- Ну, тише задушишь же ведь, - в шутку заворчал друг.
- Здравствуй Рэвул. Не виделись сто лет!
- Ну, здравствуй уродец, - сквозь тяжелое похмелье, сияя от радости, глядя на Рурхана, сказал он. - И что это еще за "Здравствуй Рэвул"? А как же привычное мне "говнюк"? Кроме тебя меня так больше никто не зовет.
- Ой, не надо вруша. Я звал тебя так пару раз! В шутку...
- Но я успел привыкнуть.
- Ну, ты что я теперь так не разговариваю, даже с тобой. Я теперь вроде как цивилизованный.
- Значит ты не мой друг Рурхан. Все я пошел отсюда, - в шутку пробурчав это, он начал уходить.
- Стой ты! - смеясь, остановил его Рурхан. - Я изменился, но все равно я это я.
- Изменился ты конечно сильно. Какой у тебя плащ интересный, - он принялся разглядывать Рурхана, щупать его одежду.
- Да я теперь армидеец! - все еще под воздействием радости встречи они снова засмеялись. - Зато ты запустил бороду, стал похожим на них. Что засранец предал наши идеалы?!
- "Засранец"! Уже нормально. Шутишь что ли, какие там идеалы. Я это... злоупотребляю... - виновато, будто в преступлении сознался он. - Не просыхаю, встречаюсь с синим змеем, лечу душу, ну ты короче понял. А что еще делать в этой дыре? Ты же меня бросил...
- Рэвул! Не говори так, даже в шутку, - Рурхан согретый теплом своей Селины, теперь реагировал на все эмоционально и говорил ее словами. Рэвула рассмешила такая его реакция. - Ну как у тебя дела, как ты расскажи?
- Вот сейчас проснулся, башка трещит, - Рэвул нес первое, что пришло в голову. - Думал что утро, решил пойти раньше всех, пока еще темно воды набрать! - смеясь, сказал он, взглядом указывая на ведра и коромысло, лежавшие рядом. - Иду такой, думаю, что я самый умный, наберу воды, пока народу нет, нагрею, умоюсь. А оказалось все как всегда наоборот. Уже путаю время суток из-за... ну ты понял из-за чего.
- Да понял, твое амбре тебя выдало, - сказал Рурхан. Услышав от друга новое непонятное слово, Рэвул в недоумении сморщил лицо. - Вынужден тебя огорчить, сейчас вечер, часов десять, по-моему.
- Да я знаю уже. О том, что я на голову больной мне уже сказали.
- Так, а зачем ты тогда идешь к ручью?
- Ну что я зря шел что ли? Пойду уже наберу, лишнее не будет. Все равно меня все за придурка считают, чего мне бояться?
- Ты ничуть не изменился, - с улыбкой смотрел на него Рурхан.
- Но я же не предатель, в отличие от некоторых, я остался верен предкам.
- Во-первых, это не смешно. Во-вторых, быть тупым бородатым дикарем оправдывая это верностью предкам это просто тупо.
- В-третьих, я мог бы уйти с тобой, если бы не был трусом.
- Так ты что ничего не знаешь о том, что произошло сегодня?
- Я смутно помню только утро. Сейчас умираю просто...
- Наши же собрались воевать, ну отважились отправиться на битву с волками, чтобы сбросить с себя бремя жертвоприношения.
- Вот идиоты, да?!
- Да не говори, - улыбнувшись, согласился Рурхан. - Ну, расскажи мне! Ты как сам-то вообще, как родители?
- Так пьяный проспишь и всю войну, и все на свете. Надо завязывать, но вот только когда? Съехал я от родителей, живу с сестрой, так и собираю коренья. В свободное время все пытаюсь поймать "белочку"! - улыбаясь, все также смеясь над своей жизнью, говорил он.
- Понятно, меня же ни стало. Жаль, что все так получилось...
- Это я должен просить прощение. Знаешь, как я себя ненавидел за то, что тогда не пошел с тобой, за то, что вернулся... я, предал мечту, - помрачнев, сказал Рэвул.
- Нет, ты просто продолжил жить привычной жизнью, а я ее покинул и обзавелся новой. Теперь даже не знаю, какая из двух жизней настоящая. Вернее знаю и от этого мне больно...
- И что ты там видел за горами?
- Большой мир, но он не такой прекрасный и интересный как мы думали. Золотой город теперь мой дом!..
Позабыв про ведра и коромысло, всю ночь они не спеша бродили по окраине деревни и беседовали. Рурхан рассказывал ему об артэонах, об их великой цивилизации и о своей новой семье, показав ему фотографию своей возлюбленной. В компании Рурхана в Рэвуле снова проснулся тот любознательный мечтательный мальчишка, которым он когда-то был. Позабыв о похмелье, внимая каждому слову друга, он слушал с упоением. Вокруг затихли голоса, местные разошлись по домам, в деревне все погасло, горели только костры в армидейском лагере. Двое друзей еще долго бродили в тишине под светом Древа Нового Года. Этот разговор и встреча с оставленным другом заставляли блекнуть все окружающие проблемы, пусть и ненадолго.
Морозным ясным утром почти все охотники деревни столпились у армидейского лагеря в ожидании ответа от пришедших воинов. Как бы Рурхан не пытался их отговорить, все было бесполезно, жаждущие перемен, готовые принять любые последствия своего бунта они просто уперлись, не желая внимать разумным речам. В их глазах застыла полная решительность, которую было не сломить. Говорить о возможной иллюзорности всей этой их свободы, губить их последнюю надежду Рурхан не стал. Люди Волка в лице все того же Флиглусхана каждое слово которого поддерживала толпа, доходчиво дали понять что ситуацию уже не изменить, вопрос только в том поддержат ли их воины севера в этой битве или нет. Слово взял маг. Он успокоил Людей Волка, пояснив, что Армидея в лице своих солдат окажет всю необходимую помощь своим новым друзьям, и не бросит их пока все не уляжется. Заручившись поддержкой солдат, Люди Волка обрадовались, им казалось, что судьба теперь на их стороне. Они предложили отправиться на битву завтра утром, а сегодня вечером отгулять величайший пир в их истории. После этого негласного совета, все его участники дружно приступили к разгрузке гуманитарного груза. Дети зашелестели обертками от конфет, которые потом носимые ветром валялись на белом снегу разбросанные по всей деревне. День был солнечным и ясным, казалось, ничего не предвещало беды.
Командир, не получивший никаких прямых указаний из центра, взял полное командование на себя. По его приказу первая рота на следующее утро в сопровождении транспортников должна будет уйти к Снежным Вратам, разбить там лагерь, занять оборону и ждать. Вторая и третья роты под его командованием в пешем порядке отправятся с Людьми Волка на эту их битву. Вэйнон высказал интересную идею - он предложил попросить Людей Волка немного подождать, а самим пока постараться отправить весточку в Армидею и вызвать подкрепление. Если бы армидейских морпехов был не батальон, а хотя бы пара полков, то по поводу битвы с волками можно будет не беспокоиться.
- Нет. Ты что полковник! Подкрепление не пропустит Таргнер. Мы сами чудом дошли до деревни. Не забывайте мы на территории безумного Духа. Воздушное пространство хранит эта воронкообразная аномалия, а что в себе таит этот лес, я даже думать не хочу. Кроме нас другой помощи извне местные не дождутся. Мы заперты здесь одни, как всегда без связи, рассчитывать стоит только на свои силы, - сказал командир. За ночь, смирившись с ситуацией, он стал самим собой, говорил громко и четко.
Командир пока светло построил весь батальон сбоку от лагеря, чтобы вкратце обрисовать суть предстоящей боевой задачи рядовым бойцам, провести небольшой инструктаж перед битвой. Батальон взводами растянулся перед ним. Дул средний ветер, тихо колыхался возвышающийся над строем флаг Армидеи - все та же золотая птица в черном круге, а также флаг армидейской морской пехоты - военный корабль носом выперший на сушу, замерший в готовности к десантированию бойцов.
Майор Калегром опустивший уже солидную бороду с улыбкой оглядел ряды своего батальона. Все здесь безумцы, придурки, раздолбаи, одним словом надоевшие доставшие рожи. Они также стояли перед ним на фоне степей и объятых огнем деревень дикого юга, и вот теперь на фоне Мерзлого леса на него смотрит все та же кучка безумных дегенератов. От чего-то, непонятно для самого себя, глядя на своих солдат, стоящих строем он ощущал прилив какой-то странной радости в душе. Будто в эти мгновения, стоя перед батальоном, выполняя обязанности командира, он по-настоящему жил. Находясь дома в очередном отпуске после длительной командировки, устав от бездействия, он как конченый безумец с замиранием сердца думал об этом мгновении, ждал того когда снова будет на своем месте. Эти безумные ублюдки, что выстроились перед ним, командиром которых он является, вопреки всему воспринимались им как нечто родное, в душе занимающее место на одном уровне с семьей оставленной дома.