Она отложила в сторону браслет из бирюзы и взяла другой — золотой, украшенный сердоликом.

— Послушай, Нефрура, ты хотела со мной о чём-то поговорить или позвала для того, чтобы я полюбовался этими осколками?

Голос у Тутмоса был глуховатый, даже с хрипотцой, совсем не похожий на голос отца, и тон его не понравился царевне — слегка презрительный, надменный. Она выпустила из руки ещё один браслет из крошечных лазуритовых бусин, он шелестящей змейкой соскользнул с её колен и упал на пол. Тутмос покосился на него; ему почудилось, что браслет и в самом деле уподобился змейке, готов зашипеть и ускользнуть. Поддавшись обману, он даже протянул руку к драгоценному украшению, но вовремя одёрнул себя, остановился. Нефрура заметила его движение и нахмурила брови. Ей не о чем было разговаривать с Тутмосом, но нравилось проявлять свою власть, хотя бы кажущуюся — позвала его, и он пришёл. Можно было спросить его о кушитской дани, Аменемнес почему-то не пожелал, чтобы она присутствовала на церемонии приёма иноземных послов. Нефрура зажмурила глаза, уподобившись ленивой надменной кошке.

— Я хотела видеть тебя.

— Зачем?

— Просто так. Разве это странно?

Тутмос усмехнулся.

— Странно, Нефрура.

— Почему?

— Разве мы не виделись в храме во время утренних жертвоприношений?

— Виделись, но не могли поговорить.

— О чём же говорить?

— Отец и мать всегда разговаривают.

— Твоя мать?

Нефрура обиделась.

— Моя мать — главная царица, и я тоже буду главной царицей, твоей великой женой. — Она пристально следила за выражением лица Тутмоса, но тщетно, оно совершенно не изменилось. — И нам придётся говорить о государственных делах.

— Говорить с женщиной о государственных делах? — Тутмос презрительно пожал плечами. — Это дело чати и советников, а не цариц. Может быть, я ещё буду обсуждать с тобой планы моих военных походов и ты мне будешь указывать, как строить в бою войско, брать крепости?

— Строить войско? Брать крепости? — Нефрура презрительно рассмеялась. — Стань сначала фараоном!

— Это будет в свой час.

— И что же твоё величество будет делать, когда взойдёт на престол?

— Что я буду делать? — Взгляд Тутмоса теперь был устремлён прямо в глаза сестры, и ей стало не по себе. — Укреплю власть фараона — вот что я сделаю! Зажму рты жадным начальникам областей — вот что я сделаю! Двину моё войско на врагов Кемет — вот что!

— А разве власть фараона так уж слаба?

Нефрура хотела поймать брата на слове, но жадная поспешность выдала её — Тутмос только презрительно усмехнулся и придвинулся ближе к ложу, на котором она сидела, так что его голова оказалась прямо у её колен. Царевна вдруг почувствовала нечто похожее на страх — брат был сейчас похож на злую птицу. Тутмос положил руку на край ложа, сжал в горсти переливчатую бахрому драгоценного покрова.

— Ты увидишь, что будет, если боги дадут тебе дожить до этого дня. Помни моё слово — оно крепко! Кемет содрогнётся и Хапи выйдет из берегов, если я пожелаю. А пожелаю — и звёзды в небе не взойдут! — Он неожиданно рассмеялся резким, неприятным смехом. — Спрашивать совета буду только у величайшего из богов, а не у глупых женщин. И подчиняться женским капризам не буду, хотя бы все красавицы Кемет собрались у моего ложа. Слышишь?

В появившемся на миг перед глазами Нефрура мужчине вдруг опять проглянул ребёнок, злой мальчишка, и её страх сразу отхлынул. Царевна брезгливо оттолкнула руку Тутмоса, и он выпустил бахрому. Мальчишка, пустой бахвал! Она спросила колко и насмешливо, не скрывая своего намерения обидеть:

— На кого же ты пойдёшь войной, могучий воитель?

— Пойду в земли Ханаана и припугну царя Митанни. Посмотрю, что за дела будут твориться в Куше. Повоюю с царствами Сати[60], их много, как песка в пустыне. А ведь есть ещё земли, которые лежат за Тростниковым морем[61]…

— Не слишком ли много?

— Не слишком! — Тутмос снова был мужчиной — спокойным, уверенным в себе. — Покорю Куш до самых последних порогов Хапи. Кочевников заставлю платить дань. Кемет будет богата, как во времена древних царей.

— Как просто! — Нефрура рассмеялась нарочито громко, как смеются женщины Сати, издевательски воздела руки к небесам. — Почему же наш отец — да будет он жив, цел и здоров! — ничего этого не сделал? Разве ты умнее его?

Тутмос нахмурил брови.

— Отец тяжело болен.

— Это сейчас. А когда не был болен?

— Не пытайся оскорбить ни меня, ни нашего божественного отца. Отец — да будет он жив, цел и здоров! — не рождён воином. Но я — иное дело. Я стану воином…

— И своими войнами разоришь Кемет.

— Что ты, женщина, понимаешь во всех этих делах! Дань, которую я соберу со всех покорённых народов, покроет расходы на войско. И я ещё посмотрю, одарить ли тебя частью этой дани.

— Замолчи! — Нефрура сжала кулаки, не в силах выдержать его презрительного тона. — Кто тебе позволил так говорить со мной? Ты ещё не владыка Кемет и мне не господин. И если я расскажу обо всём отцу…

— Что ты расскажешь? — Насмешливые глаза Тутмоса опять были рядом, совсем близко. — Что ты можешь рассказать? Ты тростник, который хочет быть сильнее меча. Помни своё место, если хочешь… — он нагнулся и подобрал с пола части разломанного браслета, показал ей на ладони, — если хочешь иметь всё это. Я ведь могу и не быть таким щедрым, как мой отец.

— Этому я не удивлюсь!

— И ещё вот что, — Тутмос заговорил медленно, чётко, очень спокойно, — уразумей сразу: править буду я, а ты будешь исполнять мои желания. Будешь вмешиваться в мои дела — отправлю тебя в Куш, будешь собирать плоды с чёрных деревьев. В Кемет цариц не было и не будет, и ты постарайся быть такой умной, как твоя мать, не пытайся выхватить из моих рук жезл, не то пройдусь по тебе плетью. — Он легко поднялся, распрямил ладонь, стряхнул с неё драгоценные осколки. — Помни — я уже не мальчик. Хочешь быть моей женой — крепко держи эти слова в своём сердце.

Нефрура, сдерживая злые слёзы, смотрела на брата.

— Я и не хочу быть твоей женой. Я ею стану только потому, что это воля отца. Но я знаю, что ты меня не любишь! Ты злой мальчишка, сердце у тебя каменное, ты ведь можешь и ударить меня…

— Могу. Если ты выведешь меня из терпения.

В покоях повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием царевны, тишина, которая могла разразиться чем угодно, злым и ненужным. Тутмос стоял, скрестив на груди руки, его глаза были спокойны, и спокойно сердце. Злой мальчишка, сокол, который клюёт всех без разбора, надменный, жестокий, способный ударить женщину! И этот человек предназначен ей в мужья! Нефрура наконец заплакала, закрыв лицо ладонями, упала на ложе, задыхаясь от слёз, остаток разломанного браслета больно царапнул щёку. Помедлив немного, Тутмос подошёл, коснулся её головы не привыкшей к ласке рукой — прямой, с твёрдыми вытянутыми пальцами.

— Перестань…

Она заплакала ещё жалобнее.

— Перестань, мне неприятно видеть твои слёзы! Я не мог не сказать тебе этого, ты должна знать. Разве лучше, когда Маат скрывает от нас своё лицо? Не скрывай и ты своего! — Он рассмеялся, с силой повернул к себе заплаканное лицо Нефрура. — Скажи, ты ведь любишь меня хоть немного? Золотая нашептала тебе хоть одно словечко любви[62]?

— А тебе?

— Я буду тебя любить, если только ты не станешь мне перечить.

Она улыбнулась сквозь слёзы, потому что вдруг опять ощутила свою власть над ним. Пусть Тутмос погладил её по голове так, как гладят охотничьих собак, пусть произнёс неуклюжие, похожие на его шаги слова, но всё-таки он не ушёл и был явно смущён её слезами, хотя прятал своё смущение за показной грубостью. Что ж, оступившегося можно простить. Пока…

— Твоё высочество, ты несправедлив и жесток ко мне. Прости, если оскорбила твой слух… Но и ты мог бы не забывать о том, что нам обоим предстоит быть властителями Кемет.