Некоторое время шли молча. Потом, когда Петко простился с ними и ушел, Стоян спросил, напрямик Мишо.

— Жена знает, чем ты занимаешься?

Мишо посмотрел на него удивленно.

— А моя… Знал бы ты, какая она. Я ведь поздно женился. Ты тогда еще вот такой был. Когда исключили меня из училища я вернулся в село. «Сумасшедший» — набросились на меня все, даже мать… Потом суд, тюрьма… Когда вышел на волю, отец уже помер, мать тоже не дождалась меня. Братья захотели делиться. Хозяйство было большое. Ну, разделились мы. Трудно было одному. Решил жениться. Осмотрелся я — годы мои молодые пролетели… — Стоян, словно запнувшись, умолк.

— Ну, а дальше что? — спросил Мишо, забывая, что торопился домой. Стоян Влаев в этот момент показался ему другим, более близким.

— А дальше… Будто прокаженный я был для людей. За одну посватался, за другую — всюду мне от ворот поворот. В конце до деда Колю дошел: дочь его в девках засиделась — потому и отдали… Однако он поставил условие: чтобы не было на свадьбе красного флага. Что было делать? Может, не поверишь, но я согласился. А Петко Дянков, который теперь только о страде думает, все-таки вывесил знамя. К трубе привязал… Ты не думай, что я ничего не боюсь. И мне порой бывает боязно. Хоть прошел я через все мытарства. Но дело надо делать. Все кто-нибудь да должен быть первым… Да, ведь я о жене речь, повел. Так вот. Она добрая, трудолюбивая, любит чтоб порядок был в доме. Но у нее своя правда. Вот потому-то и нет у нас лада… — Стоян Влаев заглянул в глаза Мишо и продолжал: — Твоя, хоть и не поймет тебя, да все добрым словом встретит. Тяжело без ласки. А я в родном доме себя гостем чувствую…

— Подписи я снесу, — твердо сказал Мишо, прощаясь со Стояном.

Тот пошел, держась поближе к плетням.

Иван Портной, запиравший дверь своей корчмы, долго смотрел вслед одинокому мужчине, который, проходя мимо, будто бы ненароком прикрыл лицо рукой.

Мишо проснулся рано. Полегчало ему, когда он вчера вечером поведал Тотке кое-что из того, что и самому ему было не совсем ясно. Он встал тихо, стараясь не разбудить жену. Но сон ее был чутким.

— Уже уходишь? — открыла она глаза.

— Скоро вернусь.

— Не задерживайся, ты ведь знаешь, тревожится буду.

— Почему же?

— Да потому, что знаю теперь, чем ты занимаешься… Всегда теперь тревожиться буду. — Тотка набросила платок на плечи, вздрагивающие от утреннего холодка, и вышла за ним.

«Провожает его, словно во Фракию на заработки. Добрая она, только слишком сердца слушается, а от этого сила убывает, — скосилась на Тотку свекровь. — Мой-то с грудным ребенком на руках оставил меня. Ежели бы угождала я своему сердцу, не смогла бы выкормить и вырастить Мишо», — подумала она и пошла в свою комнату.

Рассвело. Первые лучи солнца стерли чуть заметные на росной траве следы и полегшая трава начала выпрямляться. Зазолотился заснеженный гребень горного хребта. Телега мягко затарахтела по еще влажной от росы дороге.

Пахать было не бог весть как трудно. Но что скажут люди: при муже мужскую работу делает! Это смущало Тотку и она старалась проехать через село незамеченной, чтобы как можно меньше людей видело ее. Впрягла коров. С поля взлетело несколько ворон, издали похожих на темные комья земли. Она воткнула лемех в землю и прикрикнула на коров, но они, почувствовав слабую женскую руку, потянули к меже. Однако немного погодя они успокоились и ровные борозды, как ломти хлеба, отрезанные привычной рукой, стали ложиться ей под ноги.

— Бог в помощь, молодица, — прервал ее мысли елейный голос.

— Дал тебе бог здоровья, — ответила Тотка и искоса взглянула на человека, который нарушил покой ее мыслей. Перед ней улыбаясь стоял Иван Портной.

— Н-но! — подогнала она коров. Не понравился ей взгляд этого человека. Все в селе знали, что одинокой женщине лучше не встречаться с ним в поле.

— А где же твой муженек? — сверлил ее взглядом Иван Портной.

— Дело у него в городе.

«Здесь что-то не так. Вчера допоздна в поле. Сегодня ни свет ни заря в городе», — затаил свои мысли Иван Портной.

— Что-то спозаранку оставляет он тебя одну, молодица. Аль не боится за тебя?

— Но-о! Пошли! — нарочно громко крикнула Тотка.

Мишо вернулся после полудня. Пришел прямо на поле. Глядя на мужа Тотка старалась понять, почему у него такое рассеянное, озабоченное лицо Она все еще сердилась, что он оставил ее пахать одну, и не спросила, что с ним. Мишо бросил куртку на телегу и взялся за поручи плуга.

— Н-но! — уверенно подогнал он коров.

Тотка сошла с борозды и любовно поглядела на склоненную над плугом широкую спину мужа.

— Утром Портной справлялся о тебе.

— Ты сказала ему, что я в городе?

— Сказала.

Мишо помолчал, помолчал и заговорил вдруг совсем о другом:

— Сегодня полк отправили в Македонию.

— Куда хотят, туда пусть и отправляют. Нас это не касается.

— И запасников взяли.

Тотка помрачнела, подумав, что Мишо снова уйдет в солдаты.

Солнце припекало, и поля под его лучами отливали свежекованной медью. Неподалеку две маленькие птички дрались из-за какой-то пушинки, которую в конце-концов отняла у них толстая ворона.

— Ах, ты воровка, — запустила в нее комком земли Тотка.

Все село высыпало на поле. Спешили покончить с жатвой и Бочваровы. Нужно убрать урожай побыстрей. Разве в такое время человек может знать, что его ожидает?

Солнце зашло и вечерняя прохлада легла на нагретую землю.

— Мама, пора уже кормить скотину, — напомнила Тотка свекрови.

— Ничего с ней не станется, потерпит!

В страду люди не щадили животных так же, как и себя.

— Иди, мама, хватит с тебя, — присоединился к Тотке и Мишо.

Уломали старуху. Она увязала сноп и отправилась в село.

— Как стемнеет, кончайте. И завтра будет день.

Старая Бочвариха давно косилась на сноху, но молчала. Тотка понимала в чем дело и все надеялась, что угодит ей. Но в это утро свекровь прямо сказала:

— Молодость — она как цветок, быстро отцветает. И о помощниках подумать бы следовало.

Права была свекровь, но в чем виновата Тотка? Ей хотелось этого больше, чем кому бы то ни было. Сколько она думала об этом и переживала.

— Покончим с жатвой — отведи меня к доктору, — сказала Тотка мужу. — Нужно сходить, — твердо добавила она, как бы желая убедить саму себя в необходимости побывать у врача.

— Ладно, — согласился Мишо, несколько удивленно поглядев на жену, но поглощенный работой, он не спросил Тотку, почему она раньше так упорно отказывалась показаться врачу. Не до этого было ему сейчас.

Снопы сложили в крестцы по пяти в каждом. Усталость налила свинцом ноги. Они едва передвигали их. По дороге домой Тотка украдкой наблюдала за мужем. Изменился он напоследок. Лицо его потемнело и удлинилось, а глаза смотрели устало. Любовь его истощила или работа? Тотка беспокоилась. Что она будет делать, ежели он, не дай бог, занеможет? Смотреть за ним она, конечно будет, но что это за жизнь? Какое-то новое чувство пробивалось в ее сердце; ей казалось, что она необходима Мишо, необходима для того, чтобы он был здоров.

На сером, как стерня, небе замигали звезды. Над рекой в ночной прохладе замерцали лампадки светлячков. Сверчки бодрствовали, прогоняя тишину.

Мишо шел, свесив голову, ни к чему не прислушиваясь. Его тянуло прилечь на землю, словно она могла снять с него усталость.

«Мучают его тайные мысли и заботы!» — подумала Тотка.

— Что-то ты похудел, — заметила она.

Мишо встрепенулся и, замедлив шаги, глянул на нее так, будто только сейчас увидел ее.

Жатва, заботы — все это давно уже мешало им остаться наедине. Мишо увидел как грудь Тотки трепетно вздымается. Он взял ее руку. Тотка остановилась и вся подалась к нему. Песня цикад словно обволакивала их теплой, пьянящей пеленой. Казалось, что даже звезды потускнели, чтобы стало еще темнее. Оба они, словно сговорившись, разом скинули с плеч серпы. Полуоткрытые губы сблизились…