— Кто же решится вступить в бой без благословения великого Амона? — Чати словно в недоумении возвёл к небу свои тщательно подведённые глаза. — Без благословения богов нельзя вступать даже в безобидный спор, не то что в борьбу с врагами Кемет.

— Ты прав, достойнейший Рехмира. Жаль, что об этом забывают многие семеры его величества.

— Семеры… — Рехмира горестно вздохнул. — А помнят ли о благочестии военачальники? Вот в чём дело, божественный отец. Хотя мне говорили, что Дхаути и Себек-хотеп поднесли храму Амона богатые дары, я полагаю, что они могли бы быть щедрее.

Менхеперра-сенеб, привыкший к постоянным уловкам чати, к его хитрости даже в делах, не требующих её, подозрительно покосился на Рехмира — на этот раз его голос звучал вполне искренне.

— Не знаю, о чём ты говоришь, Рехмира. Благочестие военачальников заслуживает уважения и поистине достойно подражания, а уж если его величество оказывает им покровительство…

— То не только Дхаути, имеющий жреческий сан, но и многие другие вскоре станут управлять делами храмов, — подхватил Рехмира.

Верховный жрец нахмурился.

— Что ты имеешь в виду, достойный чати?

— Только то, что имею, божественный отец. Тебе, пожалуй, было бы лучше последовать за фараоном, не оставлять его одного в окружении воинов. Вдруг понадобятся твои молитвы?

Менхеперра-сенеб с досадой хрустнул пальцами, звук был неприятен, как скрежет зубов.

— Рехмира, ты верно заметил, что в иных делах нужны мужество и ловкость, а ими воины обладают в полной мере. Великое благо для человека, когда он мудр и не суётся не в своё дело.

— Но молитва нужна в любом деле, — отпарировал чати, очень довольный, что верховный жрец явно злится. — Если не напоминать об этом постоянно, воины могут забыть, что при возведении роскошной гробницы не обойтись без услуг хенти-уши[114], а они кормятся щедротами храма. Но, кажется, военачальники не очень-то заботятся об освящении гробницы жезлом верховного жреца.

Менхеперра-сенеб едва подавил вновь вспыхнувший гнев, уловив в словах чати намёк на возведение гробницы военачальником Хети, который даже не счёл нужным посоветоваться с верховным жрецом и воспользовался услугами царских мастеров, а не храмовых хенти-уши. Он счёл ниже своего достоинства отвечать на эту колкость и под предлогом недомогания от слишком жаркого солнца перешёл в тень, оставив чати наслаждаться своим мнимым триумфом. Верховному жрецу давно было известно, что Рехмира способен вести не только двойную, но и тройную игру, если ему это выгодно, и умеет вести её так искусно, что в какие-то моменты, даже ненавидимые им военачальники — в ненависти Рехмира верховный жрец не сомневался — обретают в нём верного друга и помощника. Если это было выгодно, Рехмира был готов смотреть, закутав лицо, на проделки Себек-хотепа и других военачальников, Менхеперра-сенеб с презрением думал, что чати был бы готов допустить их на своё собственное ложе, если бы счёл, что это выгодно. К сожалению, а вернее, к счастью Рехмира, жена его была уже немолода, некрасива и могла привлечь взоры разве что пышностью и безвкусием своих нарядов, над которыми втихомолку посмеивался двор. Фараон, который был слишком прямодушен, не признавал никаких двусмысленностей и хитросплетений, но его упрямая воля и сила порой оказывались действеннее, чем уловки чати и даже искушённых в придворных делах божественных отцов. Тутмос предоставлял жрецам и семерам делать своё дело, окружал себя военачальниками и с ними обсуждал дела в Ханаане и Куше, порой даже минуя самого Менту-хотепа, что добавляло ещё одну каплю горечи к чаше страданий царского сына Куша. Нередко фараон назначал наместников в покорённые города, даже не посоветовавшись с чати, но Рехмира хватало ума не высказывать своего недовольства, как это делал нередко суровый Менхеперра-сенеб, не говоря уже о Менту-хотепе. Сейчас Рехмира позволил себе дерзость по отношению к верховному жрецу, но зато встретил всё той же сладкой улыбкой Дхаути и Рамери, которые пришли звать на помощь слуг — его величество убил льва, но нужны были люди, чтобы вытащить убитого зверя из тростников. Вскоре появился сам Тутмос, усталый и очень довольный своим успехом. Он отёр со лба пот и выпил несколько глотков воды из поднесённой слугами фляги, потом огляделся и, улыбаясь, поманил рукой чати и верховного жреца.

— Верно, это твои молитвы, божественный отец Менхеперра-сенеб, помогли мне убить льва? Сейчас его принесут, ты увидишь, какой это красавец! Но где-нибудь поблизости должна быть и львица! Сейчас мы отдохнём, и тогда…

— Твоё величество, — осторожно заметил чати, — не стоит ли опять обратиться к охоте на онагров? Если вместе со львицей ты найдёшь и львят, она будет яростно защищать их…

— Не бойся, Рехмира, до тебя они не доберутся. А если мне удастся захватить львят, они будут забавой для её величества Меритра.

Чати проглотил насмешку, но не упустил улыбки Менхеперра-сенеба.

— Что я? Моя жизнь ничего не стоит. Но жизнь фараона священна, и если ты, твоё величество, постоянно подвергаешь себя опасности на войне, то для чего же испытывать судьбу ещё и на охоте? Редкий охотник, даже царственный, мог бы похвалиться таким трофеем…

— Пожалуй, скоро я навещу Менту-хотепа в его владениях, — небрежно сказал Тутмос, — говорят, там можно встретиться со слонами и носорогами? Давно мечтаю поохотиться на слонов! Тебе, мой любезный Рехмира, не нужно будет меня сопровождать. Откровенно говоря, львы мне уже надоели.

Чати слегка улыбнулся наивному хвастовству фараона, он знал, что Тутмос склонен к этому и любит, чтобы и другие восхищались его отвагой.

— Твоё величество, лев — царственное животное, но в борьбе с ним ты показал себя трижды царём. Немногие отваживаются вступить в битву со слоном, но для тебя, покорителя стран, это будет лёгким и приятным занятием.

— Я не посоветовал бы твоему величеству быть столь безрассудным, — хмуро сказал верховный жрец. — Звериная ярость порой бывает слепа.

— Разве мой отец Амон не защитит меня?

— Великий Амон с тобой повсюду, твоё величество, но нельзя и испытывать терпение богов. Боги милостивы и терпеливы, но они не одобряют безрассудных.

— А я бы осмелился сказать, божественный отец, — вступил в разговор Дхаути, — что многое на войне и на охоте может показаться безрассудным, но именно кажущееся безрассудство и совершает великие победы.

Менхеперра-сенеб нахмурился ещё больше.

— Для человека, имеющего жреческий сан, это неподобающие слова, досточтимый Дхаути.

— Зато они вполне годятся для военачальника! — Дхаути приободрился, украдкой взглянув на фараона. — Иные предпочитают брать крепости на словах и мирно охотиться на уток, но другие взбираются на осадную лестницу, не думая о том, что она может упасть, и бросаются с одним кинжалом на свирепого хищника, уповая на милость богов. Я сказал бы даже, что боги покровительствуют смелым.

— Но долголетие даруют мудрым, — заметил верховный жрец.

Тутмосу не понравились эти слова, и он сурово взглянул на Менхеперра-сенеба.

— Как много слов, и всё только потому, что я заговорил о слоновьей охоте! Предостережения, которые я слышу на каждом шагу, ещё можно вытерпеть, но когда меня призывают к трусости…

— К осторожности, только к осторожности, твоё величество!

— Порой это одно и то же! Надеюсь, когда родится наследник, вы перестанете терзать мне слух своими увещеваниями? Или ты, божественный отец, пожелаешь быть вместе со мной на боевой колеснице и прикрывать меня щитом? Ты, должно быть, читал в старых свитках, что верховные жрецы нередко отправлялись на войну вместе с фараоном. Почему бы и тебе не последовать их примеру? Ты совсем ещё не стар, боги одарили тебя здоровьем, рука у тебя крепкая и глаз зоркий. Тогда ты уже не сможешь пожаловаться, что, уезжая из столицы, я забываю мудрые наставления божественных отцов.

Рехмира мог торжествовать — верховный жрец был так унижен, что принялся нервно поглаживать скарабей на своей груди.