Тогда он попытался добраться в погибший городок самостоятельно: договорился с частником, но тот, лишь услышав пункт назначения, покачал головой: "Не знаю. Не поеду".

Город словно стерли с лица земли. И не только с лица земли: будто кто-то старался стереть его из памяти.

Пинт ни с чем вернулся в Александрийск. Он бы и сам давно уже забыл, что случилось в ТОМ августе; вычеркнул из памяти, разодрал в клочья пугающие воспоминания, но не мог. Из-за тетради.

С ним всегда была черная тетрадь в кожаном переплете, скрепленном черным кожаным шнурком. Он берег сверток, как зеницу ока. Потому что (пусть не по своей воле) отныне стал КНИЖНИКОМ, и эта тетрадь несла в себе какую-то страшную тайну, которую он должен был сохранить и передать. Какую – Пинт не знал; он боялся развернуть сверток. Боялся заглянуть на голубоватые страницы и увидеть россыпь непонятных значков, похожих на птичьи следы, оставленные на снегу.

Он сильно изменился за последние пять лет. Виски его покрыла седина, которая была бы еще заметнее, будь Пинт брюнетом. Но на фоне светлых рыжеватых волос седина не так бросалась в глаза. Лицо избороздили морщины, и он выглядел значительно старше своих тридцати пяти. Но самое страшное – Пинт больше не чувствовал того огонька, который мерцает в каждой живой душе. Оскар будто выгорел изнутри. Жизнь его остановилась – и вместе с тем она продолжала стремительно лететь. Он и не заметил, как прошли эти пять лет; канули в пустоту. И, сколько он ни пытался вспомнить, чем занимался все это время, чего добился и в чем преуспел, не мог вспомнить ничего. Пустота. Черная пугающая пустота гналась за ним по пятам и пожирала каждый прожитый день. Возможно, это было не так уж и плохо – потому что прошлое его было полно кошмаров.

Он спал, будто умирал: проваливался в забытье до назначенного часа и никогда не видел снов. Ни одного – за все пять лет. И когда две недели назад к нему впервые явился неизвестный рыцарь, Пинт ощутил сильное беспокойство. На следующий день сон повторился. Потом – еще и еще. Тогда он подумал, что это неспроста. Что это – еще один ЗНАК, который он пока не может разгадать. И спросить ему было не у кого: толкователи ЗНАКОВ как-то незаметно повывелись в наше рациональное время.

Неделю назад он даже пробовал сходить к "великому магу и экстрасенсу Демьяну". Рекламное объявление в газете утверждало, что Демьян может все – заглядывать в прошлое и предсказывать будущее, менять карму и снимать порчу, поправлять здоровье и возвращать неверных супругов.

Демьян, толстый мужик с рыжей бородой, напоминавшей ржавую совковую лопату, хитро прищурился, посмотрел на Оскара и выдал, что посетитель страдает от неразделенной любви, что висит на нем сглаз, и красуется на челе венец безбрачия. Он предлагал избавить Пинта от напастей по частям или сразу – оптом, что обошлось бы значительно дешевле. Пинт отказался, но за консультацию все равно пришлось заплатить.

Возвращаясь от "великого мага" домой, Пинт отчаянно ругался – прежде всего на свою глупость и доверчивость. Он уже понял, что никто не поможет ему. Он предоставил жизни идти своим чередом и приготовился к самому худшему.

И все же, когда он видел рыцаря, правящего свой меч на огромном камне, Пинт приходил в ужас и через несколько мгновений просыпался.

Его терзали предчувствия. Он знал, что вскоре что-то должно произойти.

Марина Дроздова возвращалась с экзамена, от радости не чувствуя под собой ног. Казалось, все ее тело стало легким и гибким. Она и не думала, что экзамен окажется таким простым: пять обычных задач, чья сложность возрастала в зависимости от порядкового номера, и последняя, необязательная. По стереометрии. Пять первых задач она решила быстро, даже не задумываясь: ее сдерживала только скорость, с которой она водила ручкой по листку бумаги со штемпелем в правом верхнем углу – "Александрийский государственный университет". Шестая задача была повышенной сложности: хитрые преподаватели сразу хотели отсеять умных среди умных; так было бы легче набирать студентов в группы.

Марина и раньше слышала о существовании так называемых элитных групп, но совершенно не рассчитывала попасть в одну из них. В конце концов, это неважно – в какую группу попадешь. Сначала нужно поступить. Поступление в университет – вот первостепенная цель, а там уж видно будет. Она не любила загадывать, да это и бессмысленно – по крайней мере, для математика. Надо ставить перед собой конкретные задачи и решать их по порядку: по степени возрастания сложности.

Заковыристая задачка по стереометрии тоже оказалась не такой уж трудной: Марина с ходу решила и ее, а потом, в порыве внезапного вдохновения, предложила еще пять вариантов ответа. Она дописывала пятый, самый пространный и неожиданный, когда седой лысоватый старик, сидевший в комиссии на председательском месте, объявил, что время экзамена истекло, и пора сдавать работы. К Марине подошел молодой человек – то ли преподаватель, то ли аспирант – и нетерпеливо протянул худую желтоватую руку.

– Сейчас, сейчас, – отмахнулась Марина. – Еще немного!

Но молодой человек строго сказал:

– Сдавайте работу, или мы не будем ее проверять, – и она со вздохом подчинилась.

В тот самый момент, когда желтая рука взяла ее листки и стала их пересчитывать, Марину осенило.

– Я знаю еще одно решение! – громко, на весь зал, воскликнула она.

Она сама не понимала, что ею двигало: но уж никак не тщеславие и не жажда сиюминутного триумфа. Просто любовь к логике и неколебимой математической истине. Марина сорвалась со своего места, нечаянно толкнув то ли преподавателя, то ли аспиранта, и устремилась к доске, перед которой восседала комиссия. Доска и кусок мела – вот и все, что требовалось ей в эту минуту.

Седой лысоватый старик – как потом оказалось, это был сам академик Кудрявцев, чей учебник по матанализу для высшей школы она прочитала еще в двенадцать лет и нашла недопустимо скучным – благообразно улыбаясь, встал, подвинул стул и пропустил бойкую юную красавицу к доске.

– Есть еще один способ: самый простой, – повторила Марина, обращаясь к Кудрявцеву. Она жалела только об одном: что не могла сейчас закурить. Ужасная привычка прицепилась к ней в четырнадцать. Марина ничего не могла с этим поделать: если она видела перед собой интересную и трудную задачу, то вставляла в уголки рта две крепкие сигареты без фильтра и отчаянно дымила, глубоко затягиваясь. Когда она играла в шахматы, то хватало и одной. Одну можно было держать в руке, но две она так и выкуривала, не вынимая изо рта, щурясь от едкого табачного дыма и непременно обжигая уголки губ, отчего все думали, что у нее – постоянные "простуды".

Марина пожевала губами и поморщилась: со стороны это выглядело, как нервный тик. Ее поведение нисколько не удивило присутствующих математиков; видимо, они сами были людьми со странностями.

Девушка размашистыми движениями начертила на доске шар и вписанный в него тетраэдр: таким было условие задачи.

– В своей работе я предложила шесть вариантов решений: одно – традиционное, и пять… – Марина покачала головой, давая понять, что остальные пять для нее тоже выглядят достаточно традиционно, но вот для приемной комиссии… – В общем, полная ерунда. Есть седьмое – самое изящное и быстрое решение. Надо просто добавить еще одно измерение, и тогда… – мел в ее руках то вгрызался в грифельную доску, крошась белой пылью, то стучал отрывистыми точками, то чирикал, как бритва в руках виртуозного брадобрея. – Вот и все! – закончила она.

Кудрявцев, подслеповато щурясь, достал из внутреннего кармана футляр для очков и неожиданно извлек оттуда старомодное пенсне в золотой оправе. Тонкая дужка оседлала его красный мясистый нос, похожий на клюв попугая, и стекла заиграли лукавыми искорками.

– Прелестно, – бормотал он. – Это мы, значит… Ага! Понял, понял… А вот тут… Как-то неубедительно… Впрочем… Нет, нет, извините. Эта гипотенуза снимает все вопросы. Вы абсолютно правы, дорогая, – он снял пенсне и принялся тереть его красным клетчатым платком.