– Куда полетит, то есть полечу? – забеспокоился Константин.

– Знамо куда, Юрий Алексеевич, – ответил Хулиан, хрюкнув от смеха, – в космос, конечно, куда же ещё?!

– Ну, кому, какой цвет больше по душе? – спросил индеец, держа в руках три полных фужера. – Лично я, как вождь краснокожих, забираю себе красный.

– Я, пожалуй, выберу золотисто-соломенный, – проговорил Алексеев. – А вам, Костя, мы оставляем основной тон проявленного мира – зелёный. Насколько я помню, именно он соответствует середине спектра оптического диапазона. Забирайте свою ноту «Фа», мон шер!

После того как изумрудный фужер перекочевал из рук индейца к Константину, Станиславский, не мигая, надолго устремил свой взор прямо в глаза Снопова.

– Перестаньте, пожалуйста, фантазировать! Нет-нет, мы не плод вашего больного воображения, и уж поверьте, – совсем не те, за кого вы нас принимаете: парочка профессиональных экстрасенсов-гипнотизёров, обирающая доверчивых граждан.

– А кто же?

– Что ж, раз вы не в состоянии принять нас из-за барьера своего разума за тех, кто мы есть – дона Хулиана и Константина Сергеевича Станиславского – тогда мы – нечто нейкое, – уклончиво улыбнулся Алексеев.

– Ну, за Мельпомену и мистерии Диониса, други! – произнёс Хулиан, призывно поднимая вверх свой бокал.

Последняя фраза Станиславского растаяла бесследно в мозгу Константина, растворившись в нахлынувшей тёплой волне хмельного расслабления.

– У меня что, солнечный удар? Что за фигня? Почему всё в таком медно-зелёном ореоле, профессор? – испуганно произнёс Снопов, моргая глазами, словно пытаясь снять с них мешающую одноцветную пелену.

– Потому, амиго, что ты никогда не пил такого выдержанного шампанского из обработанного медным купоросом винограда! – усмехнулся индеец. – «Дом Периньон» 95-го, да ещё с медью, – это, как минимум, – бронзовые мозги! Супервино моментально ударило тебе по склеротическим извилинам. Чистка началась! Ты бокальчик-то опусти на асфальт, родной. Как-никак – богемское стекло! Не ровен час, уронишь, уходя в мир иной. А мне, потом, ответ держать перед директором музея Страховской библиотеки Праги. Ближе, ведь, не нашлось подлинной Богемии-то.

– Не паникуйте, Костя! Вас напугала фраза «в мир иной»?

Станиславский взял за руку покрывшегося капельками пота Снопова.

– Расслабьтесь. Сейчас шок цветового восприятия пройдёт, и всё встанет на свои места. Он же сказал «уходя», а не «отходя», мон шер. Ну как? Всё прошло? Вот и славно! Хулиан дурачит вас. Вашей жизни ничто не угрожает. Просто, мы же с вами пьём не обычное, а наше, нагвальское шампанское. А после него и вы, и я, и Хулиан – мы все видим мир из нового положения центра восприятия, соответственно выбранным фужерам – улыбнулся Константин Сергеевич.

– Точнее, из основательно забытого Хомо Сапиен-сами, старого, – обронил дон Хулиан, разливая игристое вино по опустевшим бокалам.

На какой-то миг Косте привиделось, что он принимает фужер из лап огромной мохнатой обезьяны. Снопов тряхнул головой. Йети исчез. Перед ним стоял индеец.

– Костя, конечно же, всё что мы вам только что наплели – ерунда. Каждый из нас старался заговорить вам зубы, чтобы успокоить ваши запаниковавшие от полуобморочного состояния нервы и не дать вам окончательно потерять сознание. Вас действительно накрыл солнечный удар, тёзка. Вот держите, приложите к голове!

Алексеев заботливо протянул Снопову ледяную бутылку с надписью «Дом Периньон».

– Как видите, – стандартная этикетка, никакой кустарщины. Всё по-честному. Жаль, что первая рюмка с прохладительным напитком запоздала. Надо было чуть-чуть раньше! Так что, давайте-ка, продолжим! Пейте без опасений! Имя Азазелло не входит в вереницу мудрёных имён нашего предводителя команчей.

– Между первой и второй перерывчик небольшой!

– поддержал профессора дон Хулиан, чокаясь с собутыльниками.

«М-да! Если у меня уже после первой меднозелёные мухи в глазах полетели, и казус со Снежным Человеком приключился, то, что же будет дальше?!» – подумал Константин, но отказываться от ледяного шампанского с удивительно ароматным послевкусием не стал.

«Хм, похоже, настоящий «Дом Периньон». Выдержка сказывается, а вот спирта и дрожжей на языке нет и в помине! Да и мнимые нагвали не отстают. Пьют наравне, по-честному, из одной бутылки. Так что, вариант с «травиатой» исключен. Значит, я действительно стал жертвой жары», – подытожил странный инцидент с глюками Константин Дмитриевич.

Три бокала сошлись воедино, издав чудный малиновый перезвон.

– Ты, Костя, теряешься в догадках, почему мы нашли тебя? – индеец откупорил банку оливок с анчоусом и, запустив в неё смуглую руку, отправил несколько штук себе в рот. – Всё просто, амиго! Кто каждый день возвращался в мыслях к теории Станиславского и учению Хуана Матуса, поведанному миру Кастанедой? Подобное притягивается к подобному! Тебе, таки, удалось притянуть наше внимание!

При этих словах перуанский Нагваль обнял Алексеева, и они на пару уставились на Снопова.

– Надо сказать, что для общения с нами дон Снопов далеко не лучший кандидат!

Дон Хулиан состроил скептическую гримасу.

– Ну, сам посуди, Костя! 43 года! Гибкость мышления уже «йок». Не мозги, а шайтан-арба, громыхающая по заезженной колее. Тот ещё ученик!

– Да и лень! – подхватил обвинительную речь Хулиана Алексеев. – Эх, обломовщина!

– Кстати, как все лежебоки, ты вроде тяготеешь к писанине? – обратился индеец к Константину. – Дарю сюжет: напиши про Обломова, но не с точки зрения Ольги или Штольца, – как о вечном добродушном восторженном ленивце, а как о сновидящем. То есть он – его тело – целыми днями валяется, знамо, на диване, а на самом деле – его дубль – второй элемент осознанного восприятия – путешествует по всей планете, спасает людей, восхищается красотами Версаля и Рима, переносится в долину Царей и Кар-нак, воспаряет к иным планетам. Ну, как сюжет? А будучи истинным сталкером, дабы не травмировать психику окружающих своими знаниями и возможностями, он каждый день надевает маску простодушного Ильи Ильича и пасёт в полях овец и кавказских мастифов.

– Да уж, похоже, нашему полку прибыло!

Алексеев усмехнулся и, озадаченно, вытянув губы трубочкой, произнёс:

– Виват Нагваль Илья Ильич, он же чабан!

– А вы откуда узнали, что я их пасу? – спросил дона Хулиана Константин.

– Кого? Овчарок-то?! – давясь со смеху, проговорил индеец. – Да лётчик с Мячковского аэродрома знакомый над твоей деревней каждый день петли вьёт. Он рассказал, ага!

– Ну… Пастух у нас есть. Осталось найти, либо свинарку, либо Анюту. Исходя из их данных, мы и решим, что за кино будем снимать, – задумчиво размышлял вслух Константин Сергеевич.

– Так может того, – совместить два в одном? – задорно сверкнув Алексееву глазами, предложил Хулиан. – Окружим Анюту музыкантами, рождёнными в год Кабана, – вот тебе и свинарка, и героиня «Весёлых ребят»!

Допив свой бокал, он посмотрел на сияющее золото куполов собора, и, вздохнув, пустился в странные воспоминания:

– Кстати, о месте, где мы беседуем. Вон, прямо перед нами Собор Успения Пресвятой Богородицы – детище Андрея Боголюбского, братца маво.

Лицо дона Хулиана посерьёзнело.

– Там находится родовая усыпальница настоящих индейцев. В ней спят вечным сном дети Гюрги, по прозвищу Длинная Рука, да его десятого сына, звавшегося «Большое Гнездо».

Хулиан прошёлся бутылкой по опустевшим фужерам, наполняя их пузырящейся живой смесью.

– За их светлую память предлагаю выпить не чокаясь… Эх! Как поётся в песне: «Издалека долго, течёт река… Клязьма», – протяжно пропел он зычным заливистым голосом и опрокинул бокал себе в рот.

– О! Оцеоле больше не наливать! Быстро же огненная вода сделала с твоим мозгом своё подлое дело, Хулианыч! – укоризненно покачал головой Станиславский, отбирая у индейца бутылку. – Вот что значит, отсутствие у народа гена, подавляющего алкогольную зависимость. Эх-хе-хе!