Балур не видел деревню, но слышал о ней многое. После утреннего визита к пекарю Летти описала ее как «гнойный прыщ человечества, ожидающий, пока его выдавят пальцы тирании».

Фиркин, казалось, был счастлив тем, что его гонят и понукают, и непрерывно бормотал себе под нос. Балур собрался с духом, приготовился к дозе лютого словесного поноса и прислушался. Понос хлынул, будто паводок из открытого шлюза.

– …озабочены монетой. В этом их проблема. Блестящие штуки. Об этом они думают. Я могу сделать штуки блестящими. Чтоб сверкали как надо. Немного рыбьего жира. И я засверкаю под солнцем ого как! Тогда все меня захотят. И Мантракс захочет тоже. Возьмет домой и назовет красавчиком. И скормит мне все коровьи потроха. Я засверкаю, как пуговица. И все подерутся за меня. А потом я прикажу танцевать в мою честь. И все пойдут кругом. А потом все захотят наложить на меня руки, но не смогут. Рыбий жир, он скользкий. Скользкий и блестящий. Вдвое лучше золота, вот какой он, рыбий жир.

Балур захлопнул шлюз с такой силой, что у Фиркина загудело в голове.

Значит, подстрекнуть деревенских к бунту. Фиркином.

Это все равно что получить размякшую макаронину и приказ захлестать ею кого-нибудь до смерти. Проще уж бросить ее к Рыгу и положиться на свои кулаки – как обычно.

Как ни странно, деревня превзошла ожидания Балура. В ней оказалось четыре десятка домов, выстроившихся вдоль главной дороги, и таверна с побитой вывеской, лаконично гласившей: «Свинья на вертеле». Еще обнаружились несколько торговых лавок и лавка гробовщика с выставленными наружу образчиками продукции. Похоже, у него дела шли лучше всех. Имелся и храм, поддерживаемый в довольно приличном состоянии, несмотря на то что шансы на явление бога в Кондорре несколько уступали шансам отыскать девственницу в борделе.

Все построено из солидных бревен, крыши – смесь соломы и шифера, несколько домов побелено, а таверна выглядит так, словно лет десять назад ее выкрасили настоящей дорогой краской.

Но, несмотря на солидность построек, деревня оставляла впечатление жалкой перепуганной нищеты. Ни одно строение по-настоящему не покосилось, но все выглядело так, словно вот-вот осядет, покосится и уйдет в землю. Ни дорога, ни дома не были толком досмотрены. Растущие вдоль дороги ивы казались не живописными, а дикими и вредными, словно кожная зараза, слишком долго оставленная без лечения.

Балур посмотрел на все еще бормочущего Фиркина.

– Ну же, как это в сути называет себя?

Фиркин посмотрел на ящера. В глазах пьянчуги тлели угли странного вдохновения. То ли безумие отступало, то ли накатывало с новой силой – Балур определить не мог.

– Деревня, – ответил Фиркин, кивая.

– И? – осведомился Балур, подумавший, что сообщенное совершенно очевидно.

В самом деле, он же не спрашивал, как называется рощица слева от дороги.

– Деревня, – повторил Фиркин.

– Как она суть называется? – допытывался Балур.

– Деревня, – сказал Фиркин в третий раз.

Балур выдернул молот из петель на спине. Летти можно потом все объяснить. Она поймет. И не станет слишком уж переживать.

Затем из непонятного далека явилась мысль: а вдруг старик вовсе не бормочет полнейшую глупейшую чушь?

– Погоди-ка, так суть, значит, название этой деревни есть просто «деревня»?

– Деревня, – подтвердил Фиркин, но вовремя понял, как истолковать появившееся на морде ящера выражение, и, спасаясь от скорой и лютой смерти, забормотал: – Да! Конечно, я хотел сказать «да», но вырвалось не то. Меня предал мой язык. Мои губы спят с моим врагом. Склоняются к братанию, да. Я им не доверяю!

Балур подумал, что ключ к успеху предприятия – замок, повешенный на рот Фиркина.

Когда подошли ближе, Балуру бросилась в глаза странная многолюдность. Когда ящер прикинул количество возможных жертв и лучший способ проломиться сквозь толпу в случае надобности, то понял: на улице почти все население. Оно слонялось бесцельно, натыкаясь друг на друга и на стены.

– А что с ними суть такое? – поинтересовался Балур, снова вытягивая молот.

Все-таки хлипкая толпа. Проломиться можно на раз плюнуть.

– Опоила сочищем их, таки да, – сообщил Фиркин, лязгая зубами с каждым произнесенным словом.

Зубов было немного, причем гнилых и полуразваленных. Но лязгали они с поразительной громкостью.

– Напустила порчи в их мозги и кишки. Они полные дерьма и огня. Огненного дерьма. Хотя для того есть лекарство.

Он кивнул себе, мотая сальным клоком волос.

– И хорошее оно, – добавил пьянчуга.

Балур попробовал языком воздух. Тот неприятно пах Фиркином. Но и его вонь не перебила человеческого запашка из деревни. Ненормального. Больного из-за снадобья Чуды. Дурманящий кровавый смрад цеплялся за Балуровы ноздри.

Гости успели зайти за второй дом, когда их заметили местные. Но даже и тогда их взгляды казались обращенными не столько на пришельцев, сколько внутрь себя. Балур посмотрел на женщину средних лет – тощерукую, но с округлым пузом. Ее седеющие волосы были заправлены под засаленный чепец. На истощенном лице – ненормально большие глаза с огромными зрачками, не способными сфокусироваться. Она запрокинула голову, раздула ноздри, в приоткрытом рту мелькал язык, облизывающий зубы. Из ее глотки плыл непрерывный полустон-полурык.

Такими были все деревенские: и не совсем отключившиеся, и не совсем в здравом уме, глядящие покорно и бессмысленно. За вонью зелья ощущалось тяжелое долгое отчаяние. Эти люди давно сдались. В них бушевало зелье, раздувая огонь в головах и утробах, но глубокая, исконная ярость, которую зелье могло бы разжечь, ушла слишком глубоко. Пламя отравы не тронуло ее.

Гости шли – а вокруг медленно собиралась толпа. Мужчины, женщины, дети. Все ковыляли следом. В середине деревни гостей окружили полностью.

Балур обернулся, рассматривая толпу. Обычно, чтобы произвести общее волнение и беспорядки, достаточно прикончить пару важных особ. Но тут никто не выглядел важным. И, честно говоря, было непонятно, сколько местных можно превратить в фарш. Кто знает, сколько их потребуется, чтобы нажать на пластину, открывающую ворота в пещеру Мантракса?

Придется убеждать словами.

Да прокляни Суй все их концы!

Балур вспомнил, как положено начинать речи перед толпой, и воззвал:

– Соотечественники! Братья!

Толпа молчала.

Балур поправился:

– Жители деревни!

Вот, уже лучше.

Окрыленный, ящер прибавил громкости:

– Вас суть угнетает дракон Мантракс! Вас в сути лишили данного богами права обдирать плоть с костей своими клыками!

Он заколебался. Проклятье, разве людям нравится обдирать зубами мясо с костей? Надо же внимательнее присмотреться к ним. Он представил Летти с ногой индейки в зубах. Кажется, ей это нравилось. Значит, начало верное.

– Вас держат в загоне, как в сути животных. У вас имеют украсть гордость. У вас суть украли ваше племя! Вашу войну! Вас делали…

Он умолк, ощутив легкий удар в области живота. Ящер посмотрел вниз. Мужчина за сорок, наверное фермер, с толстой бородой в косичках и кудряшках, стоял, глядя на большой сук, которым только что стукнул Балура. Осмотрев сук, фермер раздумчиво стукнул опять. Палка отскочила от чешуй. Если бы Балур не глядел, то, наверное, и не заметил бы удара.

Затем фермер посмотрел на морду Балура и выронил сук.

Ящер подумал, что, увы, таки придется кончить парочку деревенщин.

– Яйца! – пронзительно завыли за спиной.

Балур обернулся. Вот же дерьмо! Совсем забыл про Фиркина. Сорвавшаяся с катушек мелюзга шагнула вперед и завопила во всю мочь.

– У вас есть яйца! – выл Фиркин. – Вот здесь, впереди, в штанах! Я знаю – они там есть! У меня тоже есть пара. Я не могу отделаться от них, Суй их возьми. Они со мной как тень. Тень, которая прячется от солнца. Как дело демонов!

– Ладно, – проворчал Балур, – суть время тебе затыкаться.

– Вы помните свои яйца, вы, стадо хорькового муда? – орал Фиркин, не обращая внимания на ящера. – Ты!!! – взвыл он, и его палец отскочил от черепа женщины. – Ты помнишь свои яйца?