Ко мне подошли Лариса и Женя. Поверх нелепой рубахи на плечи девочки был накинут чей-то плащ.
- Мы сейчас уезжаем, - сказала Лариса. - Здесь так врачи решили, что в этой деревеньке Подлунной Женю у кого-то там уложат спать. Уж сколько проспит, но непременно сейчас же. Ей это совершенно необходимо, потому что она ночь не спала, да и нервно истощена. А то ведь пока еще до Остинки добираться, да потом на электричке...
Я видел, что Лариса взволнована и говорит, говорит...
- Совершенно верно, - прервал я ее. - Прежде всего надо сделать все, чтоб к ней начали возвращаться силы. А обследования - это дело третье. И нечего ее тормошить. Хотя она вот и улыбается. А ведь устала.
- Да не устала я.
- Не устала! - вроде бы строго сказал я. А она все с лету понимала, видела, какая это у меня строгость.
- Вы, Костя, - сказала она, завязывая на груди рукава плаща, - сильней меня устали.
- Это почему же? - удивился я. - Я ведь взрослый.
- И потом он все-таки мужчина, - сказала Лариса.
- Ну и что, - сказала она. - Я привыкла к тернистому пути, а вы нет.
- Ох, ну и Женя!.. - вздохнула Лариса. - Слова-то у тебя какие: "тернистый путь"! Я просто мечтаю, чтобы ты стала обыкновенной девочкой.
- Да уж ладно, стану, - поглядывая то на меня, то на Ларису, сказала она.
Мы сели во врачебную машину. Доехали до деревни Подлипки. Там по мосту переехали через реку и скоро были в деревне Подлунной.
В доме полной немолодой женщины - у сердобольной и предельно участливой Татьяны Петровны - Женю напоили теплым молоком с медом и уложили спать. Лариса уехала на станцию Остинку с врачами, которые должны были вернуться за Женей в полдень. В доме с девочкой осталась одна хозяйка. Татьяна Петровна села у окна вязать - специально, чтоб ее однообразное занятие успокоило и усыпило Женю.
С берега реки я вернулся часа через три. Если б не дождь, краем захвативший деревню (от которого я спрятался под какой-то обширной крышей, где похрамывала одинокая лошадь), я пришел бы к дому Татьяны Петровны в полдень, как собирался. А пришел вовремя. Женя, видно, давно уже проснулась и скучала.
Я увидел ее во дворе. Она сидела на коротком изрубленном бревне, около поленницы в глубине двора. Вначале и не узнал ее, подумал, что это какая-нибудь здешняя, деревенская девочка. Не узнал, может, потому, что солнце не светило, было пасмурно из-за обширной, стороной шедшей тучи. Женя была в светло-желтой кофте и светло-голубой юбке. Когда я вошел в калитку, она увидала меня, поднялась и через сырую дворовую лужайку побежала мне навстречу.
- Доброе утро, - печально и светло улыбаясь, тихо сказала она и повисла у меня на руке.
- Привет, привет! - остановился я. - Как самочувствие? Выспалась уже?
- Да... Что-то заволновалась во сне и проснулась. Но спать не хочу больше. Ничуточки.
- Тебе бы побегать, попрыгать, поскакать или искупаться, чтоб устала как чертенок. Вот тогда выспалась бы.
- Костя, а знаете что!.. Скажите, а вы знаете, до железной дороги очень далеко?
- Нет, километров пять.
- Правда, ведь можно пойти пешком?
- Тебе не разрешат. Ты слишком слаба.
- Как мне хочется идти, идти но лесу или по лугам!.. Вы видели, сколько цветов в лесу? Пойдемте, Костя! Правда, я дойду!
- Посмотрим. Если дождя не будет.
- Да он уже был.
В калитку быстро вошла Татьяна Петровна. В зеленом с белыми цветочками фартуке, полная, с заботой и старанием в самом облике, торопливо шла к нам, держа что-то в руках.
- Ну-ка, на вот, примерь. - Подала она Жене синие сандалии. - Впору будут...
Женя побежала к изрубленному бревну, где сидела. Села там, надела носки, сандалии. Вернулась к нам.
- Ну подошли? - наклоняясь, опасливо спросила Татьяна Петровна. Подошли, подошли! Вот и хорошо. Теперь доедешь. Скоро и машина прибудет. Тут близко. Они мигом управятся...
- А мы пешком пойдем, - сказал я.
- Ох, ну смотрите, - видно не имея обыкновения слишком настаивать на своем, примирилась Татьяна Петровна. - Пойдемте, хоть поешьте на дорогу.
Мы отказались. Не хотели есть.
Она быстро ушла в дом. Так и есть: скоро вернулась с сеткой, набитой всякой едой.
- Нате на дорогу.
- Татьяна Петровна, да когда же мы съедим все это? - засмеялся я.
- Бери, бери! Будет охота - поедите. А нет, так все равно меня ругать не будете. Дома поедите.
Мы вышли из ограды.
- А ну-ка, стойте...
Татьяна Петровна торопливо пошла вдоль оград. Через два-три двора остановилась. Там около чьих-то ворот стояла запряженная лошадь. Длинный пожилой мужчина в черном пиджаке и темно-синих брюках брал с телеги охапки свежескошенной травы и бросал за ограду. Рукой показывая на нас, Татьяна Петровна что-то все говорила ему, а он продолжал заниматься своим делом. Отвязал лошадь, подъехал к нам. Поздоровался.
- Ну, вот и доедете, - подошла и довольно сказала Татьяна Петровна, - и я буду спокойна.
Такая в общем-то обыкновенность, а Женя была счастлива. Я видел. Как же ей было интересно! Чти вдруг оказалось: на телеге поедем к железной дороге, сидя на траве. И повезет нас по лугам и через лес эта буланая, усыпанная охвостьями сена лошадка. А этот загорелый молчаливый мужчина в сапогах вроде бы сердито будет покрикивать на лошадку: "Но-о!.. Пошла!.."
Я помог Жене взобраться на телегу. Она села посредине, в ворох привядшей травы. И, видно, боялась, что кто-то вдруг отменит все это...
- А ты, паренек, садись с той стороны, - сказал мужчина. - Чтоб не переваливать... Что, поехали?
- До свидания, детки! В гости приезжайте.
Женя еще несколько раз крикнула "до свидания". А Татьяна Петровна, одной рукой держа фартук, стояла около своих ворот и махала нам вслед...
И покатили мы, затарахтела телега. У края деревни выскочили откуда-то, звонко лая, две-три собачонки. Колеса мягко стучали по прибитой дождем пыли. Сзади от колес вверх летели и ложились вдоль двух белесых полосок свежего следа спрессованные пластинки земли.
Скоро мы оказались в березовом лесу. Неторопливо спустились в низинку, поросшую густой травой, камышом и осокой. По деревянному мостку миновали тихий ручей. Стали подниматься вверх. Медленно, полого - все выше, выше...
Быстро, вдруг вышло из-за тучи солнце.
