Следователь Сверекалов вызвал нас к себе повесткой, как бы даже одной на двоих. И когда мы вошли в его кабинет и Ниткин увидел суетящегося там Жабчука - а разве положено было Жабчуку быть в этом следовательском кабинете, кто он, в конце концов, такой? - он, пораженный до глубины души, даже, я бы сказал, уязвленный и как будто ужаленный, громко и с ожесточением закричал:
- Ничего не трогайте здесь! Самое главное, не трогайте стаканы, не трогайте бутылки!
Жабчук, услыхав это абсурдное, абсолютно неуместное высказывание, понимающе ухмыльнулся. Не скрою, улыбка тронула и мои губы, очень уж Ниткин показался мне в эту минуту забавным и трогательным. Какое детское безумие... А следователь Сверкалов, сугубо официально восседавший за массивным письменным столом, сухо вымолвил:
- Все вот это, вот это вот, что тут наговорила бестолковая горничная, а также нашептал не в меру суетливый Жабчук, я и не пытаюсь выдать за версию, якобы сложившуюся в моей голове, - я не считаю ее разумной и не нахожу позволительным, чтобы с ней играли, как с мячиком. Версий нет вообще, пока есть всего лишь случайно попавшие в мои руки факты. А руки у меня хорошие, правильные. И я не без смеха наблюдаю, как с грехом пополам рождаются на свет жабчуковы размышления, хотя с первого же взгляда ясно, что будь он, а не я, следователем, это был бы стопроцентный болван. Жабчуки не столько оперируют данными и в конечном счете оперативной действительностью, сколько просто не в состоянии совладать с собственным сознанием. Любо-дорого наблюдать, как это их пресловутое сознание под громоздкой мощью загадки чьей-либо насильственной смерти разваливается на куски, как начинают преобладать в нем ошметки, как возникает оно вдруг в воздухе в виде фарша и падает в прах, истлевая в нем. Прокуратура - зеркало, и образ следователя должен отражаться в нем целиком, а когда образ распадается, в зеркале не отражается ничего, потому что в практике прокуратуры не могут быть задействованы какие-то там клочки, частицы, остатки следователя. Чудак Жабчук давеча задавался вопросом: отравлен Копытин или кончил свой недолгий век как-нибудь иначе? - но сам же так запутывал этот, по сути, нехитрый вопрос, так менял в нем составляющие смысла и составляющие его слова и даже буквы, что куда ему было добраться до ответа! И всякий другой, кто вздумает последовать его примеру, обречен на неудачу.
- А что же иные имеющиеся в деле факты? - спросил Ниткин озабоченно.
- Они, - сказал следователь, - по-прежнему рисуют кое-как картину происшествия и дают следствию шанс благополучно раскрыть его тайну. Я этим шансом пока не воспользовался, но сами факты надежно держу в голове и, естественно, сохраняю способность более или менее внятно донести их до сведения своих коллег, которых, между прочим, неоспоримо обскакал в умственном отношении. Жаль, что они этого не понимают.
- Кто это здесь, - вдруг вскрикнул Ниткин, - у меня, изумленного, на глазах прошел только что с бутылкой коньяка в руке? Почему он, исчезая за дверью, послал нам фамильярную усмешку?
Следователь, подмигнув Жабчуку, улыбнулся:
- Прошел и прошел. А спустя, скажем, четверть часа появится снова, и тогда вы так испугаетесь, что тотчас же и сознаетесь в содеянном. Вы станете до того уже непохожи на прежнего умного и аккуратного человека, начинающего финансиста, настоящего мужчину, что даже мы будем ошеломлены и, может быть, свалимся со стульев.
- Похоже, вы подозреваете меня, но какие на этот счет возможны версии? - возразил Ниткин. - Не исключено, яд подбросил кто-то из друзей или подчиненных Копытина. Например, та же горничная. Никакого алиби у нее нет. Равно как и у Здоровякова. Еще одна плодотворная версия: яд Копытин принял по собственной воле. Решил свести счеты с жизнью. За это говорит многое, и не в последнюю очередь его странное поведение, выразившееся в том, что он Бог весть зачем бросился вдогонку за мной и моим другом Ниткиным.
Я решил, что пришло время и мне высказаться:
- Пожалуй, чувствуется в этом деле какая-то особая атмосфера. Она покажется удивительной всякому, кто, войдя в нее, тотчас увидит много всего настораживающего, почувствует на себе веяние какой-то нереальности. Атмосфера атмосферой, а нереальность, заметьте, угадывается во всем, и в нее-то Копытин, сдается мне, и окунулся с головой, сиганул с того, что можно, наверное, назвать трамплином, с которого он ох как очертя голову бросился в свой конец.
Усмехался следователь Сверкалов, слушая нас:
- Вы вроде бы и достоверно, правдоподобно высказываетесь, но прочь, прочь, не дурите мне голову, сомнительна эта ваша достоверность, зыбка правдоподобность. Словно люди, занимавшиеся очень хорошо знакомым им делом, вдруг вышли на сцену и стали играть чужие роли. Позвольте же мне порассуждать чуть ли не вслух, в полный голос обдумать услужливо собранные для меня коллегами и разными людьми, в том числе и Жабчуком, факты. Ведь как обычно бывает? Подробности, детали, свидетельские показания, улики, а у кого-то, глядишь, и алиби, - все это как спицы в велосипедном колесе, быстро и ослепительно вращающемся перед мысленным взором следователя. Но в данном случае все немножко не так. И вот я вступаю в игру. И мне с самого начала ясно, что не пил Копытин из стакана с ядом, а был проткнут отравленной булавкой. Собственно говоря, мне все ясно. Мне нет нужды прикидывать, прокручивать в голове возможные варианты. Я же вам не карикатурный какой-нибудь следователь. Вы, Ниткин, на Жабчука не смотрите, он в этом деле - сторона, в следствии по-настоящему не участвует, а в данный момент фактически отстранен. Сознавайтесь, Ниткин, проткнули Копытина?
- Так вы моего друга обвиняете? - болезненно вскрикнул Ниткин.
- Нет, Ниткин, вас, - бросил Сверкалов веско. - Расскажите-ка нам, где взяли отравленную булавку. Только без апломба! Не думайте, что у нас вовсе нет доказательств и что в положенный срок мы не соберем улики!
Теперь Ниткин молчал; не знаю, был ли он подавлен.
- Жду признания! - с точной периодичностью, монотонно, нудно восклицал навязчивый следователь, и глядел он при этом исключительно на Ниткина, а на меня - ноль внимания, как если бы я и на свете уже не существовал.
Но напрасно ждал следователь благополучной развязки, блестящего решения уравнения со многими неизвестными, загадки, загаданной следствию не то таинственным убийцей Копытина, не то упорствующим Ниткиным, не желающим сознаться в содеянном. Сверкалов вынужден был разочарованно вздохнуть. Признаюсь, в ту минуту я даже посочувствовал ему. Темен и недоступен Ниткин, подумал я, любому мозги спутает одним фактом своего существования.
- Тут есть один заслуживающий внимания момент, вот он, - как бы вскользь заметил Ниткин, - банк - я подразумеваю "Ковчег" - банк, говорю я, банком, но налицо еще и "Омега". Тоже банк, а иными словами, отъевшаяся, жирующая на страданиях простых вкладчиков финансовая пирамида. Так, похоже, это называется. С ума сойти! Пирамидка в пирамидке - что твоя матрешка, а на извилистой, лабиринтообразной дорожке к святая святых сего сооружения раскиданы всюду, не без поучительности, трупики, косточки, черепа. В настоящее время я только и думаю о том, как бы свалить и "Ковчег" и "Омегу", посоревновавшись с ними в духе здоровой капиталистической конкуренции. Вот мой проект, мои перспективы, а вы с какой-то дикостью приписываете мне противоправные действия, инкриминируете, что я, дескать, проткнул кого-то отравленной булавкой.
- Ходили слухи, - сказал следователь, - будто там сплошь ширмы и всюду подставные лица, и на самом деле Копытин, а не Сухоносов возглавляет "Омегу", она же, в свою очередь, является прикрытием мощных финансовых операций "Ковчега", и во главе последнего тот же Копытин. А ну как есть доля правды в этих выкладках? Сразу оказывается, что "Омега" - всего лишь призрак банка, а с призраками, известное дело, бороться трудно и, скорее всего, попросту невозможно.
