Костер уже не пылал как раньше: он насытился. В нем уже не было того первоначального неистовства, с которым он пожирал первые мелкие сухие ветви и шишки. Он стал старым и вдумчивым. Он словно смаковал большой березовый ствол, небрежно брошенный на почерневшие от золы и копоти камни.

Люди тоже стали как костер.

Им уже не хотелось с воплями и гиканьем нагишом нестись к воде, с остервенением изголодавшихся волков поглощать шашлыки и заливать свою горящую кровь пивом. Вместо этого они, развалившись вокруг костра, многозначительно молчали, погружаясь в воспоминания и подыскивая новые темы для разговора.

Три часа после полуночи.

Теплая июльская ночь, так и не наступив по настоящему, уже сдавала караул рассвету, до которого оставалось чуть больше получаса.

Все затихло. В воздухе ни движения.

Миша, устроившийся дальше всех от костра, так, что его можно было заметить лишь изредка, когда пламя на краткий миг вспыхивало с прежней силой, отбросил в сторону пустую бутылку.

– Гринписа на тебя нет, – заметил Игорь, удобно расположившийся на спальнике около большого пластикового тазика с остатками салата. – Утром будешь свои бутылки по всему побережью собирать.

– С чего это? – возмутился Михаил.

– А никто их за тебя собирать не будет, – подал голос Сергей.

Он сидел на собственном раскладном стуле со спинкой. Это был даже не столько стул, сколько мини-раскладушка. Сергей откинул спинку под углом примерно в сорок пять градусов и устроился в нем почти как в кресле качалке. Задние ножки стула почти на четверть ушли в мягкую почву, и он даже не боялся упасть, предаваясь полупьяным фантазиям на отвлеченные темы.

– Самая грязная и низкооплачиваемая работа всегда достается женщинам, – произнесла Ира. – Вы утром совсем никакие будете, и придется мне со Светкой вас чаем отпаивать, да по кустам лазить, собирая эти никому ненужные бутылки. Надо же придумать такое. На кой ляд они вам сдались? Самые бредовые мысли в мире могут прийти только в мужской мозг. Хорошо если вы их сами до теплохода донесете. Но все же моя женская интуиция подсказывает мне, что вас самих тащить придется.

– Брось, – Сергей сделал неопределенный жест рукой, и огонек тлеющей сигареты очертил в воздухе замысловатую фигуру. – Мы все трезвые. У нас же закалка. На филфаке все слабаки спиваются уже на первом курсе. Это своего рода естественный отбор. Мы уже прошли эту школу жизни, а значит, готовы к тяжелым будням алкоголиков-литераторов.

– Ты хочешь сказать, что мы алкоголички? – Света поставила полупустую бутылку «Оболони» на землю, проверив, крепко ли она стоит, прежде чем отпустить. – Сергей, угости сигаретой, тогда я, быть может, прощу тебе этот бесцеремонный и наглый наезд.

Сергей послушно кинул ей пачку Marlboro. Света не сумев ее поймать, издала громкое сорокинское, «Ну, Ёпть!» и потянулась к ней, стараясь не задеть свою бутылку:

– Блин, не мог точнее бросить…

– И ничего он не наезжал, – заступился за него Игорь. – А у тебя Светлячок, похоже, прицел сбит. Серега же сигареты тебе прямо в рот кидал…

– Тьфу, на вас еще раз, – Света дотянулась-таки до пачки и, достав сигарету, принялась раскуривать ее от головешки.

– Я же, что хотел сказать, – продолжал между тем Игорь.– Серега ведь прав. Писать без бутылки, – все равно, что заниматься сексом без партнерши. Процесс вроде идет, а кайфа никакого. Как говорил великий немецкий философ Фридерик Нипомнюктович, – творчество оно должно в радость быть. Кончать нужно, когда сочиняешь. Извращение это сексуальное своего рода.

– А, по-моему, лучше просто потрахаться, – задумчиво произнесла Ира.

В темноте прогоготал Миша. Сергей улыбнулся и, встав со стула, пошел за новой бутылкой.

За спиной заговорил Игорь:

– Вот потому вы девчонки и есть, – существа приземленные, и к творчеству неспособные. Вы все свое либидо в предменструальных скандалах и в постели тратите. Все на что его потом хватает, – это раз в полгода сублимироваться в хиленькое четверостишье или миниатюрку какую-нибудь на две тысячи символов с пробелами.

– Теперь ты наезжаешь, – констатировала Света. – Да что мы вам такого сделали? Уедем Ира на хрен от них в Баден-Баден…

– Ага, пусть они тут одни свое либидо сублимируют…

– Ну, я же не договорил! – попытался успокоить их Игорь. – Поскольку вы к творчеству неспособны, то и алкоголиками не являетесь. Серега, когда говорил про литераторов-алкоголиков, имел в виду только мужиков. А значит, и не наезжал ни на кого. Правда, Серж?

– Точно, – буркнул Сергей, слишком тихо, чтобы быть услышанным.

– И они еще что-то говорят про женскую логику, – возмутилась Света, но ее голос звучал уже значительно дальше остальных, словно он пробивался сквозь толщу странного окутавшего его тумана, – невидимого и плотного, забившего уши как вата.

Это длилось какой-то миг. Перед ним стоял еще не тронутый полный ящик с пивом Оболонь. И ему показалось, что в одной из бутылок он уловил едва приметное движение, словно из нее на него смотрела пара маленьких желтых глаз и миниатюрная ручка махала ему ладошкой, желая привлечь внимание.

– Да ладно вам, – безудержный хохот Михаила вернул его в реальность. – Чувствую, наступила пора для баек. У меня есть, что рассказать и как раз в продолжение темы.

Сергей понял, что держит перед глазами бутылку и вглядывается внутрь сквозь темное стекло, силясь разглядеть там нечто таинственное. Может источник писательского вдохновения?

Прихватив еще три (по две бутылки в каждую руку, это тот максимум, который он был в состоянии унести), Сергей вернулся к костру.

Его стул оказался занят. Теперь на нем раскачивалась Света.

– Классно устроился, блин, – сказала она ему. – Может, уступишь место даме? А я тебе уступлю мой спальник рядом с Иркой, идет?

Сергей равнодушно пожал плечами.

Не успел он присесть, как ему на колени опустилась кудрявая Ирина голова.

– Можно?

– Ради бога, – ему было все равно.

– Вы замечали, что я никогда не допиваю «Оболонь» до конца, – начал Михаил, свой рассказ. – Я всегда оставляю бутылку недопитой, стараюсь не видеть ее дна. Сомневаюсь, что вы обращали на это внимание. Тем не менее, это так. Из-за страха увидеть дно пустой бутылки пива «оболонь» я отбрасываю их как можно дальше от себя, и завтра утром я ни за что не буду собирать их в зеленый гринписовский рюкзачок Игоря. Тому есть причина. И причина эта – страх.

Помните очкастого татарина: как там его звали, – Фарух или Фарах? Он был курса на два старше нас. Полгода назад я встретил его в «Золотой рыбке». У меня, вы знаете, – традиция такая, как получаю деньги сразу в «рыбку». Контингент там не особо продвинутый, но мне иногда это даже нравится. Нравится, что можно спокойно выпить, поговорить с обычными парнями, не обремененными амбициями и интеллектом, о футбольном чемпионате, пожаловаться на жизнь, поучаствовать в обсуждениях чужих проблем. Эти ребята, они ведь все чувствуют, только сказать не могут. И видя мою симпатию к ним, отвечают мне взаимностью.

Так вот. А в тот раз, смотрю, в углу сидит тип, который просто обязан всем своим внешним видом вызывать реакцию отторжения у любого завсегдатая «Золотой рыбки». На носу очки в тонкой оправе нацеплены, солидный костюм (правда, уже изрядно помятый), рубашка не первой свежести, и безвольно болтающийся поверх оппозиционерского животика галстук настолько отвратительно-тошнотворного цвета, что мне даже дурно стало. Слышали, как таких, когда они, выпив, засыпали в троллейбусе, бабушки костерят?

Во, напился, интеллигент хренов! Глянь, Васильевна, очки нацепил и думает все можно. Грабли свои расставил, – не пройти, не проехать.

Короче, несчастное существо. Полная противоположность тем простым парням, с которыми я привык выпивать в «рыбке». Я еще подумал, – вот насколько интеллект способен обезобразить человеческое существо.

Из чувства сострадания, – поняв (или скорее почувствовав), что очкарику этим вечером грозит быть побитым, – я подсел к нему и попробовал расшевелить разговором. Он вежливо отмалчивался и не хотел поддерживать беседу, пока я неожиданно для себя не вспомнил и не принялся рассказывать про тот случай, как мы ходили за пивом с чайником. Помните? В девяносто третьем, кажется, это было. Пиво подскочило в цене, и только в шайбе, возле общаги, оно оставалось по-прежнему сороковник за пол-литра.