Бесконечное самоотречение — это та рубашка, о которой говорилось в старой народной сказке. Нить ее прядется среди слез, ткань отбеливается слезами, рубашка шьется в слезах, но она и защищает лучше, чем сталь и железо.
Похоже, именно тайное присутствие Пак Сонхёна делало жизнь отца невыносимой. Я родился, когда отца уже не было в живых, поэтому знал о нем только то, что рассказывала мать, пока была жива, старшие сестры, а в последнее время — двоюродный брат.
Отец был странным человеком. Но еще более странной казалась мне мать. Отец постоянно избивал ее без всякой причины, но почему она ни разу не попыталась постоять за себя?
Избивая мать, отец постоянно вспоминал «славную» историю своего рода, хотя звучала она не очень убедительно. Отец утверждал, что один из его предков был полководцем и участвовал в войне с Маньчжурией в XVII веке. Доблестно сражаясь с вражескими войсками, он героически погиб, и ему якобы посмертно присвоили почетное звание помощника главного военачальника, хотя, скорее всего, это было пустой выдумкой. Будь он генералом или простым смертным, для матери он был злым духом, мучающим людей. После побоев лицо матери отекало и становилось похожим на осеннюю тыкву. Деревенская шаманка, глядя на мать, причитала: «Это что же, потомок великого полководца решил воевать со своей бабой?»
Однажды, когда мать на третий день после родов отдыхала в комнате, отец схватил ее, выволок во двор и начал браниться, мол, работа стоит, а она, видишь ли, валяется на теплом полу. Но как появилась на свет эта дочь? В одиннадцатый лунный месяц, когда дул холодный ветер, пьяный отец повалил мать на землю прямо в поле и начал ее душить. Мать задыхалась, лицо ее посинело, а красные сухие стебли гаоляна казались ранами на ее теле. Отец изнасиловал мать. Об этом мне рассказала старшая сестра, когда мне исполнилось двадцать. Когда я понял, что каждый ребенок в семье — это лишь плод ненависти, брани и гнева, я подумал, что мне все-таки повезло, что я даже не знаю, как выглядел отец. Мать целыми днями варила в котле соевую массу и проводила ночи напролет, разливая ее по формам — она готовила соевый творог.
Деньги, что она зарабатывала, продавая соевый творог, отец отбирал и отдавал своей любовнице, женщине, которая торговала вином. Отец не скрывал своих отношений с ней, будто специально выставляя их напоказ. Когда та женщина встречалась с матерью на реке, где стирали белье, она при всех издевательски называла мать золовкой, но та не обращала на это никакого внимания. Даже если все начинали перешептываться, что, мол, потомок великого полководца лупит свою бабу, да еще ей изменяет, мать молча продолжала стирать. Эта ее отрешенность еще больше выводила отца из себя и становилась поводом для очередных побоев.
Когда родители собирались пожениться, у отца не было за душой ни гроша, и за невесту ему пришлось год отработать на поле у будущего тестя, который жил по другую сторону горы и был таким же бедняком. Тогда он и узнал о Пак Сонхёне. Сын самого богатого в уезде крестьянина, симпатичный молодой человек, который получил образование в Японии, влюбился в мою мать, но его родители не дали согласие на свадьбу. На этом все и закончилось — мать с тех пор лишний раз даже голову не поворачивала в сторону дома Паков. Уже после свадьбы отец узнал, что мать умеет читать и писать по-корейски и хорошо знает японский язык. Отец избивал мать и виделся с другой женщиной даже на глазах у собственных детей. Трусливую злость, которую он не мог направить на высокомерных Паков, он вымещал на матери.
Задумываясь о том, почему отец на протяжении стольких лет постоянно избивал мать, я прихожу к мысли, что это было своеобразным, хоть и изуверским выражением любви, которую он, несмотря ни на что, не мог в себе подавить. Правда, никаких намеков на эту любовь невозможно было услышать в ужасных рассказах матери, старших сестер и двоюродного брата.
Зная характер отца, я отчасти догадывался о причине его гнева, хотя она не была очевидной. Чего я совершенно не понимал — почему мать, прожив с ним столько лет, никогда не пыталась постоять за себя.
Длившиеся по нескольку часов за закрытой дверью побои приводили детей в ужас. Казалось, что крики и ругань отца вот-вот обрушат дом. Каждый раз, услышав звук очередного удара кулаком или ногой, дети вскрикивали и чуть не теряли сознание. Но, как ни странно, из-за двери никогда не было слышно ни криков, ни плача матери. В конце концов, дверь открывалась, и отец выталкивал мать наружу. Она выглядела ужасно — как пучок соломы, пропущенный через молотилку, с раскрасневшимся, похожим на перезревшую тыкву лицом. Даже в таком состоянии мать первым делом шла к детям, широко разводила руки и крепко обнимала их. От матери не было слышно ни всхлипываний, ни стонов. Сжатые в ее объятиях, дети через какое-то время чувствовали абсолютно ровное биение сердца и падающие им на головы горячие слезы размером с горошину.
Мать не винила отца. Она даже никогда не жаловалось. Она замачивала сою и без конца крутила жернов. Под котлом целыми днями горел огонь. Когда соевый творог был готов, самый первый теплый кусочек, от которого еще шел пар, она преподносила отцу. Съев этот кусок с рисовой брагой, отец шел в туалет. Старшая сестра признавалась мне: раньше она думала, что с возрастом поймет мать, но так и не смогла.
Казалось бы, у матери не должно было остаться никакого здоровья, но, как ни странно, до конца своих дней она ничем серьезным не болела и прожила до девяноста семи лет. А когда умирала, лицо ее было светлым и умиротворенным. Вряд ли даже королевы, не знавшие в жизни невзгод, так заканчивали свой земной путь.
Один стал велик через ожидание возможного, другой — через ожидание вечного, но тот, кто ожидал невозможного, стал самым великим из всех.
Нельзя сказать, что лицо матери всегда было отрешенным и спокойным. Когда одна из моих сестер упала с дерева жужубы и была на волоске от смерти, мать словно сошла с ума.
Сестра хотела достать яйцо из гнезда и взобралась на дерево, но, поскользнувшись на мокрой после дождя ветке, полетела вниз. Она распласталась на земле и почти не дышала.
Еще когда сорока только начала таскать прутья на дерево, соседский мальчик рассказал сестре, что, если разбить яйцо, вылить его в стрелку лука-порея и запечь на костре, то получится так вкусно, что можно язык проглотить. Он даже показал жестами, как нарезает лук колечками. Но на дерево сестра полезла не потому, что мальчик уж больно аппетитно рассказывал, а потому, что уже давно бредила жаренным на огне мясом. За яйцами, которые несли две курицы, мать тщательно следила, все до единого складывала в соломенное лукошко и продавала на рынке. Если курицы вдруг переставали нестись, все члены семьи подозревались в воровстве. Мясо бывало на столе только по праздникам, но бездушный отец всегда съедал его сам. Дети же довольствовались одним запахом. Поэтому вся надежда была на яйца сороки — они были ничейными.
Когда мать подбежала к дереву, дочь лежала на земле без движения. Собравшиеся вокруг жители деревни только качали головами. Мать не так давно потеряла старшего сына из-за болезни, а дочка, которая была моложе его на два года, провалилась в колодец — ее затянуло веревкой. Казалось, на этот раз мать уже должна была смириться со злым роком.
Но она не сдалась. Она взвалила дочь себе на спину. Когда отец сказал, что ничем уже не поможешь, мать бросила на него свирепый взгляд и закричала, что ему наплевать, будет жить его ребенок или нет, потому что все его дети — плоды его гнева и ненависти. Она оттолкнула отца, который твердил, что ребенка уже не спасти. И оттолкнула с такой силой, что отец, хоть и был крупного телосложения, отлетел за десять грядок и растянулся на земле.
Мать много раз просила спилить это дерево, под которым постоянно вились змеи, но отец упрямился — для совершения ритуала поминания его «великого» предка нужны были плоды жужубы. Получалось, что из-за ежегодной горсти плодов они могли потерять ребенка. У матери изо рта шла пена, она кричала, что сейчас же срубит это дерево или сожжет его.
