– Ты чего? – хмурюсь я.

– Ничего. – Его взгляд, уклонившись от моего, упирается в стену, затем уходит к окну. – В смысле… – он издает нервный смешок, – я тебе говорил, что раздобыл себе свидание в пятницу?

Я смеюсь, потому что я, несомненно, ослышался. И концентрация на смехе помогает не чувствовать грубость руки, вцепившейся в мою грудь.

– Свидание? – Вопрос звучит так же придушенно, как я себя чувствую. – Это и было твое «одно дело»?

Я хочу, чтобы нам принесли еду, чтобы можно было заплатить за нее и уйти.

– Угу, – отвечает Сэм, по-прежнему не поворачиваясь ко мне. – У нас на работе есть одна женщина. Я уже давно собирался и сегодня утром наконец-то дал ей свой номер. И она сразу же меня пригласила. В пятницу вечером мы идем танцевать.

– Женщина? – повторяю я. Слово такое горькое, что у меня на глазах появляются слезы. Я их смаргиваю. О чем только я думал со своими намеками? Каким надо было быть идиотом? Сэм натурал. Нет смысла по нему убиваться и позволять фантазиям брать над собой верх.

Я дурак. Небольшое нарушение табу не изменит его.

Сглотнув, он кивает.

– Ее зовут Ханна.

Он медленно выдыхает, и в этот момент официантка приносит нашу еду. Мы ждем, когда она уйдет, чтобы продолжить.

– Ладно, – говорит Сэм, его пальцы с побелевшими костяшками еще держатся за столешницу. – Извини, я тебя перебил. Теперь твоя очередь. Что ты хотел сказать? Я готов слушать.

Я не могу. Хотя должен. Он с Джереми – единственные люди, которые не знают обо мне правду. Я хочу, чтобы они знали. Я хочу окончательно выбраться из чулана. Но те же когти, что стискивают мое сердце, удерживают и слова. Потому что, если я признаюсь, что предпочитаю мужчин, и он воспримет это нормально, поиграет бровями и спросит, как спрашивали мама с сестрой, есть ли у меня кто-то особенный, то я, наверное, не выдержу и сорвусь. Может быть, даже заплачу.

Что случалось со мной считанные разы. В последний раз я плакал, когда мама сказала, что ей нужна операция, а до того – в четырнадцать лет, в день, когда от нас ушел папа.

Я шмыгаю носом и торопливо вытираю его свежей салфеткой.

– Слишком остро, – говорю и мысленно одергиваю себя. Я не потерял Сэма. Мы как были, так и остались друзьями.

Я ем.

Он ест.

Между нами висит неловкая тишина, и звон столовых приборов о тарелки звучит слишком громко.

Потом он поднимает глаза и смотрит на меня долго-долго, пока оно не превращается в игру, кто первым отведет взгляд. И когда я, не выдержав, отворачиваюсь, а он хмыкает и пинает меня под столом, мне хочется наклониться, положить ладонь ему на затылок и крепко поцеловать.

Что теперь я вряд ли смогу когда-нибудь сделать. Грезить, конечно, приятно, но бесплодные мечты разрушают. Я должен остановиться.

Мы заканчиваем обедать. Я так и не понял, что ел.

– Вкусно было. – Сэм похлопывает себя по животу. Потом косится на кассовый аппарат и резко встает. – Я… отойду в туалет, – говорит он, и перед уходом его глаза вспыхивают нервным, взбудораженным блеском.

И моя любовь к нему становится еще немного сильнее.

Я смеюсь, потому что, черт побери, или смех, или слезы. А после оплачиваю наш счет.

Глава 7

Сэм

Когда мы с Люком выходим из ресторана, я не могу сдержать дерзкой улыбки. Мне, наверное, стоило бы устыдиться того, что я вынудил его заплатить вместо себя 18 долларов, но я не испытываю стыда. Я чувствую себя… хулиганом. И в этом есть нечто освобождающее.

Словно мой внутренний папа отправился на каникулы, и новому Сэму позволено слегка пошалить.

Я издаю смешок, и Люк отвечает мне странноватой усмешкой. Достав ключи, он показывает на припаркованный у тротуара пикап.

– Вот моя.

– Моя «хонда» стоит через две улицы. Встретимся там… куда бы мы ни двинули дальше?

– Дальше? – Люк вопросительно глядит на меня, потом его взгляд опускается к моим кулакам, которые я запихиваю в карманы.

– Угу. Я думал, мы зависнем вместе до вечера. Или ты занят?

Он качает головой.

– Нет. Хорошая идея. Мне нравится. Оставь свою машину тут и прыгай в мою.

Я делаю, как он сказал, и через 15 минут мы едем по побережью. Люк водит очень уверенно, у него всегда все под контролем. Мне нравится, что, сидя с ним рядом, можно дремать и, несмотря на слепые повороты, чувствовать себя в безопасности.

Я перевожу взгляд с его рук на руле на усыпанные домами крутые холмы. Потом смотрю в свое окошко на море, окаймляющее шоссе бирюзой.

– Джереми скоро захочет ученические права.

– Он уже такой взрослый? – Люк оглядывается на меня и, качнув головой, опять сосредотачивает внимание на дороге. Его большие пальцы потирают поверхность руля. – Он так быстро растет. – Я различаю в его словах вздох и понимаю, чем он был вызван.

– О да. Как подумаю, что он в том самом возрасте, когда я стал отцом… становится жутковато.

Проходит пара минут, и я, прислонившись щекой к окну, тоже вздыхаю. У меня появляется неожиданная потребность сбросить тяжесть с груди. Объяснить, почему мне нужны эти безбашенные недели.

– История в том, – говорю я, – что я никогда не считал отцовство своим главным предназначением. Все пятнадцать лет жизни Джереми я притворяюсь. Половину времени я понятия не имею, что делаю.

Я смеюсь над собой, но мой смех звучит пусто.

– А в другую половину… – Я замолкаю. То, что я собирался сказать, звучит… слишком сентиментально, пусть это и правда.

Люк переключает передачу.

– А в другую…?

Я выпрямляюсь и смотрю на него. Пожимаю плечами, словно небрежность этого жеста может как-то компенсировать сентиментальность признания.

– В другую половину мне помогаешь ты.

У Люка вырывается тихий, свистящий вздох. Он бросает взгляд в зеркало заднего вида, а потом внезапно уводит пикап к широкой обочине, сделанной для разворота на узкой дороге. Поставив пикап на ручник, он поворачивается ко мне.

– Мы все притворяемся. Уверен, для Кэрол все точно так же. – Его голос надламывается, когда он добавляет более тихо: – Я и сам большую часть времени ощущаю беспомощность.

Я киваю, хотя их с Кэрол притворство всегда кажется намного правдоподобнее моего.

– Я боюсь, что в один прекрасный день Джереми посмотрит на меня и поймет, кто я на самом деле. Мошенник.

Люк начинает возражать, но я жестом останавливаю его.

– Просто я так сильно нервничаю. Я не знаю, чего ожидать. Мой опыт в пятнадцать лет и его – слишком разные. Я боюсь, что не смогу найти к нему верный подход и все испорчу. И… – Веки щиплет, и я, прогоняя слезы, моргаю. – Хочешь правду, Люк? Я ужасный отец.

– Притворство не делает тебя ужасным отцом, – произносит он. Наклоняется вперед, и мне кажется, что он хочет меня утешить. Я тоже хочу этого, но боюсь, что тогда атмосфера вконец станет неловкой. Да и не заслуживаю я, чтобы меня утешали.

– Проблема не только в притворстве, – тихо говорю я. – Черт, я ненавижу себя за такие мысли, но иногда просто не могу удержаться. Я завидую ему, Люк.

Моргнув, Люк перемещается обратно к себе на сиденье.

Я тру большим пальцем лоб. Потом пожимаю плечами.

– Мне не довелось прожить те годы, которые начинаются у него. Я не успел завести классных друзей и наделать глупостей, над которыми сейчас мог бы смеяться, ну знаешь, вроде вечеринок во время отъезда родителей.

Я качаю головой. Мне было всего 14.

– Единственное, что я получил от подростковых лет, – это первый раз с Кэрол. Мы даже встречаться не начали! У нас была всего одна ночь. Причем совсем не такая, как я себе представлял. Вот и все. Потом появился Джереми, и – бац – я папаша.

Я снова смеюсь, но это нервозный смех.

– Просто… просто мне бы хотелось многое сделать иначе. Я смотрю на него и хочу узнать, каково это: жить без забот. Иногда я так устаю от ответственности.

Я отворачиваюсь от мягкого, неосуждающего взгляда Люка и смотрю вдаль, на море.