— Перестань, бога ради, — прошептала Вагрила, прикрывая ему рот ладонью.

— О первых, мама, люди песни слагают.

— Я тебе, не мачеха, мне ты надобен, а не песни. Даже если тебе завтра на площади памятник поставят, все равно не пущу. Мал ты еще, не окреп, вот зараза и липнет к тебе. Когда тебя еще на свете не было, я тебя под сердцем чувствовала. А сейчас мне нужны твои глаза, а не песни и речи. Скажи, сынок, когда же ты, наконец, поумнеешь?

Вагрила встала и пошла, но ноги не держали ее. Она оперлась о косяк двери. Потом закрыла глаза и тихо сказала:

— Иди уж, раз обещал, но скажи им, чтобы не рассчитывали на тебя.

Герган боком шагнул через порог.

— Погоди, — тихо сказала она, — послушай, что скажу. Ежели бы ты меня ослушался, бог весть, что я могла бы натворить, я вот даже топор приготовила… Но раз уж ты обещал — иди… Но и я пойду с тобой.

Ослабели, бывшие еще недавно такими сильными, руки Вагрилы. Грудь ее судорожно вздымалась. Она едва сдерживалась, чтобы не зарыдать в голос. На ее искаженном мучительной гримасой лице, как утренняя роса, засеребрились слезы.

Из темноты вышли двое. Их шаги вспугнули сгустившуюся за селом тишину. Парни, которые ждали Гергана, увидев, что он не один, вздрогнули от неожиданности и растерянно переглянулись.

Вагрила опередила сына.

— Недко, и ты здесь? Малы вы еще, потому и слушаетесь его… Герган не пойдет с вами… Не пускаю я его… Идите и вы по домам…

Вагрила долго смотрела вслед удалявшимся юношам, а когда они скрылись во мраке, сердце ее тревожно сжалось. «Господи, хоть бы их никто не заметил», — подумала она и ей захотелось, чтобы стало еще темней.

Поезд увозил Калушку в далекую Македонию. Она ехала к мужу. Камнем ложились на сердце тоскливые мысли. Она ехала не просто для того, чтобы повидаться с мужем, порадоваться ему, как это и полагается после долгой разлуки. То, что она собиралась сообщить ему, таило в себе опасность, но уберечь его от нее она не могла.

Дело в том, что в городской организации произошел провал. Одного за другим арестовывали товарищей и нужно было предупредить мужа, Георгия и Руси. Когда ей поручили это дело, она почувствовала, как тяжело будет ей выполнить его. Тяжело потому, что речь шла и о ее муже.

«Тяжелой стала жизнь», — подумала Калушка и прилегла на жесткой скамье, словно надеясь на то, что ей удастся убаюкать свои мысли.

На третьи сутки она уже стояла у ворот лагеря.

— Вам кого? — небрежно спросил ее дежурный офицер.

— Владо Камберова, мужа… — ответила она, вглядываясь в лица солдат, слонявшихся по утоптанному, как ток, плацу.

— Откуда вы? — полюбопытствовал офицер.

— Из Северной Болгарии, — ответила Калушка.

— Стало быть, не перевелись еще на свете любящие жены, готовые отправиться в такую даль ради свидания с мужем, — сказал офицер таким тоном, словно отметил очень важный для себя факт, и распорядился вызвать Владо Камберова.

Калушка вздохнула с облегчением. Солдаты за проволокой вдруг показались ей близкими, знакомыми…

— Вольно! Разойдись! — прозвучала команда. Строй солдат рассыпался. Мишо захотелось побыть одному. Он пошел к своей палатке. Сел на чурбачок и задумался. Тотка регулярно писала ему и он уже не беспокоился, как в первый месяц службы. Но жизнь человека — это не только его связи с близкими, но и то, что спрятано глубоко в сердце и тоже заставляет его радоваться или печалиться. Порой он завидовал Георгию за то, что тот знает только одну цель, и ни радость, ни горе не могут заставить его свернуть с избранного пути. «Все люди не могут быть такими», — утешал себя Мишо.

— Земляк, что это ты приуныл? — подошел к нему Владо.

— А ты, наоборот, что-то слишком развеселился.

— Жена приехала.

— А разве ты женат?

— А ты что же, не знал?

— Мы об этом не говорили.

— Женился, а через три недели меня призвали…

Мишо пытался найти слова, которыми точнее всего можно было бы определить его любовь к Тотке.

— Мне кажется, что жена вросла в мою душу, как дерево в землю. — сказал он наконец.

— Пойдем, я тебя познакомлю… Вон Георгий и Руси ждут нас…

Мишо встал и без особой охоты побрел за несущимся, словно на крыльях, Владо…

Калушка поджидала их под большим вязом. Георгий, а затем Руси, долго трясли ей руку, радостно улыбались.

«Старые знакомые, — думал глядя на них со стороны Мишо. — Ишь как обрадовались. А уж про Владо и говорить нечего!»

— А это Мишо, — прервал его мысли голос Владо. — Его село недалече от города. Я бывал там…

Мишо вытянулся, пристукнул каблуками, и легонько пожал протянутую руку Калушки. Затем, смущенно улыбаясь, отступил в сторону. Калушка села под деревом, и все, кроме Мишо, последовали ее примеру.

— Чего стоишь, Мишо, — сказал Владо, понимая, что тот все еще чувствует себя неловко.

— Завтра я уезжаю, — заговорила Калушка. — Я приехала не только для того, чтобы повидаться с Владо, но и с вами…

Владо, недоумевая, закусил губу.

— Партия перешла к подготовке вооруженного восстания. В городе произошел провал. Товарищи предлагают вам дезертировать…

Георгий Ваклинов поглядывал на товарищей с таким видом, будто он знает, что надо делать, но ждет, что скажут они.

— Не очень-то приятно быть первым, но так и быть — я согласен, — сказал Владо.

Калушка протянула к нему руку, и жест этот можно было толковать двояко: и как попытку остановить мужа и как желание приласкать. В этот момент она почувствовала, как тяжело ей будет без Владо. Она с какой-то запоздалой нежностью посмотрела на него.

— А ты, Руси? — спросил Георгий.

— Я не могу сейчас рисковать.

— А вообще намерен ли когда-нибудь рискнуть? — с насмешкой посмотрел на него Георгий.

— Чего ты от меня хочешь?

— Философ, марксист, самый начитанный из комитета, а смысла риска теория тебе не объяснила. Так ведь?

— Нет, не так!

— Боишься риска, боишься! — засмеялся ему в лицо Георгий Ваклинов.

— Сначала нужно хорошенько подумать, а потом уже набрасываться с обвинениями.

— Ты что же, считаешь, что партия не права?

— Этого я не сказал. Но при существующей обстановке рано уходить в горы с голыми руками. При сегодняшних победах гитлеровской Германии нечего и думать о массовости движения. Первые станут жертвой, потому что народ не пойдет за ними. Стоит ли терять людей из-за одного поспешного решения?

— По твоему выходит, что партия ошибается?

— И в партии, как и в любом другом движении, есть профессионалы. И именно потому, что борьба становится для них профессией, они теряют верное представление о чаяниях народа.

— Я и раньше знал, что ты умеешь говорить красиво. Тебя, наверно, и в партию-то из-за этого приняли. Ошиблись товарищи. Ты обманул доверие товарищей, которые тебя принимали.

— Никого я не обманывал.

— Не прикидывайся, что не понимаешь.

— А ты как думаешь, можно без теории вести борьбу? — взял себя в руки Руси.

— Я не об этом. За твоими словами кроется страх. И ничего более. Кого бы ты мне не цитировал, я тебе все то же скажу. Страх порождает все эти твои слова. А чтобы понять, что ты труслив, мне не нужно призывать на помощь Маркса.

«И как только я до сих пор не заметила, что Владо такой красивый?» — подумала Калушка, не слушая их.

— Калушка, передай секретарю, что Георгий Ваклинов скоро будет.

«Завтра уезжаю», — подумала она и эта мысль заставила ее вздрогнуть. Владо не смотрел на нее, и в темноте она жадно сжала его пальцы.

— А ты? — обратился Георгий к Мишо.

— У меня жена беременна, — ответил он и не испугался, что солгал.

«Почему Тотка отказалась пойти к врачу?» — подумал он, припоминая последний вечер. Сердце его угадывало причину отказа, и от этого ему стало тревожно и радостно. «Но почему она ничего не написала?» — спрашивал он себя и сам же отвечал: «Женщины — народ деликатный и не торопятся сообщать о таких вещах, а тем более в письмах». Спор Георгия и Руси мало занимал его и он очень скоро и вовсе забыл о нем.