Память о нем жива в сердцах и умах его прямых родственников и в сердцах и умах всего народа. Память жива. Но вот сам он покоится под мраморной могильной плитой, как и многие его современники, от которых не осталось ничего – ни стихов, ни поэм, только имя на могильной плите, да и оно часто уже стерто – не образно – временем, а водой дождей и пылью, разносимой ветром.

И догадка, опирающаяся на безразличную логику, что одинакова участь и тех, о ком мы помним, и тех, кто давным-давно забыт, оказывается сильнее желанной мысли, что те, кто живет в нашей памяти, действительно живы и незримо присутствуют в этом мире.

«Но я поэт, червь кость мою не сгложет», – писал молодой еще Державин, надеясь на вечную жизнь. Однако истина перевесила, и едва послушная рука в последние мгновения жизни вывела на бумаге строки неоконченного стихотворения:

И эти незаконченные строки стали самым законченным произведением великого поэта, нашедшего в последние минуты своего бытия силы и смелость сказать и себе, уходящему, и всем, остающимся, правду, самую страшную и нежеланную, но правду.

А правда в том и заключается, что жерлом вечности, пугающей, непостижимой, клокочущей лавой безвременности пожрется все – все, совершенно все без исключения и остатка, утонет, исчезнет в омуте забвения и небытия – и величественные мраморные храмы, и медные и бронзовые памятники; и память о битвах и подвигах, великих открытиях и достижениях; и поэмы, трактаты и симфонии; и отзвук монологов гениальных актеров, и мелькание черно-белых и цветных теней на киноэкране; и обрывки строк в Интернете.

Саркастически оптимистический ответ персонажа анекдота на лицемерно заботливый вопрос о здоровье – «Не надейтесь» – в одинаковой мере относится и к спрашивающим, и к нему самому. Оснований надеяться нет ни у спрашивающих, ни у отвечающего. Надежды можно возлагать только на три самообмана – больше не на что.

Люди, живущие подсознательно, у которых третий самообман запрятан глубоко в недра души и разума, никогда не усомнятся в нем, их существование защищено от ужаса бессмысленности бытия и страха смерти трижды: незнанием, нежеланием знать и неспособностью знать. Их, этих людей, существование надежно охраняют все три самообмана; первый, конечно, несколько сомнителен, колебим смутными, тревожными, неясными, прочь отгоняемыми догадками, зато второй и третий самообманы непоколебимы и спасительны.

Людям, которым свойственно задумываться, которые способны размышлять и даже, как им кажется, что-то, хоть что-то понимать, мыслить, вольно-невольно отгоняя от себя мысли, иной раз проклиная эту свою способность мыслить, а следовательно, погружаться в страх оцепенения от ужаса, ужаса непостигаемо-непостижимого, ужаса неотвратимой, всем предстоящей смерти – труднее.

Ведь в самом деле все смертны, смерть неизбежна, все пожрется темной, беззвучной, не нарушаемой тиканьем часов, безвозвратной, неодолимой вечностью, все поглотит забвение. Все, и даже, казалось бы, вечный в веках твой народ, частью которого ты являешься и во все продолжающемся бытии которого подсознательно надеешься избежать исчезновения навсегда.

Сколько их было разных народов – египтян и вавилонян, мидян, македонян и этрусков – и все они исчезли с лица земли. О некоторых мы еще помним, знаем о многих подробностях их присутствия в этом мире, а бытие древних греков и римлян даже как будто перетекло в нашу жизнь и мы живем, словно продолжая их жизнь, чувствуя и понимая этот мир так, как когда-то они.

А сколько было таких народов, от которых осталось почти только имя да кое-какие сведения и кое-какие предметы археологических раскопок. Например скифы – великий народ, населявший огромные пространства, завоевавший многих своих соседей, народ, именем которого иной раз поэтически обозначают совсем недавно появившихся из глубин древности предков славян.

А сколько народов и племен кануло в небытие вечности, не оставив даже имени.

А ведь они существовали под этим, казалось бы, приютным, но безразличным солнцем, жили, добывали себе скудную или обильную пищу, строили жилища, радовались успехам и огорчались извечными бедами и разными неудачами, рожали детей, чаще всего сами не зная зачем, реже – надеясь на продолжение рода, думали и размышляли, смотрели ночью на звезды, непостижимые в вечном сиянии, следовали своим обычаям, чтили предков, заботились о потомках, передавали из уст в уста сказания о подвигах своих героев, сочиняли песнопения, танцевали, ловко перебирая ногами, и устраивали торжественные шествия, поклонялись богам и сомневались в их существовании, хоронили своих умерших и рано или поздно исчезали; и нет следов их бытия на земле, память и сведения о них растворились и забылись и от них не осталось ничего, ничего, совершенно ничего, кроме кое-каких намеков, позволяющих догадываться, что некогда жил некий народ.

И конечно же, рано или поздно так будет и с древними греками, и с римлянами, и, конечно же, и с нами, надеющимися на бессмертие в бытии своего народа, своих детей и наивно пытающихся убедить себя, что умирают другие, а не я, другие, а не мы.

Кроме трех основных самообманов, дающих нам иллюзорную надежду избежать смерти и небытия и тем самым помогающих жить, преодолевая, отодвигая страх смерти, есть и некоторое количество не самообманов, а обманов, придуманных для этой же цели. Многие из них очень распространены и имеют большое значение для огромного числа людей, племен и народов.

Разница между самообманом и обманом велика.

Три главных самообмана никем не выдуманы, не сформулированы с целью навязать их другому человеку, они не созданы в тиши кабинетов, не почерпнуты из груды книг и трактатов, написанных, может быть, полусумасшедшими мечтателями, а то и грамотными кретинами, не рождены в мгновения то ли неожиданного просветления, то ли умопомрачения провидцами и вероучителями, часто страдающими то шизофренией, то эпилепсией, которые не всегда самым лучшим образом влияют на умственную деятельность.

Они – эти три главных самообмана – возникают у человека самопроизвольно, их никто не навязывает, в них не убеждают других, они только для себя, да еще для самых близких, и то в минуты редких откровений.

Они рождаются подсознательно в сердце, душе и в разуме из некой живительной тайны в попытке осознать себя в этом мире. Они естественны как само желание жить. Они неоспоримы, незыблемы и не требуют ни самозабвенных молитв, ни обрядов, ни теоретических обоснований, ни убедительных гипотез и точных расчетов, ни экспериментов и показаний сложных приборов в результате хитроумных опытов. Они не прописаны в священных текстах и не нуждаются ни в демонстрации чудес, ни в подтверждении мнением вождей или большинством голосов парламента или собрания общины единоверцев или математической формулой.

Они – как некая неуловимая суть жизни, как сама жизнь, они часть ее – жизни – первооснов. Они спасительны и утешительны, они поддерживают и греют как последняя, никогда не исчезающая надежда.

За них не нужно платить денег и даже тратить на них время.

Обманы проповедуют вероучители и философы, вернее, псевдофилософы, которые наряжаются в одежды философов, и авторы теорий, гипотез и систем мироустройства, вплоть до откровенных жуликов, промышляющих как интеллектуальным, так и самым простым выуживанием денег у доверчивых людей.

Главный и единый признак всех обманов – они требуют оплаты, прямой или косвенной. Ну а кроме того они почти всегда сопровождаются резней инаковерующих, инакомыслящих, инакопонимающих и инакоживущих, и если не резней, то травлей или снисходительным презрением.