Тов. Любимов. Вы мне мешаете не здесь, а за спиной, в своих кабинетах мешаете»^[691].

Понятно, что результатом такого обсуждения стало запрещение спектакля. Причем представителям театра это решение казалось настолько необоснованным, что секретарь партийной организации театра Б. А. Глаголин выступил со следующим заявлением:

«…Я впервые присутствую на таком обсуждении и должен сказать, что партийная организация театра приложит все усилия, чтобы подобные факты не повторялись. Я рассматриваю историю со спектаклем о Маяковском …как случай, совершенно несовместимый с ленинскими партийными нормами. Спектакль полтора месяца не получает разрешения, несмотря на то что имеется лит. Все говорят, что спектакль принципиально верный, он не имеет никаких антипартийных тенденций, об этом ни один человек не заявил. ‹…› …но Министерство культуры заявляет, что спектакль не пойдет».

Недовольство чиновников, ощущавшееся в ходе обсуждения спектакля, в полной мере сказалось на документе, подготовленном уже без участия оппонентов со стороны театра. Речь идет о приемном акте Управления культуры.

Приведем только некоторые выводы чиновников:

«Нельзя не отметить, что уже в первом действии, особенно во второй его части, недостаточно ярко отражена роль поэта как борца за боевую поэтическую поэзию пролетариата, то, что он навсегда связал себя с рабочим классом и партией. Эти мысли, только пунктирно намеченные, тонут в акцентах личной жизни поэта, в подчеркивании воинственного неприятия его творчества со стороны интеллигентиков-обывателей — представителей умирающей поэзии загнивающего буржуазного общества.

Во втором действии акценты, заложенные в первом, окончательно вырисовываются. Поэт-революционер, воспевающий успехи социалистического строительства, страстно увлеченный нашей действительностью, поэт-борец за коммунизм в спектакле театра отходит на задний план. В центре внимания авторов композиции находятся разного калибра интеллигенты-мещане, недоброжелатели поэта, которые над ним издеваются, поносят его и травят. Целый ушат ругательств и оскорбительных отзывов выливают на поэта всяческие рутинеры, обыватели („Вы, Маяковский, перед нами мразь“, „Говорят, что Маяковский хам, бедный идеями, обладающий суженным кругозором“, „Маяковский, вне всяких сомнений, стоит ниже своей эпохи, и эпоха отвернулась от него“, „Маяковского я не мог читать ни в одной аудитории“, „Много говорит о себе, много себя восхваляет“, „Заурядный кропатель газетных стихов, которые с трудом дочитываются до конца“, „Маяковский, когда вы застрелитесь?“ и т. д.).

Кто эти люди? Кого они представляют?

Театр сделал все, чтобы создать впечатление, что гонение на Маяковского сознательно организовано и направлено „не бандой поэтических рвачей и выжиг“, не клоакой обывателей-„интеллигентиков“, а органами, представителями и деятелями советской власти, официальными работниками государственного аппарата, партийной прессой.

Авторы композиции не вспоминают, что Маяковский сам активно работал в газетах с 1922 года, особенно тесно был связан в период с 1926–1929 годов с „Известиями“, „Комсомольской правдой“. Они забыли об активной помощи Маяковскому и поддержке его газетами, на страницах которых поэт страстно боролся против мерзких пороков прошлого, оставшихся от эксплуататорского строя, бичевал обывательщину, мещанство, разоблачал классовых врагов и с большевистским пафосом утверждал новый, социалистический строй и порядки, которые под руководством Партии и Советской власти устанавливались в нашей стране. Все это не нашло места в поэтическом представлении театра.

Выбор отрывков и цитат чрезвычайно тенденциозен. Например, обыватель Калягин^[692] с торжеством заявляет, что В. И. Ленин похвалил только одно стихотворение Маяковского — „Прозаседавшиеся“, а вообще вождь ругал поэта, не любил его. Причем ленинский текст издевательски произносится из окошка, на котором как в уборной написано „М“. ‹…›

В спектакле Маяковского играют одновременно пять актеров, но это не спасает положения: поэт предстает перед зрителями обозленным и затравленным бойцом-одиночкой. Он одинок в советском обществе. У него ни друзей, ни защитников. У него нет выхода. И, в конце концов, как логический выход — самоубийство.

Разве правомерна такая абсолютно неверная, необоснованная и идущая только на вооружение наших врагов трактовка трагической гибели поэта? ‹…›

В целом спектакль оставляет какое-то подавленное гнетущее впечатление. И покидая зал театра, невольно уносится мысль „какого прекрасного человека затравили!“ Но кто?.. Поскольку никто в спектакле не встал на защиту Маяковского против клеветников (несколько жалких голосов слева — не в счет), то создается впечатление, что Советская^[693] власть повинна в трагедии Маяковского — его не поддержали, не защитили, а, наоборот, в газетах сознательно обливали грязью и клеветой.

Так, даже местами интересная и оригинальная форма спектакля вошла в противоречие с его пессимистическим, мрачным содержанием».

«В. Фролов^[694]. …Я давно не испытывал такого потрясения — душевного, человеческого, глубокого, как на этом спектакле. ‹…›

Я хочу сказать, что профессиональный, революционный по-человечески, по-партийному, это спектакль, которому всем нам надо радоваться, и партийным и непартийным. Ему может не радоваться тот, кто или не понимает, или боится за свое положение, или действительно боится ответственности за этот спектакль. Здесь же ответственность театра, и людям, которые это делают, нужно больше доверять не на словах, а на деле, потому что спектакль настолько граждански сделан, настолько душевно, искренне и революционно… ‹…›

Во всем спектакле раскрывают Маяковского как революционера…»^[695].

Как видим, театру не помогло стремление пойти навстречу комиссии. Прошло еще два года, и 22 ноября 1969 года в театре собрались члены Художественного совета, которые обсуждали, как можно помочь спектаклям «Послушайте!» и «Павшие и живые».

Заседание Художественного совета от 22.XI.69 г.

ПРИСУТСТВОВАЛИ: Дупак, Любимов, Хмельницкий, Карякин, Золотухин, Толстых, Смехов, Вознесенский, Стенберг, Аникст, Самойлов, Глаголин, Власова, Марьямов, Демидова.

Дупак. Зачитал отзыв Главного управления культуры о спектаклях «Павшие и живые» и «Послушайте!».

Любимов. Комиссия здесь была и говорила совсем другое. ‹…› Странная политическая позиция сквозит в этих документах. Театр проявил деликатность, сделав людей, травивших Маяковского, безымянными. Пресса по 2 спектаклям была положительной. Я считаю необходимым в спектакле «Послушайте!» усилить ленинскую тему.

Дупак. Я высказал Управлению культуры свое отрицательное отношение к форме и содержанию этих документов.

Самойлов^[696]. Надо показать спектакли писательской общественности, Союзу писателей. По поводу этих спектаклей не было ни одного отрицательного высказывания в прессе.

Толстых. Предложение Самойлова очень разумное, надо апеллировать к писательским организациям, пригласить разных людей и попросить высказаться. А на уровне этих документов разговаривать нельзя. Об усилении ленинской темы — это верное предложение.

Карякин. Необходимо написать официальное письмо, в нем сказать о положительной прессе, об отзывах о спектакле разных людей. Для театра очень важен отзыв Политбюро.

Толстых. Надо дать все газеты с отзывами. ‹…›

Глаголин. Спектакли эти должны идти. Здесь идет политическая оценка спектаклей, но у нас есть решения партсобраний об этих спектаклях.

Дупак. К 100-летию со дня рождения В. И. Ленина хорошо усилить ленинскую тему. Надо подумать о пересмотре спектакля «Павшие и живые» в связи с 25-летием Победы.

Толстых. Надо добавить новеллу из произведений современных поэтов…

«Апеллировать к писательской общественности», «усилить ленинскую тему», «упомянуть 25-летие Победы» — как мы видим из стенограммы заседания Художественного совета от 22 ноября 1969 года, все это были сознательные меры, к которым прибегал театр, чтобы сохранить свои спектакли.