Переводя дыхание, Эрика осторожно открыла ворота. Лео снова позволил повести себя. Они исчезли в кромешной темноте гумна, но Эрика словно бы по веревочке прошла до переходной двери. Щелкнул замок, Лео споткнулся о порог, они очутились в натопленной кухне.

Эрика зажгла лампу.

На окнах висели толстые одеяла, скрывая свет и тайны дома. И все же по спине Лео пробежали мурашки, он почувствовал себя почему-то неуютно, будто его выставили напоказ. Посреди кухни слабо теплилась керосиновая лампа, набитые кухонной посудой шкафы возле стен словно бы наклонились вперед, стоит сделать неосторожный порывистый шаг по продавленному полу — и все разлетится на осколки. В помещении царило тревожное напряжение, казалось, единство вещей и дома должно было вот-вот нарушиться. Ну и пусть, Лео сделал все же несколько длинных шагов, половые доски прогибались, посуда позвякивала, и распахнул настежь полуприкрытую дверь в комнату.

Из темноты послышался издевательский смех.

Это не было слуховой галлюцинацией. Иначе бы Эрика не устремилась туда со всех ног.

— Ты не бойся лампы, она не кусается, — сердилась Эрика и тащила кого-то через порог на кухню. — Кто тебе разрешил заявиться сюда? — возмущенно спрашивала она. Таким тоном разговаривают с лохматой дворняжкой, которая без спроса забралась в дом и улеглась на чистый коврик.

Эрика выволокла обросшего и ссутуленного мужичонку на свет.

— Так я и подумал, — прошепелявил он, — что нечего мне дрожать. Девка хочет мужика, и больше ничего. — Он принялся хрипло хохотать и закашлялся.

Лео узнал Ильмара. Знакомый захлебывающийся кашель, значит, в предыдущую ночь оба они спали на чердаке хутора Виллаку.

Ильмар сплюнул в помойное ведро, немного отдышался и сказал совершенно безразлично, будто они все эти долгие годы и не находились друг от друга вдалеке:

— Ах, это ты, Лео.

Лео не знал, что сказать и как вести себя.

Ильмар опустился на край скамейки, по-старчески сложил на груди руки и осторожно прислонился к столу, словно боялся стукнуть по дереву костлявыми костяшками своих пальцев.

— Знаешь, Лео, жизнь моя пошла коту под хвост.

— Ильмар, ты лучше уходи, — с нетерпением в голосе молила Эрика.

— Ночь впереди долгая, он еще успеет обротать тебя. Лучше неси самогону, дай мужикам поговорить.

Чураться старого приятеля, как прокаженного, не годилось, и Лео уселся напротив Ильмара.

Эрика громыхнула дверцей шкафа, поставила со стуком на стол бутылку и стаканы.

— Ломоть хлеба тоже, — попросил Ильмар. Повернувшись к Эрике, попытался было свысока посмеяться и утешил: — Не бойся, сегодня ночью они прочесывают окрестности хутора Виллаку. Покойник в земле, опять можно сводить счеты с живыми. Думают, что лесные братья сидят вместе со всеми на поминках. Сюда они не сунутся.

— Кому ты нужен, — сердито бросила Эрика, но все же положила на стол краюху хлеба и кусочки жареного мяса.

— Ты, девка, заткнись! — вспыхнул Ильмар. — Ничего ты не смыслишь. Но на носу себе заруби, что если пулю получит один мужик, то и на следующем отметину поставят. Конца не будет.

— Будет, когда всех вас перестреляют, — буркнула Эрика.

— Вот видишь, такие они люди, — повернулся Ильмар к Лео. — Отдаешь за их жизни и хутора свою душу, а они потом норовят на тебя же плюнуть.

— Послушай, Ильмар, ведь ты еще не мертвый, — Лео сделал попытку остановить перепалку Ильмара и Эрики.

— В следующий раз, когда наведаешься домой, я уже буду на небесах. Воткни тогда в мою могилу маргаритку. Знаешь ли ты, черт, — да ни хрена ты не знаешь! — Ильмар откусил мясо, запил самогоном, будто водой, и продолжил разговор. — В прошлом году, в феврале, я наблюдал издали, как они подбирают трупы наших мужиков. Бой прошел на рассвете, ну и морозище стоял, лес трещал, рубаха под мышками примерзла к телу, руки совсем закостенели, на спусковой крючок не нажать. А им что, сытые мужики и с тепла пришли. А наши валились в сугробы и в смертельных судорогах хватали зубами снег. В тот раз меня не задело, но как магнитом тянуло снова глянуть. Несколько раз возвращался кругами назад, смотрю, друзей уже снежком присыпало, глаза остекленели. Лишь под вечер приехали за ними на санях, в оглоблях справная сивая кобылка в яблоках, попона на спине, светлая, будто шелковая, грива, да пофыркивала, ноздри в инее. Дровни пустые, не было там и клочка сена. Никто и охапки чертям не дал. Брали вдвоем наших ребят, как деревянные колоды, и швыряли в дровни. Всякий раз, когда тело грохалось в дровни, кобыла вздрагивала и косилась через оглоблю назад. Я сидел в молодом ельнике и поглядывал из-под веток. Никого издали не узнал, но могу об заклад побиться, что Виллу был среди них. Меня жаром обдало, зубы сжал, хотелось крикнуть: подлец ты, Виллу, твоя пуля еще в засоле! В сорок первом мы с ним дрались у волостной управы. Когда наши мужики побежали к лесу, я увидел Виллу в окне. Не боялся, черт, перегнулся через подоконник, смотрел нам вслед. Я лежал за камнем, пуля в стволе, не знаю, какая жалость меня одолела, что оставил ему душу в теле. Немилость судьбы, потом довелось увидеть, как он моих мертвых друзей швырял в дровни. Наверно, догадывался, что я где-то подглядываю, но не могу выстрелить, — они бы меня оравой тут же придавили бы, во всяком случае, Виллу хотел показать свое великодушие. Другие топтались на месте, охлопывали себя руками и дымили самокрутками, пока Виллу маленьким топориком срубал с болотных елочек ветки и укрывал ими свою страшную поклажу. Считал все же и нашего брата за людей, поди, чьи-нибудь стеклянные глаза были ему знакомы.

— Вышел бы из кустов и сдался бы Виллу. Долго ты будешь вот так, — неосторожно сказал Лео.

— Ну, знаешь, — бессильно прокряхтел Ильмар. Он отхлебнул самогона, со стуком отставил стакан и вперился в Лео. Тот с ужасом смотрел в большие и пустые глаза обезумевшего школьного товарища. Постепенно в углу рта у Ильмара появился слюнявый пузырь, он раскрыл рот, будто хватнул воздуха, Лео успел заметить, что зубы у нестарого еще мужика порядком поредели. — Ну и падло же ты! — выпалил Ильмар. — Лучше помру здесь, чем в Сибири! Я покажу стервецам, что есть еще эстонцы, у кого поджилки не трясутся. Знай, Лео, прежде чем они меня укокошат, в яму зароют кучу красных! Ну, дьявол! — Ильмар закашлялся, он щурил глаза, на лице появились глубокие морщины, и по ним ручьем катились слезы.

На жалкого и пьяного школьного товарища было больно смотреть, Лео боялся, что Ильмар скоро сникнет, повалится на стол и заснет, застонет во сне, примется скрипеть зубами, засучит от ломоты ногами по полу, и все-то ему будет нипочем. И вдруг именно сегодня придут с облавой? Что станется с хуторской семьей и с Эрикой, если здесь найдут Ильмара! Что сделать, чтобы спасти их? Может, опрокинуть обессилевшему однокашнику в глотку еще стакан самогона, оттащить в лес, бросить в кустах на кочки — знай свое место, не суйся к честным людям!

Чувство безысходности давило. В то же время он презирал себя за бесчеловечные мысли — гляди, какой чистенький нашелся, готов человека как падаль уволочь в лес, лишь бы с глаз долой.

Лео беспомощно метнул взгляд на Эрику, стоявшую как изваяние у плиты, ее возбужденность и веселье давно улетучились. Возможно, она кляла про себя время, в котором не умещалась ее молодая радость. Едва выбралась из детства, как жизнь запуталась и пошла сплошными узелками.

Ильмар передернул плечами, нагнулся вперед так, будто хотел переместить обжигающий расплавленный свинец из-под груди в другое место, чтобы было не так больно.

Только теперь Лео заметил прислоненный к шкафу автомат Ильмара.

Пустое дело, мысленно усмехнулся Лео, вскакивай, хватай автомат и под дулом отведи друга в поселок и сдай властям.

Потом люди в Медной деревне скажут, что в бою все по-честному, а вот Лео — тварь затаенная, не сказал, что снюхался с красными, свершил-таки иудово дело. Неужто люди еще не набрались ума-разума? Может, хватит предательства? Род человеческий и вовсе сгинет, если не будет милосердия, один указывает пальцем на другого и велит убрать. В злобе и ненависти только и живут. Скоро уже не останется человека, у кого бы душа не была поганой.