Только теперь, когда немного улеглась радость от рождения царевича, Тутмос остро ощутил, как недостаёт ему мудрости и спокойствия Джосеркара-сенеба, ушедшего так тихо, словно и не был он любимейшим из друзей царя, наперсником, которому доверяют безраздельно. Его не могли заменить ни Менхеперра-сенеб, ни Чанени, ни Дхаути, и тоска Тутмоса наконец привела его к мысли о том, что сын Джосеркара-сенеба, должно быть, унаследовал мудрость своего отца. Инени, который был старшим жрецом храма Амона в Хемену, не был честолюбив и покорился желанию фараона видеть его при себе скорее с испугом, чем с радостью. Однако отказаться он не мог и вскоре стал одним из приближённых Тутмоса, чем несказанно обрадовал свою жену Нефертари и особенно своего тестя, чрезвычайно тщеславного и корыстолюбивого человека. Господин Хефра был градоправителем Хемену и начальником слуг бога, это был влиятельный сановник из тех, кто почитал себя властителем не только огороженных городскою стеной земель, но и тех, что простираются вдаль до самого горизонта. Сразу же по прибытии Инени он начал искусно обхаживать молодого жреца, зная о том, сколь приближен к трону его отец, очень ловко представил сыну Джосеркара-сенеба свою дочь и вскоре заставил весь город дивиться роскошеству свадебного пира. Уже через несколько месяцев после свадьбы Нефертари господин Хефра завёл речь о том, что Хемену обложен слишком большими налогами и неплохо было бы похлопотать при дворе об их снижении, тем более что город всегда исправно снабжал войско его величества великолепно обученными молодыми воинами. Инени знал, что его отец никогда не согласится испрашивать каких бы то ни было благ ни для себя, ни для новой семьи своего сына, и был очень смущён, когда Хефра спросил его напрямую, что желал бы получить в награду Джосеркара-сенеб за свои хлопоты. Кое-как дело улеглось, но Хефра затаил обиду и очень неохотно отпускал свою дочь и внуков в Нэ, не забывая цедить сквозь зубы, что божественный отец Джосеркара-сенеб очень важный господин и ему, должно быть, неприятно знаться с людьми, не имевшими чести родиться в Нэ или в Мен-Нофере. Поэтому Инени редко виделся с отцом и был неприятно поражён, когда его жена не пожелала дать первенцу имя Джосеркара-сенеб. Нефертари была истинной дочерью своего отца и не понимала, отчего Инени не хочет добиваться более высокого назначения в самой Нэ, она мечтала стать столичной госпожой и при случае появиться во дворце, скромность её свёкра казалась ей очень смешной и обидной. За три года она принесла Инени троих детей, но обращала на них мало внимания и особенно не огорчилась, когда два других ребёнка умерли младенцами. Когда Инени получил известие о болезни отца и собрался в Нэ, она не пожелала отпустить с ним детей и не поехала сама, чему втайне был очень рад господин Хефра — незадолго перед этим он ещё раз натолкнулся на решительное сопротивление Джосеркара-сенеба, когда попытался устроить на выгодную должность в столице своего племянника. Понятно, что смерть Джосеркара-сенеба не очень опечалила Хефра и Нефертари, а желание фараона видеть Инени при своём дворе привело в восторг. Годы, прожитые бок о бок с подобными людьми, не могли не оставить следа на сердце Инени — на многое он уже начал смотреть по-другому, даже скромность и достоинство его отца вдруг показались ему смешными, а это чувство очень скоро переросло в обиду, которую он уже не стеснялся высказывать вслух. В самом деле, почему его отец, столь влиятельный человек, не мог добиться для собственного сына ни лучшего места, ни особенного расположения его величества, хотя сделать это ему было очень легко? Нефертари осторожно вскармливала это чувство в сердце мужа, опасаясь, как бы вдруг он не пошёл по стопам своего слишком щепетильного родителя. Впрочем, хитрость, искусно подменившая собой ум, заставила своенравную дочь господина Хефра сразу по приезде в столицу навестить госпожу Ка-Мут и Раннаи. В обществе первой она пролила несколько лицемерных слёз, увидев вторую, была поражена — Раннаи вовсе не скрывала своей беременности, хотя никто и не догадывался до поры до времени об отце её ребёнка. Зная любовь Инени к сестре, Нефертари принялась действовать осторожно, потихоньку внушая ему мысль о том, что беременность Раннаи бросает тень и на него, такого важного и влиятельного человека. Когда же в одном разговоре с ней муж случайно обмолвился, что знает имя отца ребёнка — Рамери, начальник царских телохранителей, — Нефертари пришла в ужас и залилась слезами, скорбя о позоре несчастной женщины и своей собственной семьи. Всё это было очень неприятно Инени, да и во дворце он чувствовал себя не совсем свободно — недоставало ни мудрости, ни опыта, долгие годы жизни вдали от Нэ также не способствовали умению разбираться в дворцовых делах, мешало и то, то многие искренне желали увидеть в нём продолжение его отца. Утешало только одно — тщеславие было удовлетворено сполна постоянным присутствием при особе его величества. Давать советы фараону Инени не осмеливался, но само присутствие этого человека, внешне очень похожего на отца, успокаивало Тутмоса и обычно приводило его в благодушное настроение. Этого было, конечно, слишком мало — чем в таком случае отличается человек в белых одеждах от кошки или ручной газели? — но успокаивало тщеславие Нефертари и вселяло надежды на лучшее, более высокое положение. Было ещё одно — присутствие при особе его величества того самого человека, которого Инени про себя уже называл «проклятым хурритом». Много было в сердце жреца такого, в чём он никогда не признался бы ни жене, ни даже самому себе, злые чувства вспыхивали постоянно, стоило только бросить взгляд на невозмутимого хуррита, которого так отличал и даже — как ни тяжело было признавать это — любил своенравный фараон. Не только позор сестры заставлял Инени хмурить брови — в конце концов, она была вдова, Нефертари в этом случае проявляла излишнюю строгость, — было и нечто другое, более серьёзное, чего никак не желал замечать Рамери. Он, напротив, искренне тянулся к другу детства, полагая, что тот простил его так же, как Джосеркара-сенеб перед смертью, постоянно пытался заговорить с ним об учителе, ибо кто мог лучше знать и крепче любить Джосеркара-сенеба, как не его единственный сын? Однако тот не проявлял никакого расположения к другу детства и нередко давал понять, что общество хуррита не доставляет удовольствия ни ему, ни тем более Нефертари. Воин был удивлён, предполагая, что знает истинную причину недовольства Инени, — конечно, тот гневался на него из-за Раннаи, — но попытки объясниться напрямую не привели ни к чему, жрец избегал разговора. Так продолжалось довольно долгое время, Рамери больше не пытался говорить с бывшим другом, но на сердце стало пусто и одиноко. Из-за ревнивого, лицемерно-заботливого надзора Нефертари видеться с Раннаи стало гораздо труднее, к тому же близился срок родов, и она собиралась ехать в свои поместья в дельте. Но что же ещё могло быть в мире, покинутом солнечным светом и воздухом, в мире, где не было больше Джосеркара-сенеба? Поэтому Рамери пережил разлуку с возлюбленной менее тяжело, чем сам ожидал, и вскоре вовсе перестал обращать внимание на явное недоброжелательство бывшего друга. Однажды, когда Рамери только что сменился с караула, Инени подошёл к нему сам, и лицо его было так сурово, что воину стало не по себе.

— Послушай, Рамери, мне нужно поговорить с тобой о важном семейном деле. Может быть, у тебя?

— Как хочешь.

Как все телохранители, Рамери жил при дворце, идти было недалеко, и вскоре они уже сидели друг напротив друга в небольшом просто обставленном покое, где стояла маленькая статуя Амона, выкрашенная в небесно-голубой цвет[120], и повсюду были развешаны звериные шкуры, по преимуществу пантер и леопардов. Рамери предложил другу выпить вина или киликийского пива, но тот ответил отрицательным жестом.

— Начнём поскорее, мне неприятен этот разговор. Ты, должно быть, уже догадался, о чём он будет?

— Да.

— Речь пойдёт о Раннаи.