вистрелам, третий немиса камандир удариль танком, патом наш танка пашель на читвертий пушка. На этот пушка наш танка застрял, пад живот танка немицкий пушка папаль, гусиница зимля ни даставал. Немисы пашель в атака, и ми попаль в акружени. Камандир танка литенан Петренко приказаль застопорить люки, и падашель немисы, ми стриляль из пулимьот и наган из дирка, но танка легкий добыч для пихота. Люки ани аткрыль ломом и сказали, што в люк гранату кинут, камандир Петренко застрелился, а ми сдались. Патрон ни асталса.

Парень говорил с заметным акцентом, но при этом резво и скоро, и понять его можно было запросто.

– Ну, понятно, Вайдуллаев, значит, будешь водить Т-34.

Теперь обращаюсь к крепышу среднего роста, с ярко выраженной славянской внешностью:

– Ты, боец, кто и как в плен попал?

– Я старший сержант Никишин, командир артиллерийской башни Т-28, при отступлении в танке отказала КП, во время ремонта захвачены немецкими мотоциклистами. Все. В бою побывать так и не довелось.

– Ну, значит, будешь теперь служить на Т-28Э, тем более его коробке техники не дадут отказать, это тебе шанс повоевать, и даже не повоевать, а начать воевать. Ладно, товарищи бойцы, не буду вас отвлекать. Товарищ Абдиев, ведите ребят знакомиться с танками.

И Абдиев, построив, увел парней к танкам, притаившимся в лесу за поляной, где Семенов гонял очередной взвод бойцов. Ковыляя к летунам, пришлось заглянуть к Игорю, тем более по пути.

– Здравия желаю, товарищ майор!

– И тебе не хворать, капитан. Как ноженька твоя богатырская, заживает?

– Да, Игорь, спасибо, заживает не по дням, а по часам. Как тебе наши бойцы?

– Да отличные бойцы, может, умения немного маловато, зато желания победить хоть отбавляй.

– Вот, Игорь, и поделись с ними умением.

– А я чем, по-твоему, занимаюсь, иди отсюда, стойкий оловянный солдатик, не мешай народу постигать умение воевать. А то «ходют тут всякие, потом трусы пропадают»[102]…

Ну и пришлось мне ковылять дальше, к летунам, прошел полянку (еле-еле, как говорится, на морально-волевых, скорей уж на аморально-болевых), дошел до нашего лесного аэропорта. Самолеты, небольшие, чай, то не «Эйрбас» и не «Боинг», тем более ни разу не «Руслан»[103], вот частично и засунуты под деревья, а часть прикрыта сетями маскировочными. Причем родными люфтваффными (подарок с аэродрома), и под сетями копошатся бойцы (техники и летчики).

Кравцов меня углядел и произнес, как полагается по уставу:

– Смирно!

– Вольно, товарищи красноармейцы. Старший лейтенант Кравцов, можно вас на минутку? – И Кравцов подходит.

– Ну, рассказывай, Серый, как все вчера было.

– Как и планировалось, сперва вылетели У-2, на малых оборотах прошли незамеченными к станции и разгромили все зенитные батареи, первым делом атаковали бомбовым ударом две крайние батареи зенитных автоматов. Причем подлетали с разных сторон и атаковали: первый «малыш» ближнюю левую, другой – дальнюю правую батареи. После этого первый У-2 все так же бесшумно, хоть немцы и шарили прожекторами небо и шмаляли наобум будь здоров, накрыл дальнюю левую таким же бомбовым ударом.

Второй согласно плану атаковал ближнюю правую. В это время зенитки больших калибров тоже стреляли, но стреляли, как и остальные, наобум, потому что вторые номера экипажей накрыли все четыре прожектора пулеметными очередями. Правда, оба У-2 прямо изрешетили осколками, но, как говорится, «кукурузник» состоит из дырок и палок[104], так что одной дыркой больше, другой меньше, это не фатально. Оба самолета пошли на аэродром, и их сменили мы, два Юнкерса, две «чайки» и два «ишака».

Начали обрабатывать станцию, разделившись по квадратам, у немцев зенитной артиллерии уже нет, вот и начала немчура беспорядочно стрелять из стрелкового оружия. А тут какой-то фашист и попал в самолет Ланового, а может, и не один, я не знаю, ведь каждый из нас работал по своим квадратам. Чайка сразу загорелась, и мотор отказал, Северьян мог допланировать до леса и там выброситься на парашюте, но не захотел скорей всего. На крайнем пути стоял эшелон, немцы подцепили паровоз и попытались его вывезти, Лановой направил свою «чайку» на эшелон, спланировал, и все. В эшелоне том, оказывается, были боеприпасы. Он так рванул, что даже товарищу Сталину было слышно в Кремле. Паровоз откинуло на соседние пути, от разлетающихся осколков загорелся пакгауз, ад, короче, полный. Все амбец, станцию придется строить заново, ведь и мы набомбили, да и Северьян тоже немцам дал на орехи.

– Понятно, ну за службу, конечно, благодарю, но вот Ланового не сберегли, и в этом твоя вина, так как ты командир.

– Виноват, товарищ комдив.

– Ладно, что с самолетами?

– Да остальные в порядке, вот на У-2 перкаль заклеим, и они снова как новые будут. Командир, пора обедать, может, пообедаете с нами?

– Ну, давай, а то мне, колченогому, до столовой три часа добираться.