Сестрам кладбище, похоже, было хорошо знакомо, они возлагали цветы то на одну, то на другую могилу. Лео не пошел с ними, он разглядывал деревья, декоративные кусты, надгробные плиты. Как обычно на старых деревенских кладбищах, и здесь часто повторялись одни и те же фамилии, в прежние времена люди жили сравнительно оседло, поколения сменяли одно другое, в конечном итоге рядом или поблизости покоилась целая родня.

Лео не хотелось, чтобы сестры начали у него что-нибудь выспрашивать и вынудили бы рассказать о своем прошлом, поэтому он принял скучающий вид, — на могилу матери он придет сам по себе, в другой раз. Он знал, что могила Эрнста находилась за живой оградой из туи, но и туда он не пошел. Не каждому школьному товарищу устанавливают в изголовье плиту. Говорили, что Ильмара ранили в бою. Весной пятьдесят второго года, в распутицу. Из последних сил он отступил к болоту, бросился на потрескавшийся лед топи и пустил себе пулю в лоб. Кто это видел? Откуда пошел этот слух? На совести Ильмара было много загубленных жизней, вот он и не мог сдаться. Кто считал его выстрелы и подсчитывал жертвы? Лео сомневался в истинности этих слухов, он знал одно: к весне пятьдесят второго года Ильмару не было еще и тридцати и что более четверти своей недолгой жизни он провел в лесах.

О Вальтере ходили и вовсе противоречивые слухи. Будто после мобилизации сорок третьего года его завербовали в Германию, в разведшколу; оттуда он сбежал и вскоре опять бродил в окрестных лесах родного края. И только в сорок пятом перебрался на лодке в Швецию. Лео не знал, что обо всем этом и думать.

Листая в Стокгольме у сестры телефонный справочник, он наткнулся на фамилию Вальтера. Конечно, это мог быть и однофамилец. Лео следовало бы позвонить — только зачем?

Сестры позвали Лео.

Они стояли, сгрудившись, возле куста шиповника, Хельга оттирала тряпкой прикрепленную к черному чугунному кресту медную дощечку, остальные с торжественными, серьезными лицами следили за ее действиями. Не оборачиваясь к Лео, Сильви спросила:

— Вспомнил? Посмотри на эту надпись.

Лео нагнулся, чтобы прочесть выгравированные слова.

Ява?

Редкое имя было у этой женщины, которая умерла в весьма преклонном возрасте осенью двадцать восьмого года.

Лео ощущал на себе взгляды сестер. Почему-то им непременно надо было ткнуть его носом в детство.

Лео знал этот крест, помнил наделавшие шуму похороны, но прикинулся, что ему безразлично.

— Мне было всего три годика, но похороны прабабушки мне хорошо запомнились. Народ валом валил. Толпы людей направились через раскисшее поле в церковь. Играл оркестр, на колокольне все время звенел колокол, — начала вспоминать Сильви.

Ну и что, подумал Лео. Во все времена устраивались пышные похороны. И если в массе людей оказались три девчушки — что из того? И чего тут умиляться? Были такими маленькими, надо же, и вдруг состарились.

Равнодушие Лео вывело из себя даже уравновешенную Урве. Она выпалила:

— Как же ты не помнишь? Сам еще хотел во время похорон застрелиться.

«И это они помнят», — устало подумал Лео.

— Глупая ребячья выходка, чего там, — сказал он.

— Этот случай потом много раз вспоминали, каждый на свой лад.

— Неужто сделали из пацаненка шести лет самоубийцу? — спросил с иронией Лео.

— Нет, — веско сказала Хельга. — Чехвостили Йонаса, твоего отца.

— Моего отца?

Лео вымученно усмехнулся.

— Праведные родичи возмущались, что он не признал тебя своим сыном. Все сходились в одном: ты — вылитый Йонас.

Лео захотелось повернуться и послать сестер ко всем чертям. Пусть оставят в покое его покойную мать, а также отца, которого он ездил хоронить в Швецию. Уж в наши-то дни люди могли быть выше тех сплетен, которые когда-то распускались по деревне.

— Да, немало прошло времени, пока Йонас набрался смелости и признался во всем.

— Кому он это сказал? — ледяным тоном спросил Лео.

— Нам, родственникам. Йонас желал очистить душу и напоследок так трогательно заботился о твоей матери.

— Меня он подобными заявлениями не обременял.

— Он и не собирался этого делать, вполне разумно объяснял, что не пристало на старости лет навязываться сыну.

У Лео в ушах зашумело. Если они сейчас же не перестанут его терзать, он кинется бежать по аллее, перескочит замшелую ограду, сядет в машину и рванет. Пусть они там в тиши кладбища хоть криком кричат, он зажмет свое сердце в кулак и оставит их со своими кофейными термосами чесать языки. Возвышенные души! Примиряют мертвых и восстанавливают истину! Еще в детстве имя Йонаса постоянно жужжало у него в ушах, вполне возможно, что именно из-за этой молвы отец перед войной бросил хутор и оставил мать. Видимо, сестры все-таки поняли, что кладбище не место, чтобы перебирать грехи и добродетели давно усопших людей, и, к счастью, умолкли.

Хельга воткнула свечу перед чугунным крестом, крепко охлопала ладонями землю, кротко и как-то виновато взглянула на Лео и пробормотала:

— Свечку-то на могиле своей прародительницы ты все же мог бы зажечь.

Лео машинально порылся в карманах, черт возьми, коробку со спичками он оставил в доме для престарелых муракаской Амалии. Теперь придется разжигать фитилек зажигалкой.

Он затеплил свечу и подумал о только что произнесенных словах Хельги.

Самоуверенные дамы, сказано было без тени сомнения: зажег бы свечу на могиле своей прародительницы. Вот они и воздвигли фундамент, значит, своим существованием он обязан далекой Яве, о своенравии которой ему в детстве доводилось слышать удивительные истории. Милостивые дамы подарили ему мощные корни, значит, в этот мир он пришел не из пустоты.

Видно, сестрам не терпелось отвести Лео и на могилу Йонаса, смотри, родившийся наперекор всему человек, здесь покоится твой настоящий отец; его покладистость ценили все, нерешительность, возможно, была его единственным недостатком. Не скажут: малодушие. Воспользуются более обтекаемым словом, которое не задевает слух.

Уж не от Йонаса ли он унаследовал свою робость.

Куда подевались упрямство и смелость прабабушки?

В некоторых кругах снова в моде поиски генетического древа.

Катись они к дьяволу, эти бабы.

Лео все больше раздражался.

Он торопливо направился к воротам кладбища, пусть женщины догоняют его.

Шагая вдоль замшелой ограды, Лео почувствовал, как постепенно досада его рассеивается, разговоры сестер больше не раздражают. Перебирать прошлое — не мужское дело, успокаивал он себя, хотя именно прошлому он посвятил все эти дни. Бывшие люди, все эти отношения и события образовали в представлении Лео стремительный поток, который пенился и несся дальше. Как будто ему не терпелось поскорее утвердиться в этом непостоянном движении.

Лео охватила тоска по городу. Как легко было жить среди совершенно чужих людей, оставаться без корней, без прошлого, без связей, никому не было до тебя никакого дела. В пять часов гасишь на рабочем столе свет, идешь размеренным шагом к лифту, кивнешь одному, улыбнешься другому — мимоходом и дружески, — спустившись вниз, распахнешь холодную стеклянную дверь, сбежишь по крыльцу на улицу, откроешь дверцу машины, заведешь мотор, выедешь со стоянки, дождешься перед светофором зеленого огонька. Рядом, в другой такой же машине, сидит подобный тебе человек, и он следит лишь за мельканием сигнальных огней — сейчас дадим газ, и каждый поедет своей дорогой. Никому не придет в голову кротко глазеть друг на друга и говорить — зажги свечу на могиле своей прародительницы.

Запыхавшиеся сестры забрались в машину.

Они примчались вприпрыжку, будто горели желанием вцепиться в человека, которого только что объявили своим кровным родственником.

— Куда теперь? — холодно спросил Лео.

— После моста свернем в парк пастората и закусим, — предложила Хельга.

Этот отрезок пути они проехали молча.

На берегу реки, на пригорке, сестры усердно захлопотали. И чего только у них не было с собой! На траве расстелили клетчатое одеяло, середину которого покрыли белой скатертью. Из пластмассовых коробочек выудили яйца, огурцы, бутерброды — даже солонку и ту не забыли. Каждый получил по чашечке ароматного кофе и бумажную салфетку на колени. Лео почувствовал, что голодный желудок делает его перед этими женщинами безоружным.