Изначально я вообще не собирался тут оставаться. Когда семь лет назад я сюда переехал, то предполагал, что это жилье будет временным, пока не подвернется что-то получше. Я представлял свой дом в центре Веллингтона, ближе к работе. Но потом…

В общем, потом случились парни, живущие по соседству…

Я сижу на своем привычном месте с краю дивана и смотрю на черный экран телевизора. На журнальном столике рядом разбросана почта, сотни неразборчивых слов, прямо сейчас не имеющих никакого значения. Для меня важны другие слова.

Я откидываюсь назад и, выгнувшись, чтобы достать до кармана, вытягиваю оттуда сложенный вчетверо лист. От постоянных перечитываний бумага обтрепалась по краям и посерела. Раньше, в первые несколько раз, когда я разворачивал лист, он был хрустящим, гладким и свежим. Теперь он раскладывается бесшумно и мягко, как носовой платок.

Вот почему я ощущал себя в Окленде, будто в коробке с потерянными вещами. Вот почему я нервничаю и боюсь сказать Сэму «привет».

Полгода назад, перед тем как уехать помогать семье справиться с кризисом, я зашел к нему, чтобы отдать ключи. Он отозвался из своей комнаты, что выйдет через минуту, и я, пока стоял в гостиной и ждал, бросил ключи на письменный стол. Я бросил их слишком сильно, и они проехались по поверхности и потянули за собой стопку листов.

Пока я их собирал, мое внимание привлек лист со списком. Не знаю, что побудило меня его прочитать – излишек любопытства, наверное. Но я просмотрел его и в момент, когда дошел до конца, резко втянул в себя воздух, а потом трясущимися руками быстро сложил его и засунул в карман.

С тех пор он со мной.

Он был со мной, когда я поддерживал свою мать в борьбе с раком груди и после операции помогал ей оправиться.

Он был со мной, когда моя сестра сказала нам, что разводится.

Он был со мной, когда мы все вместе уехали в Ореву и бок-о-бок бродили по пляжу.

Он был со мной, когда мы выходили за утренним кофе и на дневные прогулки.

Он был со мной, когда я наконец-то совершил каминг-аут перед семьей.

Он был со мной, когда меня отчитали за то, что я столько времени ждал.

Он был со мной, когда меня спросили, есть ли в моей жизни кто-то особенный, и я, не колеблясь и не раздумывая, ответил им «да».

Он был со мной, когда мои родные потребовали, чтобы я привез его познакомиться с ними.

Он был со мной, когда я не смог признаться, что мой особенный человек не знает о том, что он мой особенный.

Он был со мной, когда мне открылось, что этот человек и его сын – и есть та причина, по которой я так и не переехал в другое место.

Он был со мной, когда после настойчивых маминых приставаний я сдался и ляпнул, что познакомлю ее с парнями, живущими по соседству, на Рождество.

Он со мной и сейчас, пока я спрашиваю себя, как же мне выполнить свое обещание.

Я разглаживаю лист на бедре и перечитываю составленный Сэмом список вещей, которые надо сделать до тридцати. Эти слова значат для меня очень многое. Они наскакивают на меня, заигрывают со мной, умоляют что-нибудь сделать. Они вызывают у меня то улыбку, то грусть, то заставляют нервничать, то возбуждают.

Прочитать книги, которые я должен был прочитать в школе.

Протанцевать всю ночь напролет.

Заработать похмелье, ходить в темных очках и есть сладкие рождественские пирожки.

Пойти с кем-нибудь в ресторан и, когда придет время платить, уйти в туалет.

Сходить на свидание с кем-то на десять лет меня старше.

Пофлиртовать, повеселиться, не влюбиться.

Сделать что-нибудь безумное с волосами.

Поплавать с акулами?

Попробовать спорт.

Сходить на интересные курсы.

Понять Канье Уэста. Кто такой Канье Уэст? Выяснить.

Прийти в шикарную форму. Поднимать железо перед работой!

Мне приходится закрывать последнюю строчку. Иначе я не смогу прочесть остальное. Последняя строчка – та самая, что звучит громче всех, та, от которой у меня все переворачивается внутри и возникает ощущение, будто я прыгнул с моста и лечу в свободном падении. Та, которая заставляет меня строить и перестраивать планы… которая дарит мне нервную, волнующую надежду.

Я медленно убираю пальцы, и мой взгляд переходит прямиком на нее.

Сделать что-нибудь табуированное в плане секса. (Или хотя бы просто заняться сексом.)

Я вновь провожу по строке большим пальцем и ругаю себя. За свои мысли. За разработку детального плана, как убедить Сэма сделать что-то табуированное в плане секса со мной. Мы можем превратить это в игру. Назвать экспериментом. А после относиться к случившемуся, как к совершенной в юности шалости…

Я вздыхаю. Уловки, сплошные уловки. Я хочу, чтобы это случилось. И не хочу.

Хмурясь на последнюю строчку, я все разглаживаю ее, словно пытаясь стереть. Лучше сделать и пожалеть, чем всю жизнь жалеть о несделанном, правда?

Семь лет мы были друзьями, соседями, братьями… но всего одной недели в Окленде без него мне хватило, чтобы к ее концу понять, что со мной происходит. Я люблю его. Я люблю Джереми, наши совместные будни…

Я люблю нас.

Я знаю, глупо предполагать, что Сэм, попробовав со мной какое-нибудь табу, как по волшебству в меня влюбится. Я знаю, в реальной жизни так не бывает.

Но избавиться от назойливого вопроса у себя в голове не могу. А вдруг все-таки влюбится?

Именно эта крошечная мысль и заверяет меня, что мне можно разрабатывать планы. Что можно дразнить… Я хочу попытаться. Хочу убедиться наверняка.

Энергичный стук в дверь заставляет меня вскочить на ноги. Я торопливо складываю листок, прячу его обратно в карман и открываю дверь.

На пороге, обнимая прихваткой и кухонным полотенцем кастрюльку, стоит мой особенный человек.

В момент, когда легкий бриз сдувает с его лба прядь волос, он переводит свои темные, окаймленные густыми ресницами глаза на меня.

– Люк!

Я завязываю все свои нервы узлом и выдыхаю.

– Привет.

Глава 4

Сэм

– Привет. – Люк улыбается, его ямочки становятся глубже, и приглашает меня зайти. Все между нами моментально становится просто, почти, как если бы он никогда и не уезжал. Почти.

– Извини за почтовый ящик, – говорю я и подбородком показываю на кастрюльку. – Решил, что я тебе должен. Спагетти с тефтельками. – Я прохожу к Люку на кухню и ставлю кастрюльку на отделанную под мрамор столешницу. Открываю шкафчик, достаю оттуда тарелки. – Джереми дома, – говорю я через плечо. – Ему что-то задали в школе, и я… – не секу в математике – …сказал ему принести уроки сюда. Ничего?

Раздаются шаги, а потом я чувствую за спиной присутствие Люка. Оборачиваюсь. Он стоит, прислонившись со сложенными руками к стене, и кивает.

– Естественно, ничего.

– Отлично, потому что мы оба соскучились по тебе и хотим пообщаться. И еще я слабо понимаю, что значит «тригонометрия».

Он смеется.

– Математика, да? Без проблем. Когда он придет?

– Как только закончит болтать по телефону с приятелем. – Я поворачиваюсь обратно к нашим тарелкам и начинаю раскладывать пасту. – Как твоя мама? – спрашиваю негромко. Металлическая ложка громко стучит о стенки кастрюльки в наступившей затем тишине.

– Хорошо. – Он откашливается. – Я… много рассказывал ей о вас.

– Серьезно? – Я вручаю ему тарелку, и мы через коридор переходим в столовую. – Надеюсь, только хорошее?

– Да. Только хорошее. – Он садится и накалывает на вилку тефтельку. Он еще возится с ней, когда я проглатываю свою.

– Что-то случилось?

Люк кладет вилку на край тарелки.

– Я… хм… она хочет познакомиться с вами. С обоими. Я сказал, что, быть может, мы могли бы приехать на Рождество?