— Твоё тело стало другим, Араттарна. Я боюсь твоей силы.

— Не бойся, тебе она не причинит зла.

— Мне приятно, когда ты причиняешь мне боль, я чувствую, что ты мой господин, но иногда страсть делает тебя похожим на льва.

— Что ж, когда-то меня называли львёнком.

Раннаи улыбнулась, блеснули её зубы, словно выточенные из лунного камня, способные источать чистый белый свет. Кто она, из чего выточено это прекрасное тело — из драгоценной слоновой кости или из лунного серебра? Царевичу она кажется воистину царицей, рабу — богиней. В детстве он слышал из уст Джосеркара-сенеба рассказ о том, как один юноша, только что принявший жреческий сан, влюбился в богиню Хатхор, владычицу радости. Ни одной женщины не желал он, ни на одну не мог смотреть, в его сердце жила любовь к одной богине. Каждый день он украшал свежими цветами её статую, приносил ей в жертву прекрасные плоды и драгоценности, много серебра истратил, покупая самые дорогие умащения для своей небесной возлюбленной. Но годы шли, юноша стал зрелым мужчиной, мужчина превратился в старика. В час его смерти прекрасная статуя ожила и склонилась над ним, целуя его лицо, и жрец умер счастливым, преисполненным благодарности богине за её чудесный дар. Тогда Хатхор взяла его на небо и превратила в яркую звезду Танау, которую отныне зовут звездой любви и появления которой с трепетом ожидают новобрачные в день своей свадьбы. Рамери чувствует, что тело его становится звёздной плотью и обретает волшебную лёгкость, когда над ним склоняется его богиня, и он готов, подобно влюблённому жрецу, служить ей всю свою жизнь за один прощальный поцелуй. Неужели она — дочь простой смертной женщины? Поистине, сама Хатхор снизошла на ложе Джосеркара-сенеба в образе его жены Ка-Мут!

— Араттарна, ты любишь меня? Любишь, как прежде?

— Сильнее, Раннаи.

— Ты не сердишься, что я зову тебя твоим ханаанским именем?

— Только тебе позволяю это, и в твоих устах оно кажется мне прекрасным.

— Я зову тебя так, потому что все называют тебя Рамери. А я хочу, чтобы твоё имя принадлежало мне одной.

— Жаль, что у тебя всего одно имя.

— Я знаю, в своей груди ты носишь тысячу моих имён.

— Хотел бы присоединить к ним ещё одно.

— Какое же?

— Жена.

Раннаи села, подобрав ноги, наклонилась над лежащим мужчиной.

— Если фараон возьмёт меня в свой женский дом, этого никогда не будет. Что можем мы сделать? Проси у его величества свободы, может быть, он даст её тебе. Говорят, такие случаи бывали. Ты не простой раб, ты царской крови, ещё важнее — ты начальник телохранителей его величества, фараон любит тебя. Проси у него этой награды, и, быть может…

— Ты была женой верховного жреца, небесной женой самого Амона. Я ничтожество рядом с тобой.

— Не говори так! Если ты окажешь фараону важную услугу в бою или на охоте, а может быть, и в самом дворце, он может склонить слух к твоим мольбам.

Рамери тоже сел, удивлённо и с лёгким недовольством взглянув на Раннаи.

— О чём ты говоришь? Жёнами рабов становятся только женщины Митанни и иных дальних земель, в Кемет такого не бывало!

— Как знать? В свитках Дома Жизни есть такие вещи, о которых мы даже не подозреваем. К тому же если ты перестанешь быть рабом и удостоишься награды его величества…

Рамери улыбнулся и снова лёг, заложив руки за голову. Он не удивлялся наивности Раннаи — женщина есть женщина, где ей разобраться во всех этих премудростях! — но ему не нравилось то, что она так легко и так часто говорит об этом.

— Золотыми ожерельями и чашами меня, наверное, одарят.

— А я верю в лучшее. Ты знаешь, Араттарна, судьба моей семьи давно уже тесно переплелась с судьбами членов царского дома. Когда-то я, ничтожная, послужила лишь игральной костью в большой игре и досталась Хапу-сенебу. Кто знает, что будет теперь?

— Ты часто вспоминаешь о муже.

— Он мёртв. Он всегда был добр ко мне…

Рамери взял Раннаи за руку, притянул к себе, заглянул в её глаза — пытливо, требуя правды. Он знал, что она никогда не лжёт ему, но знал и её доброту, желание оправдать мужа было для неё вполне естественно. Рамери часто приходилось видеть Хапу-сенеба во дворце, особенно напряжённо он следил за ним с той ночи, когда умерла Хатшепсут и когда Раннаи стала его возлюбленной. Непроницаемое лицо, мягкий голос, чуть шелестящие шаги — верховный жрец Амона казался бесстрастным, но до Рамери доходили слухи о сластолюбии Хапу-сенеба и его безумной страсти к Раннаи, в конце концов приведшей молодую жрицу в его объятия. К этому человеку можно было ревновать, пока он был жив, теперь же Рамери чуть кольнула мягкость в голосе Раннаи.

— Он был добр к тебе всегда? А в то время, когда мы вернулись из-под Мегиддо и тебя не было в столице?

Раннаи улыбнулась и погладила Рамери по плечу, словно успокаивая ручного льва.

— Ты и это помнишь? Но я сама захотела этого. Тогда мне было тяжело видеть тебя и отца, во мне пылала такая любовь к Амону, что я готова была просить тебя о безумной услуге… Помнишь, я спрашивала тебя, готов ли ты убить человека во славу Амона? Я хотела, чтобы ты убил меня, принёс ему в жертву. Сама я этого сделать не могла, хоть и корила себя за трусость, кинжал дважды выпадал из моих рук. Чувствуешь этот шрам под левым соском? — Она взяла руку Рамери, положила её себе на грудь, прижала его пальцы к гладкому блестящему озерцу на коже. — Я ударила себя кинжалом на исходе моей брачной ночи, когда поняла весь обман Хапу-сенеба, я дождалась, пока его похотливые руки перестали блуждать по моему телу и он уснул. Тогда, лёжа рядом с ним, я ударила себя кинжалом, но мне не хватило мужества и я только порезала кожу. Мой муж ничего не узнал, я сказала ему, что меня оцарапал тростник, когда я купалась в реке. Мне стало ясно, что сама я не смогу свершить того, что задумала. И тогда я решила поработить тебя, сделать своим покорным рабом, чтобы ты мог исполнить любое моё приказание. Я хотела, чтобы человек, любящий Амона так же, как я, сотворил это жертвоприношение. Но перед смертью я хотела испытать, что такое земная любовь… — Раннаи замолчала, взглянув в лицо Рамери, воин был потрясён, он почти задыхался. — Боги великие, Араттарна, я не хотела рассказывать тебе об этом! Да, я хотела испытать настоящую земную любовь, ибо в ласках Хапу-сенеба была одна лишь похоть, а я терпела их, стиснув зубы. Ты всегда нравился мне, а в то утро, когда ты вынес меня на руках из храма, я испытывала к тебе такую нежность, что слёзы выступали у меня на глазах. Когда я увидела тебя в доме моего отца, я поняла, что это благословение богов. В тот день, когда ты впервые поцеловал меня, я ещё думала об Амоне. Но потом я почувствовала нечто совсем странное и страшное для меня, я поняла, что полюбила тебя, полюбила больше, чем бога. И когда я стала твоей в храмовых садах, я уже знала, что люблю тебя больше, чем Амона. Это правда, Араттарна! Но я ещё хотела вернуться к нему, я думала, что, не видя тебя, смогу тебя забыть. Потому и скрылась в дельте… Но ты сам видишь, что вышло из всего этого. Теперь я уже не прошу тебя вонзить мне кинжал в сердце, теперь я хочу принадлежать тебе, быть твоей рабыней. Ты стал соперником бога и победил его — чего же ещё может желать смертный мужчина?

— Прошу тебя, Раннаи, замолчи!

Она тихо засмеялась и снова легла, головой прижавшись к его коленям, обнимая их.

— Да, Араттарна, да, царевич, это свершилось, свершилось против воли твоей и моей! Теперь я только женщина, которая мечтает принадлежать возлюбленному. И если сбудется то, о чём я думаю, мы с тобой соединимся навсегда.

Рамери недоверчиво улыбнулся, хотя и чувствовал, что побеждён её лаской.

— Что же должно свершиться?

— Это моя тайна.

— Такая же страшная, как мысль о жертвоприношении?

Раннаи засмеялась громче, запрокинув голову, лунный свет хлынул ей в глаза. Рамери склонился над ней, поцеловал крохотный шрам на груди и нежную округлость соска над ним. Он был потрясён всем услышанным, знал, что это правда, обернувшись назад, видел разверзшуюся пропасть, которую только что миновал, и сердце сжималось, как будто он всё ещё стоял над самой бездной. Они безумны оба, он и Раннаи, но её безумство принесло им счастье, а его — спасло ей жизнь. Там, в садах храма, он не знал об этом, да и после — годы проходили, скрывая тайну Раннаи. И вот сегодня, когда оба они слегка хмельны от вина, когда уже насладились любовью и вновь желают друг друга, Рамери узнал, что его соперником был не верховный жрец Хапу-сенеб, а сам Амон.