И тут он заметил, как одно из тел зашевелилось. Мужчина лежал на земле, упираясь подбородком в грудь, белые волосы скрывали его лицо, но Сигурд узнал в нем Солмунда, шкипера с «Олененка». Старик медленно поднял голову, и в этот момент Сигурд увидел на его груди рану, похожую на дружескую улыбку.

– Сигурд. Мальчик… – Голос старика был подобен порыву воздуха, вырывающегося из брюха рыбы, располосованного ножом, но в глазах еще теплилась жизнь. Сигурд присел на корточки рядом, радуясь возможности отложить на время новые страшные открытия. – Они пришли с востока, – сказал Солмунд, глядя на брошь Харальда на ремне Сигурда. – Налетели со стороны Букна, точно поганые блохи; мы даже не успели заметить, как они к нам подобрались. Видимо, сукины дети несколько дней стояли там лагерем.

Он поморщился от боли в груди, но, казалось, старался не смотреть на рану.

– Кто? – спросил Сигурд, хотя уже знал ответ.

– Рандвер, кто же еще? – выдохнул Солмунд. – Он и его ублюдки. – Старый шкипер широко раскрыл глаза, но не от боли, в них появилась надежда. – Твой отец… наш ярл здесь?

Сигурд хотел было соврать, но что-то подсказало ему, что в теле Солмунда осталось еще достаточно жизни, чтобы лгать ему. Кроме того, старик видел брошь на ремне Сигурда, и сам все понял.

– Мой отец мертв, – сказал он. – И брат, и все, кто ушел в Авальдснес. Они нас ждали, Бифлинди и его хускерлы.

– Значит, конунг не собирался награждать нас серебром, – с трудом проговорил Солмунд, горько улыбнувшись, и Сигурд покачал головой.

– Только оружие, – пробормотал он, убрав с лица пропитанные потом волосы.

– Похоже, ты дал им понять, что думаешь по этому поводу, парень, – сказал Солмунд.

Сигурд провел ладонью по лицу, посмотрел на руку и увидел, что она испачкана кровью и потом.

– Я сбежал, – признался он, чувствуя, что стыд, точно тяжелый булыжник, тянет его вниз.

– Твоя сестра будет рада, – проговорил старый шкипер.

– Моя сестра?

– Они забрали ее. И детей. Тех, кого не убили. Руна была среди них. Другие убежали – может, до сих пор продолжают прятаться, но они вернутся, когда поймут, что им ничего не будет угрожать. Руна не побежала.

– А моя мать? – спросил Сигурд.

– Не могу сказать, – покачав головой, ответил Солмунд. – Наверное, я потерял сознание на какое-то время, когда меня ранили. Но дерьмовцу, который это сделал, будет теперь не просто справляться с рогом для меда. – Он ухмыльнулся впервые за время разговора, и Сигурд сообразил, что старик что-то держит в костлявом кулаке. Солмунд раскрыл ладонь, и Сигурд увидел три отрубленных пальца цвета сырого хлеба. – Отхватил скрамасаксом перед тем, как он меня порезал. Теперь ему придется вытирать задницу рукой, которой он ест. – Неожиданно улыбка на его лице погасла. – Парни умерли как герои?

Сигурд посмотрел старому шкиперу в глаза, потом кивком показал на длинную рану у него на груди.

– Ты скоро с ними встретишься?

Солмунд взглянул на разорванную плоть и белую кость, видневшуюся в глубине.

– Нет, если ты сможешь меня зашить, пока у меня еще осталась кровь, – сказал он.

Сигурд кивнул.

– Пойду, поищу иголку.

Он выпрямился и увидел перевернутую детскую колыбель, валявшуюся на дороге между двумя загонами для скота. Свиньи исчезли – их забрали захватчики, чтобы отогнать в Хиндеру. Ребенка Сигурд нигде не видел, хотя не посмотрел в свинарнике, потому что мысленно уже представил его печальную участь.

Он подошел к восточному крылу отцовского дома, все еще сырому, чтобы разгореться по-настоящему, и слабой рукой, какой не помнил за всю свою жизнь, толкнул дверь. Внутри было заметно темнее, чем на улице, где вступил в свои права летний вечер, и Сигурд довольно долго стоял, не шевелясь, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку. Здесь тоже повсюду лежали тела жителей деревни, рабов его родителей и даже гончих Харальда Вара и Вогга. Запах смерти, крови, мочи и выпущенных внутренностей мешался с дымом очага и резкой вонью тлеющей соломы на крыше. За гобеленами, отделявшими комнаты его родителей от зала, Сигурд нашел мать.

Гримхильду не изнасиловали – по крайней мере, Сигурд не обнаружил никаких следов в тусклом, наполненном сажей свете двух масляных ламп, продолжавших гореть, как будто это был самый обычный вечер. Но он понял, что она сражалась, когда увидел скрамасакс, глубоко вошедший в ее грудь, и узнал ручку в форме оленьих рогов, знакомую, как рука матери, – подарок отца.

Сигурд знал, что Гримхильда умела обращаться с скрамасаксом, и не сомневался, что она сражалась, точно волчица; его не удивило бы, если б ему сказали, что один из людей Рандвера вернулся домой, лишившись своего мужского достоинства, оскопленный и дико визжащий от боли. Или и того хуже.

Он опустился рядом с матерью на колени и закрыл уставившиеся в потолок глаза. Потом дрожащей рукой убрал со лба рассыпавшееся золото волос и поцеловал холодную, словно камень, кожу. Левую руку ей практически отрубили ниже локтя – видимо, когда она подняла ее, чтобы защититься от меча или скрамасакса. Сигурду стало стыдно, что он смотрит на мать в таком состоянии, с изуродованной плотью и торчащей белой костью, поэтому юноша оторвал кусок ткани от подола юбки, забинтовал рану, и теперь рука выглядела целой.

Потом Сигурд наклонился и прошептал ей на ухо, что ему очень жаль, и он отдал бы все за шанс сразиться за нее.

– Мне следовало тебя защитить, мама, – сказал он, как будто ее дух мог услышать слова, произнесенные на ухо, хотя тело умерло и уже остыло.

Стерев слезы и чужую кровь с лица, Сигурд ухватился за рукоять в форме оленьих рогов, пробормотал молитву, обращенную к Тору, чтобы тот дал ему смелости, сделал глубокий вдох и вытащил клинок из тела матери. Тот вышел легко, и, когда Сигурд увидел блестевший от крови нож, он задохнулся и несколько мгновений не мог дышать – так крючок запутывается в водорослях, и его становится невозможно вытащить.

Вдоль лезвия он увидел зазубрины, которых раньше не было, – четыре, толщиной с ноготь. Эти отметины могли быть рунами, рассказывающими о мужестве Гримхильды во время ее последней схватки с врагом, и Сигурд вдруг почувствовал, что сердце готово разорваться у него в груди от наполнившей его гордости, приправленной горечью. И тут он увидел крошечный предмет, который заметил по чистому везению, – гораздо более ценный, чем сундук, наполненный серебром. Сигурд прихватил его между большим и указательным пальцами, потом вытер рукавом рубахи и обнаружил, что шерсть под кровью имеет густой зеленый цвет, точно лист падуба.

Нижнее платье его матери было из некрашеного льна, а передник – из голубого. Сигурд понял, что зеленый обрывок ткани не с одежды Гримхильды, и, мысленно представив схватку, увидел, как ее клинок цепляется за зеленую рубаху напавшего врага, когда она вытаскивает его из хлюпающей плоти болвана, недооценившего способности жены ярла с длинным ножом в руке.

– Я убью тех, кто это сделал, – сказал Сигурд, обращаясь скорее к матери, чем к богам. – И пусть я никогда не попаду в Вальхаллу, если нарушу свое обещание.

Он подумал про Одина, дав ему время услышать и оценить эти слова, потом нашел коробку для рукоделия, принадлежавшую Гримхильде, достал тонкую костяную иглу и нитки из конского волоса и вышел наружу, с жадностью вдыхая пропитанный дымом воздух, который показался ему сладким, точно мед, после вони, царившей в зале его отца.

Сигурд вскипятил воду и промыл рану Солмунда. Он бы напоил его медом или элем, но люди ярла Рандвера выпили все, что смогли найти.

– Убивать детей – тяжелая работа, от нее, знаешь, какая жажда нападает? – Солмунд с трудом сплюнул на землю, ухмыльнулся и вытерпел боль, бормоча проклятья и сжимая зубы, пока Сигурд сшивал разрезанную плоть. – Слепая женщина с одной рукой и зубом на меня сделала бы это аккуратнее, – заявил шкипер, глядя на результат трудов Сигурда; его лицо заливал пот, глаза казались двумя черными точками.

– В следующий раз сам будешь себя зашивать, старик, – ответил Сигурд совершенно серьезно.