У моей подруги Нельки в деревне есть большой деревянный дом. Пятистенок, много окон. Они смотрят на все четыре стороны света. В любой из горниц дома — солнце (если оно не спряталось за тучами). Климат в средней полосе — не ах! Триста дней в году серость — низкие тучи закрывают от пытливых людских взоров небесную синеву. Именно от тех, кто пытает небо: «Там ли он, рай-то?» Наверное, чтобы не сомневались, небосклон затягивается тучами. И земле теплее, и вера людская не так подвержена сомненьям…

За домом несколько соток занимает сад, а ближе к лесу — огород. Раньше, при хороших хозяевах, сад давал обильный урожай. С каждой яблони (а их было десять!) снимали по двадцать ведер крепких, наливных яблок! Еще в саду росли две груши, по периметру кустились сливы и вишни, а в уголке между баней и забором притулилась неприхотливая малина.

Теперь сад заглох в непроходимой крапиве, малине и вездесущих сорняках. Многие яблони, за которыми уже несколько лет никто не ухаживал, посохли. А те, которые боролись за существование, стали приносить мелкие плоды. Словно решили, что быть дичками легче!..

Дом достался Нелли Цезарь от бабушки. Умирая в возрасте 98 лет, Ефросиния Пантелеевна наказала внучке: «Ты уж не бросай его, внученька! Туточки Хваня живет!..»

А кто такой Хваня — я узнала вот как…

Шел третий день нового Изменения. Сколько их было, Изменений-то, — я сбилась со счета. По старому календарю, напечатанному до того, как они начались, этот день был воскресеньем. Проснувшись, я валялась в постели, домысливая сон, оборванный (на самом интересном месте!) скрипом открывшейся двери. Это вошла кошка Муся. Ей-то что, что у хозяйки выходной! Подавай завтрак — и все тут!

Выбравшись из блаженного тепла, я поплелась на кухню. Насыпала капризной любимице сухого корма из рекламного ролика, транслируемого каждое утро по всем каналам сразу. Этот китикет, скажу я вам, такая дрянь! А запах?! Говорят, алкаши им самогонку закусывают. Но Муська-то — трезвенница! Единственное, что говорит в пользу сухого корма, — кошка узнает китикет после любого Изменения. Не понимаю, как? По запаху, что ли?

В этот момент закаркал радиотелефон. Я нашла трубку на холодильнике.

— Лелик, при-ивет! Есть предложение! Нет возражений?

— Есть! — буркнула я, узнав голос Нельки.

— Фи-и! — поскучнела подруга. — Какая же ты!.. Неужели не хочешь съездить на природу, проветриться, подышать свежим воздухом?

С моим мнением Нелли почти никогда не считалась. Не раз я говорила ей, что вылазки на природу нужно обговаривать заранее! Мало ли что может произойти? Вдруг Изменение застанет врасплох? Тогда и выйти из леса будет проблематично — местность изменится полностью.

Нелька словно прочитала мои мысли:

— Да все будет в порядке, не волнуйся! Мы же — на дачу!

Она упорно называла свой загородный дом дачей. Что в моем представлении не вязалось с деревней, где и антенны есть на крышах, и газ с водопроводом, и дорога вполне приличная до трассы.

— Все равно не хочу! — заупрямилась я, стоя босыми ногами на холодном линолеуме и глядя, как Муська поглощает отвратительные сухарики. — Дай хоть в выходной расслабиться!

— Вот там и расслабишься! Банька, шашлычок, бутылочка «Кинзмараули»…

Я начала потихоньку сдавать позиции: Нельке совершенно невероятным образом удавалось доставать вино, произведенное до начала Изменений. И оно было настоящее! Не спирт, разбавленный водой с марганцовкой и ароматизатором.

— Ну? — послышался в трубке нетерпеливый голос.

— Мне нечего одеть. Пуховик еще в прошлое Изменение превратился в короткую куртку, да так и застрял в этом виде. Похоже, надоело меняться.

— У меня есть теплая куртка. Цвет — закачаешься!

Зная ее склонность к экстравагантным цветам (самый любимый — отвратительно-желтый!), я запротестовала:

— Желтую не одену!

В трубке послышался тяжелый вздох:

— Да коричневая она! Понятно? Повторяю по слогам: ко-рич-не-вая!..

Когда нечто совершенно невероятное «подкатило» к подъезду, я невольно попятилась. И задрала голову, чтобы рассмотреть странное сооружение. То ли шесть, то ли восемь конечностей затормозили все сразу. И круглый шар, подвешенный где-то посередке «ног», угрожающе качнулся в мою сторону… Легковушка Нелькиного друга стала похожа на отвратительное членистоногое…

Через час мы уже тряслись по трассе в громыхающей «шестерке». Я с отрешенным видом смотрела в окно. Мимо пролетали деревья, оголившиеся до скелетообразного состояния. Листья, точно грязное сырое белье, лежали на озябшей земле и прятали в своих душных объятиях веселую зелень травы. Тщетны были ее усилия пробить этот толстый преющий пласт! Настанет время, и листья сгниют. Будет славная подкормка травке! Она потянется вверх — зеленая, дружная, буйная!.. А пока коричневые, блекло-желтые, бордовые краски угасающей осени наводили на грустные мысли. Хотелось домой, в ту самую постельку, которую я так непростительно быстро сегодня оставила. И зарыться головой в подушку, забыть (хоть на несколько минут!) о том, что через день нужно идти на работу и делать вид, что понимаешь, в чем она заключается…

Нелька без умолку болтала с Митей:

— Представляешь, он мне и говорит: «Забыла меня совсем! Скоро с голоду сдохну. Хозяйка называется!» Вот я и стала наведываться туда почаще. В прошлые выходные тоже была: воду с хлебом ему оставила. Сейчас проверим, съел, что ли?..

Митина драндулетина сползла с трассы и по узкой асфальтовой дороге, заляпанной жирной коричневой глиной (скорее всего, проехал грузовик), покатила в сторону лесопосадок. Их только обогнуть — и откроется вид на деревню. Улица хоть и одна, но зато длинная. Километра два, наверное. Второй дом (слева от въезда) — и есть конечная цель путешествия. Коричнево-красная жестяная крыша, добротно сработанный сруб, большие окна — и… облупившаяся краска, покосившиеся двери, подгнившее крылечко и просевшие доски.

Да-а-а… Этому бы дому да хорошего хозяина! Подлатать, подправить, подкрасить…

Митя вылез из машины, не глуша мотор. Поднатужившись, он по очереди приподнял осевшие створки ворот, но до конца так и не смог открыть. Нырнув в теплый салон, обернулся:

— Нужна помощь!

Мы нехотя вывалились из «паука» и попробовали открыть ворота. Получилось не сразу и не так хорошо, как хотелось бы. В земле остались два глубоких полукруга…

Я рассеянно скользнула взглядом по окнам… да так и прилипла к ним. К стеклу одного, изнутри, было приплюснуто плоское невыразительное лицо, заросшее то ли волосами, то ли шерстью. Нос — пятачком, глаза навыкате, и во рту один зуб.

— Ой! — вырвалось у меня.

Нелька оглянулась:

— Что?

— Там!.. — я указала пальцем на окно.

Она повернулась. Но «лицо» уже исчезло.

— Что — «там»?

Я засмущалась:

— Да так, показалось…

Мы выгрузили продукты на крыльцо. Нелька отперла дом ключом, который нашла под притолокой.

Я боязливо вошла в дом. Пахло сыростью, плесенью и еще чем-то нежилым, не домашним…

— Сейчас печь растопим… Митя, иди наколи дров! — приказала Нелька и в предвкушении блаженства потерла ладони. — Сейчас будет тепло, хорошо-о-о!

Это последнее «хорошо» у нее получилось протяжное, певучее, на наш местный манер. Именно по этой певучести в разговоре нас и в Москве узнают. Вот, мол, провинция опять понаехала!

В передней горнице я увидела огромную русскую печь. Я даже не знала, что такие печи еще есть на свете! Огромная, белая, вытянутая вдоль всей стены, за которой виднелась вторая комната. Спереди (где-то на уровне глаз) к печке была приспособлена полка, на которой громоздились старые валенки, куртки, шапки. Эта полка напоминала палубу теплохода, на которой при отплытии толкутся разномастно одетые пассажиры…

Нелька повязала фартук, белый платочек и стала похожа на настоящую деревенскую бабу. Подставив табуретку к печке, она залезла, открыла задвижку на трубе: