Но земляне успокаиваются. Созданные ими воинственные роботы, кажется, встали на мирный путь. На многих снимках, снятых с помощью телескопических линз, видны роботы, которые бродя по склонам гор и холмов своей планеты, в одиночестве собирают цветы. Особую известность получает одна карточка, снятая крупным планом, которую подхватывают все средства информации. Она облетает всю ликующую Землю. На ней робот четыре метра ростом и в полном своем снаряжении стоит с огромной охапкой цветов. Так я и собирался озаглавить рассказ: «Робот с цветами».

К этому времени Мэрион кончила мыть посуду. Мы стояли во дворе, в крошечном укромном садике, безмятежно наблюдая за птицами, сновавшими над крышей старой церкви, что стоит за садом. Вышла Никола и стала смотреть вместе с нами.

— Конец? — спросила Мэрион.

— Не совсем. Тут вступает ирония. Снимок робота с цветами неверно истолковали: роботы вынуждены уничтожать цветы, ибо цветы выдыхают кислород, а кислород может вызвать у роботов ржавчину и поломки. Они не унаследовали от людей привычки поклоняться красоте: у них извечный порок всех роботов — они утилитарны. И через несколько лет они вернутся на Землю, чтобы стереть землян с лица Земли.

Я услышал, как в кухне снова загудел холодильник, и подавил желание сказать об этом Мэрион — мне не хотелось спугнуть солнечные блики на ее лице.

— Вроде закручено недурно, — сказала она. — Похоже, может выйти сносный рассказ средней руки. Не совсем ты, пожалуй.

— Мне почему-то кажется, что я не смогу его закончить.

— Он немножко напоминает рассказ про робота Пола Андерсона, который тебе так понравился, — «Эпилог», что ли?

— Может быть. Все научно-фантастические рассказы похожи друг на друга. Еще он чуть-чуть напоминает один рассказ Гарри из сборника «Война с роботами». Но мне вовсе не поэтому не хочется кончать «Робота с цветами». Может быть, он бы так понравился Фреду Полу или Майку Муркоку, что они бы его напечатали, но меня он не устраивает. И не просто потому, что это плагиат,

— Ты как-то сказал, что можешь всегда отличить плагиат, потому что ему всегда не хватает эмоциональности.

В маленьком декоративном пруду среди листьев кувшинок поблескивали золотые рыбки. Никола и Мэрион с интересом наблюдали за ними. Я уже говорил, что они похожи. Я глядел на них сверху вниз с любовью и легким раздражением. Ее последние слова подсказали мне, что она поддерживала разговор только ради меня — ему тоже не хватало эмоциональности.

— Я предполагал, что ты спросишь, почему меня не устраивает этот замысел.

— Дорогой мой, если мы собираемся заезжать за Каррами, нам пора двигаться. Уже без двадцати три.

— Я мечтаю об этом.

— Я через минутку вернусь. — Проходя мимо, она меня поцеловала.

Конечно, она права, думал я. Я сам должен решить все это, иначе я никогда не буду доволен. Я пошел и присел рядом с кошкой и стал смотреть на золотых рыбок. Птицы деловито суетились у церкви, добывая пищу птенцам. В их недолгой жизни им дано так мало времени наслаждаться летом.

То, что мне хотелось высказать, было в каком-то смысле совсем не то, что мне хотелось высказать Мэрион. И на то была своя особая причина — во многом это как бы составляло часть меня самого. Я видал не одно исполненное любви лето и рядом со мной бывала не одна влюбленная девушка. А сейчас рядом была Мэрион, самая нежная из них, та, с которой я больше всего мог чувствовать себя самим собой и свободнее всего выражать свои мысли. Вот почему мне и не хотелось злоупотреблять этой своей привилегией. Мне нужно было сохранить что-то в неприкосновенности.

Поэтому я боялся сказать ей больше, чем уже сказал. Я боялся сказать ей, что в своем теперешнем ощущении счастья я испытывал лишь презрение к своему рассказу про роботов и ничего другого никогда испытывать не буду, как бы искусно я его ни написал. В сердце моем не велось никаких войн, как же мог я поверить вдруг в межпланетную войну со всеми этими немыслимыми и невероятными вещами? Откуда это желание возиться с бесчувственными металлическими созданиями, этой пародией на человека, когда я обласкан таким нежным и мягким существом, как Мэрион?

Больше того, не является ли сама научная фантастика продуктом разъятой и непримиримой человеческой природы? Я полагал, что да, потому что и мои собственные фантастические романы описывали главным образом мрачные вещи — отражение тех несчастий, которые преследовали меня всю жизнь до появления Мэрион. Но и в этом было не легко признаться.

Мысль о роботах, собирающих цветы, внезапно подумал я, это сигнал, который посылает мне моя душа. Она говорит, что мне необходимо изменить направление мыслей, отказавшись встречать все в штыки; нужно перевернуть шекспировские строки:

Нарядная беспечность — в сундуках.

В почете ныне оружейник…

^[1]

Пора показать несостоятельность моих оружейников и вновь извлечь на свет беспечность. Душа моя стремилась отделаться от вооруженных людей, но мое исполненное страхов «я» заставляло меня закончить рассказ тем, что роботам придется готовиться к новым тяжелым временам. Вся литература не что иное как подобное продолжение внутренних битв.

Ну, и если для меня кончилась пора невзгод… пусть даже кончилась лишь ни время… Разве не должен я пока можно сложить оружие? Разве не должен я вознести благодарность богам, а также моим терпеливым постоянным читателям, написав пока я могу — какой-нибудь веселый рассказ? Разве не должен я выйти из-за защитного вала и показать им хотя бы однажды будущее, в котором, быть может, стоило бы жить?

Нет, объяснить это слишком сложно. А для меня все и так было ясно и не нуждалось ни в каких объяснениях.

Поэтому я встал и, оставив растянувшуюся у пруда кошку в надежде, что ей удастся поймать рыбку под листьями кувшинок, прошел через кухню в кабинет и принялся рассовывать по карманам все необходимое и вытаскивать оттуда все ненужное, размышляя о предстоящем пикнике. День был чудесный, теплый и почти безоблачный. Нам с Чарльзом Карром непременно захочется холодного пива. Они должны были захватить провизию, но безошибочный инстинкт подсказал мне, что нужно позаботиться о пиве.

Когда я вынимал из холодильника четыре банки пива, мотор опять загудел. Стареет, бедняга. Ему еще нет десяти лет, но нельзя же думать, что машина будет работать вечно. Только в романах. На бумаге можно послать в межпланетное путешествие одушевленную машину на множество бумажных световых лет и она тебя никогда не подведет. Это будет в соответствии с твоей психикой. Может, если начнешь писать счастливые рассказы, душа обретет в них надежду и в ней зародятся счастливые мысли, как десять лет назад или даже раньше.

— Вот достаю пиво! — сказал я вошедшей в комнату Мэрион. Она переодела платье и подкрасила губы. Она выглядела так, как выглядят девушки, без которых не обходится ни один стоящий пикник. И я знал — она поладит с детьми Карров.

— Мне вроде помнится, что консервный нож — в машине, — сказала она. А что тебе, собственно, показалось не так в твоем рассказе?

Я рассмеялся.

— Ах, да не обращай внимания! Просто показалось, что это так далеко от реальной жизни.

Я взял банки и, обхватив ее одной нагруженной пивом рукой, направился к двери, декламируя: «Как жить мне без тебя, как отказаться от сладостных речей и нежно связавшей нас любви?»^[2] Я для тебя, как Адам для Евы.

— Ты уже, видно, приложился к пиву, друг мой Адам. Дай я возьму сумочку. Что ты хочешь этим сказать: «далеко от реальной жизни»? Может, у нас и нет роботов, зато есть холодильник, который обзавелся собственным разумом.