— Нет у нас ничего, ни домов, ни хозяйств.

— Неужто народ здесь такой бедный?

— Так точно, бедный, господин майор, — услужливо вмешался врач.

— А что было делать, когда гитлеровские разбойники спалили дотла наше село, — ответил партизан и глаза его сверкнули.

— Как ты можешь так говорить о наших доблестных союзниках? — накинулся на него врач.

Буцев нахмурился и встал: он считал ниже своего достоинства препираться с этим юнцом. Надев фуражку, он вышел из лазарета, пытаясь прогнать какое-то неприятное чувство, охватившее его во время этой встречи с пленным, и только у себя в палатке он вздохнул с облегчением.

Ранним утром на росистую траву легли плетением следы подкованных сапог. Среди них, кое-где, как спущенная петля, виднелся нечеткий след босой ноги.

Парень не мог идти сам. Его вели, поддерживая под руки двое солдат, и в сумраке казалось, что они обнимают его. Увидев впереди холмик земли, парень вздрогнул — всего несколько шагов осталось идти но жизни. И он вдруг чуть ли не потащил за собой солдат. Ему хотелось только одного: чтобы все это кончилось побыстрей, иначе страх одолеет его. Он встал на холмик, услышал как падают на дно ямы комья земли и зажмурился, чтобы не видеть ружей, которые вот-вот выстрелят. Но ружья молчали, и он с ужасом понял, что борьба со страхом еще не окончена. Тогда он открыл глаза. Солдаты, которые до этого молча шли вслед за ним, сейчас строились. Офицер стоял на фланге неровной шеренги.

— Равняйсь! — всколыхнул тишину утра его резкий голос.

— Четвертый, подтяни живот, р-равняйсь!

— К стрельбе приготовьсь!

Кончились силы парня. Он спрятал лицо в дрожащих ладонях, открыл рот, чтобы закричать, но ужас сдавил ему горло.

— Прицел сто.

— Огонь!

Прогремел залп. Парень взмахнул руками, хватая растопыренными пальцами воздух и рухнул навзничь.

Ангел Христов медленно опустил винтовку. Палец, которым он нажал на спуск, горел и он потер его о влажную полу куртки.

— В две шеренги стройся! — голос офицера заставил его очнуться.

— Нале-во! Шагом марш!

Заря над белыми палатками лагеря проливалась серебряным дождем.

— Отделение… Стой!

Солдатские сапоги тверже ударили по земле и разом смолкли.

— Напра-во!.. Приказ командира полка: по десять дней домашнего отпуска!

— Рады стараться, господин поручик! — прозвучал дружный ответ.

Эхо залпа докатилось до палаток.

Владо Камберов поднялся, поглядел на сонные лица товарищей, затем перевел взгляд на пустую койку Ангела Христова.

— И наш участвовал, — отметил Георгий таким тоном, будто ничего не случилось, только на скулах у него заиграли желваки.

Владо Камберов вздохнул, припомнив пленного партизана, и вздрогнул при мысли, что завтра его может ждать такая же судьба.

Немного погодя, в палатку вошел Ангел Христов. Поздоровался.

— Доброе утро, — ответил один Георгий Ваклинов.

Пока Ангел занимался своим ранцем, все уже успели одеться.

Мишо направился к выходу, но Ангел остановил его:

— Земляк, я еду домой. Отпуск мне дали.

— За что?

— Не прикидывайся дурачком. За то самое. Ты своим что-нибудь хочешь передать?

— Иди к черту! — взорвался Мишо и, как бы отмахиваясь, ударил его по лицу.

Ангел выронил ранец и, пригнув голову, кинулся на Мишо. Сплетясь, они рухнули на землю. С трудом удалось их растащить. Пока Ангел отряхивал пыль со своих бриджей, Георгий держал за руку тяжело дышавшего Мишо и тихо шептал ему на ухо:

— Опомнись! Рехнулся ты, что ли?..

— Пусти меня! — вырвал руку Мишо, присел на койку.

Ангел закинул ранец за плечо и вышел из палатки. Его проводил только Лалю Бижев. Через минуту Ангел вернулся, откинул полотнище и насмешливо бросил в лицо Мишо:

— Ухожу в отпуск, на десять дней!

Мишо вздрогнул, сжал кулаки, но промолчал. А за спиной его стоял настороже Георгий Ваклинов.

— Я знал, что на рассвете расстреляют партизана, — заговорил он. — Я всю ночь глазом не моргнул. А когда услышал залп, — прикинулся спящим. Что с того, что ты изобьешь или даже убьешь Ангела Христова? Ничего… Солдат, которые стреляли, поставят нам в пример… И тебя могут использовать в качестве примера… Предав военно-полевому суду.

Только сейчас до Мишо дошли его слова.

— Твоя правда, — сказал он.

— Всякое мне довелось повидать в жизни, — сказал Георгий. — Но я уже давно понял: дашь ли волю чувствам — страдает общее дело. Все нужно взвешивать, обдумывать. Так я приучил себя к дисциплине. Научился владеть собой. Силы делу нужны. И злость, и радость этому надо подчинить. Борьба нашего класса. Всю свою жизнь я ей посвятил. Это с виду я такой спокойный. Я просто сдерживаюсь, берегу силы, береги их и ты. Придет время — они нам понадобятся.

Мишо будто сник под этим градом слов. И все-таки он не вполне согласился с Георгием. Владо Камберов был ему ближе, понятней, и, время от времени, Мишо робко поглядывал на него, но тот молчал.

Награда, как червь, разъедала душу Ангела Христова. Он резко изменился за минувшую ночь. На всех он посматривал свысока. Ему хотелось, чтобы люди видели его новое обмундирование и его радость, что поднимало его в собственных глазах.

В купе он сначала был один. Поезд медленно полз среди серых гор. На полустанках задерживали его недолго. Ангел Христов высовывал голову из окна, рассеянно рассматривал солдат и железнодорожников на перроне и думал, что это очень справедливо, что он едет в отпуск в новом обмундировании, а они тут шатаются в выгоревших рубахах и с винтовками на ремне. И радость, порожденная наградой, заполняла всю его душу.

Еще до Кюстендила все места в купе заняли. Ангел Христов кричал из окна лезущим в вагон пассажирам:

— Мест нет! Все занято!

Пожилая, полная женщина не обращая на него внимания, прошла в купе, и поставила на пол большой узел.

— Гостить долго не буду… — уверяла она в коридоре кого-то из провожающих.

Поезд тронулся и она снова появилась, вошла в купе.

— Нет здесь мест, — враждебно встретил ее Ангел Христов.

— Мне бы только багаж поставить, — сказала женщина.

— Некуда его ставить.

— Отодвинь немножко свой ранец. Вот так. Видишь, что есть.

Ангел недовольно закусил губу.

Женщина помолчала немного и снова обратилась к нему:

— Ноги у меня устали. Когда я была молодой, мне не верилось, что ноги могут отказаться держать человека. И у меня есть сын, как ты, он в Софии учится. Везу ему кое-что. В городе не то, что раньше, никаких продуктов не стало. Сынок придет меня встретить, познакомлю тебя с ним. Мир тесен, гора с горой не сходится…

Ангел Христов отвернулся, делая вид, что не слушает ее. Женщина умолкла, потом шумно вздохнула.

— Ты что, не понял моих слов? — сказал она прямо. — А ну-ка встань, уступи мне место.

— Я же солдат, в отпуск еду… — Как-то неловко начал оправдываться Ангел Христов, но встал. Облокотившись на окно, он впервые после того, как покинул лагерь, задумался.

В село он приехал на следующий день вечером. Перед общинным правлением, как светлячки, мигали огоньки сигарет. Его подозвали.

— Добрый вечер, — поздоровался Ангел Христов.

— А, это ты Ангел? Тебя уволили, что ли? Ну, как там? — расспрашивали его люди.

Поговорили о том, о сем, и, наконец, речь зашла о войне.

— Ты слышал что-нибудь загодя о войне, которая началась сегодня утром?

— Какая война? — удивился Ангел Христов и только сейчас опустил на землю свой чемодан.

— Германия с Россией столкнулись! Вот это будет дело!

— Я в отпуске, впервой об этом слышу.

Тотка издали заметила солдата в группе крестьян, и направилась к нему, ноги ее подкашивались от волнения.

— А, это ты Ангел, здравствуй!

Увидев ее, Ангел Христов сразу же вспомнил о драке с Мишо, и нехотя ответил на ее приветствие.

— Всех, что ли, пускают? — продолжала Тотка, не замечая его смущения.