Тринадцатая сегодня спит одна; и весь мир, все дыхание моря сосредоточилось сейчас здесь, в его комнате.
...Что же скажешь дальше? Все как обычно, все происходит как по закручивающейся спирали; выше и выше, и глубже и глубже, как тысячи раз до того и раньше; и все яснее и яснее - а яснее всего, невозможно ясным, становится все в самом конце, когда он, на вершине блаженства, окликает ее:
- Стей-си... Стейси!
Глава 4
- А вам не доводилось плавать по морю?
- Я была раза два на Балтике, но это совсем другое...
Г. Мнишек, "Прокажённая"
Утро наступало постепенно - криками чаек у моря, запахами с кухни, медленно освещавшим весь мир солнцем.
Открыв глаза, он медленно повернулся к ней, пододвинулся, тронул щекой ее голое плечо.
"Harsh..." - тихо сказала она, не поворачивая головы. Как коротки английские слова - лишь один выдох, губами: harsh... Яркое солнце светило сквозь край кружевной занавески, проглядывавшей из-за штор, слепило глаза.
За спортивным бревном, поодаль, у края пляжа, стояли старые качели под навесом. Хаус сидел на них, рассеянно покачиваясь.
Она села рядом с ним, положив голову ему на плечо. Скрип, скрип... старые качели, туда-сюда, босоножками по песку.
Они молчали и глядели в сторону моря, где в туманной выси все так же кружили чайки.
Утром она сидела на бревне у моря, накрывшись своей вязаной кофтой. Он подошел и сел с ней рядом.
- Нельзя так постоянно, - сказала она, кривя рот, как ребенок. - Ты говоришь со мной, а видишь - другую, а видишь - Анастасию.
Он промолчал.
Прозрачным светом сегодняшнего дня, яркостью солнца...
На пляж опять выползла вся компания. Чейз и Кэмерон весело толкались на шезлонге, роняя и бросая мяч...
Весь мир прозрачен и плавится от солнца, воздуха, света.
Хаус приподнялся на локте. Она опустила на колени газету и потянулась за соком.
- ...Если бы ты, - сказал он, продолжая начатый разговор, - когда-нибудь узнала, что такое настоящая боль...
- А я знаю, - отозвалась она, обернувшись к нему.
Хаус потупил глаза.
- Я не о физической боли.
- А я тоже.
Он взглянул на нее: розовая пляжная разлетайка, сползающая с плеча, широкополая шляпка, из-под нее светлые локоны до плеч.
- Какой-нибудь первый парень в колледже? - лениво интересуется он. - Самым стандартным образом разбил тебе сердце, и ты решила стать Беспощадной Стервой?
Эмбер пожала плечом.
- Не суди остальных по собственному жизненному опыту, - сухо сказала она.
Прозрачное солнечное марево стоит над всем пляжем, слепит глаза, клонит голову в сон.
Сквозь задернутые занавески вползает в номер. Хаус поворачивается к ней. "Массажик сделать тебе? Поворачивайся". Она поворачивается на живот, обхватывает руками подушку, щурясь от пробившегося сквозь занавески солнца, смаргивая проступившие от резкого света слезы. И все, что он думает сейчас, гладя и целуя ее шелковую от морской воды кожу - каково себя чувствовать, когда в тебя врезается трехтонный грузовик, сминая стену автобуса? Когда огромная масса железа бьет по живому человеческому телу, сотрясая и сминая внутренние органы, когда ее почки превратились в кашу, - когда никуда не денешься от вины, не загладишь её всё равно ничем?
...
Глава 5
Люди, машины, облака зависли,
Внимательно следят за ходом моей мысли...
Високосный год
Утреннее солнце разогревало пляж медленно, вставая над ним: от влаги отсыревало белье, купальники, волосы Тринадцатой завивались кольцами. Чайки вновь взлетали над вертикально стоящим шпилем, орали, ругались, старались друг друга перекричать.
Она провела утро на пляже с Тринадцатой; они увлечённо разговаривали, сидя на песке.
Хаус со своего лежака видел, как Эмбер, наклоняясь к Тринадцатой, скоро говорит что-то, жестикулируя, трогая ее волосы, плечи - потом берет свой стакан, пьет сквозь соломинку.
"Подруги, - думает Хаус. - Будут вместе пить алкоголь и разговаривать о мужчинах".
Освежающие брызги летели с моря, взметывались тысячей искр.
...Если выплакать свои слёзы морю, если рассказать ему свои обиды, подставить лицо прохладной влаге, оно заберет твое давнее горе, унесет его с ветром, и водой смоет все слезы, освежит холодным ветром...
Она встает на бревно, идет по нему, покачиваясь, балансируя руками. Спрыгивает.
- Помнишь, в "Нарнии", - говорит она Тринадцатой, - про девочку, у которой остались следы на спине от львиных лап?
Тринадцатая сидит на песке, подобрав ноги, в своем коричневом купальнике.
...Здесь, у моря, она впервые смогла рассказать Тринадцатой то, что никогда никому не рассказывала. Про битьё, про тяжёлые удары в грудь, и в живот, и по лицу. Про то, что можно долго терпеть и никому не говорить - потому что нельзя, потому что надо делать вид нормальной семьи перед людьми и родителями, надо терпеть "из приличия", потому что тебе было - господи! - девятнадцать лет...
Со спортивной площадки к ним прилетает мячик, падает у ног Тринадцатой. За ним прибегает Форман в лихо надвинутой шляпе, подбирает его, поглядывая на Тринадцатую, долго возится, как будто не может подхватить его, и наконец убегает.
Наконец она возвращается к Хаусу, ложится рядом с ним.
- А я уже думал, решила оставить меня ради бисексуалки, - ворчливо замечает он.
- Выпей викодин и успокойся, - отпарировала она, обнимая его одной рукой.
... - Ты думаешь, викодин снимет все проблемы, - сказала она ему. - А разве можно вылечить инвалидность души? Инвалидность чувств разве чем-нибудь лечится?
- Ты сейчас бьёшь меня по самому больному месту, дорогая, - Хаус лег на спину, закинул руки за голову, смотря в безмятежно голубое небо. - Ты это знаешь?
- А если не бить в самые чувствительные места, - сердито возразила она, - то что же это за битье!
Хаус приподнимается, хочет что-то сказать, но она уже не слушает. Резко встает и уходит в сторону моря.
...Закат приближается, всё вокруг окрашивается золотом - песок, волны, вода. Он встает и идет не спеша вдоль моря, трость впечатывается в мокрый песок. И она возвращается - идет к нему навстречу, идет вдоль кромки воды, они идут навстречу друг другу, по гребню волны золотятся солнечные блики, и все освещено солнцем.
Он успевает заметить ее смущённый взгляд. - Взявшись за руки, они идут в номер.
И там, на постели, в ярких закатных лучах - последний мучительный вопрос - скажи мне! - вот они, шрамы от автобусных стекол, их не так много, и они незаметны, но я знаю их, они огнем жгут мои ладони, - скажи, ты простила меня? - можешь простить? - простишь когда-нибудь?! И она, подаваясь под его руками, выгибаясь, - да да да!!! Как же мне было не простить тебя, милый! - конечно же, простила! - С самого начала. Сразу же. Всегда...
