Мертвецы исчезали, а Октябрьская революция ширилась и крепла с каждым днем.
Ярко освещенный Гатчинский дворец утопал в непроницаемой мгле осенней ночи. На дворе было сыро и холодно. Жизнь кругом после только что пролетевшего шквала вдруг точно замерла. Мерцающий свет электрических лампочек слабо освещает отдаленные улицы. Кругом - ни души. Только патрули нарушают тишину своими мерными шагами и негромким говором. Хочется как можно скорее юркнуть в теплое помещение, укрыться от пронизывающей сырости, дать отдых натянутым нервам и уставшему телу. Вот уже несколько ночей подряд не приходилось спать. Все жили напряженно, нервами. Зато теперь, когда нет непосредственной опасности, вдруг чувствуешь невыносимую усталость. Ноги отказываются передвигаться. Медленно поднимаюсь во второй этаж - в помещение штаба. Коридоры дворца переполнены спящими красногвардейцами и матросами. Измученные бессонными ночами, переходами и предшествовавшими боями, они спят богатырским сном, почивая на лаврах своих первых побед.
Добираюсь до комнаты, где помещается штаб, грузно опускаюсь на стул. Товарищ Сивере, не отрываясь, продолжает писать приказ. В комнату входит товарищ Артуньянц, только что вернувшийся из Петрограда. Он спешно, ликующе передает все новости: о подавлении юнкерского восстания в Петрограде, о перевороте в Москве и других городах. Хочу слушать его рассказы, но отяжелевшие веки не слушаются, быстро засыпаю сидя в кресле...
Уже высоко поднявшееся солнце своими лучами золотило только что выпавший первый снег, когда меня разбудили. Тут же на диване спал Сивере, а рядом в кресле Артуньянц. Будят и их. Комендант докладывает:
- На площади все построены, прибыл кинематографщик. Ждем вас.
- А сколько времени?
- 11 часов.
- Фу ты, черт, как здорово заспались! Сейчас идем.
На площади против Гатчинского дворца выстроены красногвардейцы, матросы, а позади них казаки 3-го корпуса и ударники. Сегодня для кинематографа будет инсценировка взятия Царского и Гатчины. Красногвардейцы и матросы с радостными лицами пускают остроты:
- Черт возьми, на кинематограф попадем, да еще и в историю!
Около аппарата хлопотливо, с озабоченным лицом, суетится маленький растрепанный человечек, виновато повторяя:
- Две минутки, две минутки, и все будет готово. Вот еще минутку! Можно начинать.
Красная гвардия дефилирует. Кто-то из матросов, задорно смеясь, вскрикивает:
- Товарищ Сиверс! Пусть казаки и ударники удирают, а мы будем преследовать. А кто же будет за Керенского в женском платье? Жаль, что удрал, вот теперь бы как раз пригодился.
Вчерашние хмурые, с суровыми, озабоченными и напряженными лицами герои Октябрьского переворота сегодня по-детски смеются. Если бы сейчас появился Керенский, они стали бы с любопытством его рассматривать; им просто захотелось бы его даже пощупать, понять, что это был за человек, который с первых дней февральской революции был у власти и до последнего момента не хотел передать ее рабочим, крестьянам, солдатам и матросам...
Инсценировка закончена, и красногвардейцы расходятся по казармам. Как-то не хочется верить, что еще во многих городах и на фронте идет борьба, льется кровь тех, кто настойчиво добивается власти Советов, кто через Советы хочет достичь мира, жаждет устройства новой жизни. Воображение рисует этот новый мир. новую, социалистическую Россию...
Направляемся в штаб. Навстречу быстрой походкой приближается дежурный по комендатуре:
- Здесь в Гатчине остались великие князья. Как с ними быть? Около их дома выставлен караул, чтобы никто самовольно туда не заходил.
- Кто из князей?
- Точно не знаю, но, кажется, Кирилл Владимирович и его жена.
- Едем к ним, чтобы под охраной отправить в Смольный.
У входа небольшого домика стоят часовые. Это они, вооруженные рабочие, охраняют бывших князей и не думают им мстить. Часовые, проверив пропуск, впускают в дом. Входим в гостиную. Навстречу нам из-за портьеры выходит высокий, худощавый, несколько сгорбленный мужчина; на лице - волнение; его жена, с красивыми, умными глазами, внимательно рассматривает вошедших.
- Вы будете князь?
Отвечает его жена:
- Да, я его супруга. Вы нас арестуете и тут же будете судить? Но ведь мы никогда не были солидарны с прежним царским режимом. Сейчас мы плохо разбираемся в происходящих событиях, но думаем, что для России это будет полезно. Россия вздохнет и возродится.
Она на секунду останавливается, как будто желая прочесть на лицах присутствующих, что ждет ее и мужа, и снова спрашивает:
- Что же вы теперь будете делать с нами?
- Сейчас мы вас не можем оставить здесь. Мы обязаны отправить вас в Петроград в распоряжение правительства. А дальше, куда вас направят, мы не знаем.
- Вы нас отправите в Петроград пешком, под конвоем, как арестованных?
- Нет. Сейчас прибудет автомобиль, и тогда вас отправим в Петроград.
- Вы разрешите нам взять продукты из своих запасов и необходимые вещи, а дом оставить на прислугу?
- Все, что вам необходимо, можете взять.
Через полчаса они были отправлены в Смольный в распоряжение правительства. Возвращаясь в штаб, передаю Сиверсу, что я намерен сегодня же выехать в Петроград. Делать здесь больше нечего.
Через три часа покидаю. Гатчину и расстаюсь с товарищем Сиверсом. Больше так и не пришлось нам встретиться. Этот товарищ, с большими умными глазами, обладавший колоссальной силой воли, мужеством и спокойствием, продолжал борьбу на многих фронтах против врагов трудового народа. Это был любимец красногвардейцев, впоследствии - красноармейцев. Он, доблестно сражаясь, погиб на Дону в бою против того же Краснова. Это один из многих творцов Октября, которые сложили свои головы в стойкой борьбе за раскрепощение трудящихся.
Петроград, в вечерней мгле окутанный серым туманом, казался пустынным и мертвым. Вот уже больше недели, как в городе Советская власть. Но на улицах, несмотря на ранний час (9 часов вечера), тишина. Жизнь замерла. Только изредка пробегают автомобили, встречаются патрули, и отдельные часовые греются у разложенных на улицах костров, останавливая автомобиль и проверяя пропуск.
Еще несколько дней назад в городе все кипело, как на вулкане. Безостановочно, днем и ночью, проходили войска, отдельные отряды, мчались броневые автомобили. Улицы были переполнены народом. Все ждали исхода борьбы. Теперь как будто все переутомлены, устали и еще с вечера спешат укрыться в квартиры.
Проскакиваю Невский, подъезжаю к Адмиралтейству. Здесь, в ярко освещенном зале, идет собрание Центрофлота; состав - почти исключительно матросы. Очутившись у власти, они, невзирая на усталость, на свою неподготовленность управлять государственной машиной, силятся превозмочь все трудности, наладить аппарат, наметить программу работы. Воодушевленные идеей, они не боятся бурь на своем пути. Это они свалили контрреволюцию, они же и построят новую жизнь. Уверенно они берутся за дело, не давая разрушиться аппарату и приостановиться той жизни, которая до сих пор била ключом во флоте.
Далеко за полночь длится заседание. Работа распределена; завтра, с раннего утра, каждый вступит в исполнение своих обязанностей.
После Октября
Знакомый кабинет. На тех же местах стоят столы, кресла, всевозможные морские модели, эскизы. У входа тот же учтиво раскланивающийся швейцар. Это подлинная живая история морского ведомства. Сколько на его веку сменилось министров, продефилировало всевозможных посетителей. Он служил при царе, при всех временных правительствах и достался даже большевикам. Только трудно ему понять, как все это быстро совершается и меняется. Пять месяцев назад он говорил делегации Центробалта:
- Его превосходительство министр Керенский еще не прибыл. Зайдите через часок.
А теперь те же делегаты, но уже как хозяева, заходят в тот самый кабинет, в котором еще в мае Керенский недоверчиво морщился на Центробалт, - чуяло его сердце, что в Центробалте он найдет своего заклятого врага. Но тогда он, конечно, не думал, что ему придется не только покинуть Морское министерство и председательское кресло, но даже и пределы России.
