Во время наших занятий – а теперь мы стали заниматься с Варенькой Фудель (Варвара Сергеевна Фудель – младшая дочь С.И. Фуделя[10]. – Ю.П.) – в комнате тёти Верочки часто появлялся Алик. Всегда стремительный, оживлённый, вдохновенно серьёзный, он охотно общался и с теми, кто был младше его, – а в том возрасте разница в шесть лет почти непреодолима. Стоило обратиться к нему, как лицо его озаряла приветливая улыбка; казалось, он рад видеть и слышать именно тебя и готов всё для тебя сделать. Его «налёты» в комнату тёти Верочки были всегда неожиданны и молниеносны. Тогда наши занятия прерывались, дверцы шкафа распахивались. Он брал оттуда нужные ему книги и удалялся так же стремительно, как приходил. «Вот видите, – говорила тётя Верочка, – Алик читает не одну книгу, как мы, а сразу пять». Действительно, и на даче в Отдыхе он раскладывал на садовом столике несколько книг и занимался так, как мы тогда ещё не умели. В то время как мы читали детские книжки, Алик уже познакомился с трудами лучших представителей русской религиозно-философской мысли.^[8]

Анатолий Краснов-Левитин

Алик был исключительный ребёнок. Очень красивый (лицом он удивительно похож на мать), он соединял живой сангвинический темперамент с разнородными способностями. Если меня спросят, какая именно черта у Алика наиболее поразительна, то я должен буду ответить – его исключительная гармоничность. О нём можно было сказать словами Золя про папу Льва XIII: «превосходный человеческий тип». Первый ученик, любимец товарищей, поразительно умелый и сообразительный, он в то же время в детстве читал массу книг, шутя выучил иностранные языки, увлекался биологией и историей. Мать сумела передать ему свою глубокую религиозность: уже в детстве он прислуживает в алтаре, знает службу наизусть, является своим человеком в церковных кругах. В двенадцать лет он приходит в Богословский институт к Анатолию Васильевичу Ведерникову, который был тогда субинспектором (с этого времени начинается их знакомство), и заявляет о своём желании стать студентом-заочником. Анатолий Васильевич, разумеется, вынужден был отклонить это предложение (советские законы категорически воспрещали религиозное обучение несовершеннолетних), однако хорошо запомнил смышлёного мальчугана (это знакомство впоследствии очень пригодилось Алику). В школе его товарищем оказался парень из интеллигентной семьи, близкий к церкви, – Кирилл Вахромеев (ныне – митрополит Минский Филарет). В храме Алик знакомится с верующей молодёжью. С детства Алик был не только верующим, но и церковным человеком.

Павел Мень

Наш папа считал себя подлинным евреем, разумеется, без националистического апломба. И своих детей тоже. И когда Алику исполнилось двенадцать лет, возраст совершеннолетия, отец решил с ним откровенно поговорить. «Ты знаешь, христианство и всё, что связано с ним, это – не наше». На что начитанный подросток мягко возразил: «А я докажу, что – наше».

София Рукова

Сам отец Александр как-то рассказал следующее. Школьником он очень любил службы в храме и почти всё свободное время проводил там. Однажды, будучи учеником уже девятого или десятого класса, он один стоял на всенощной в любимом им храме Иоанна Воина, что на Большой Якиманке. Был поздний час 31 декабря, когда все люди заняты приготовлениями к встрече Нового года. А он просто забыл об этом!

Неожиданно он почувствовал на себе руку служившего священника и услышал его тихий голос: «Это хорошо, что ты любишь Бога, храм и богослужение. Но никогда ты не станешь настоящим пастырем, если радости и скорби тех, кто живёт в мире, будут тебе чужды…» Внезапно мир словно заново раскрылся перед ним. Он ещё постоял немного, а затем вышел, полный невыразимой радости, словно Кто-то позвал его… С того дня он как бы заново родился: для людей страдающих, озабоченных, умирающих, лишённых веры, надежды и любви, и – для радующихся.^[9]

Олег Степурко

Однажды батюшка рассказал историю о том, как после войны в Загорске хулиганы забавлялись тем, что раскачивали толпу в Успенском соборе, и старушки, зажатые, как сельди в бочке, всю службу раскачивались взад-вперёд. «И вот я, – говорил отец Александр, – четырнадцатилетний подросток, останавливал эти волны. Я изо всех сил упирался и нажимал в противоположную сторону».

Валентина Бибикова

Началась эпидемия сочинения своих гимнов и песен. Алик оказался незаменимым: он отлично играл на семиструнной гитаре, у него был могучий голос и, самое главное, он сочинял хорошие стихи. Появились песни: «Биолого-охотоведческая» («Нам ли бояться холода…») и «Неолитическая» («Помнишь первобытную культуру?»). Слова «хобот мамонта вместе сжуём…» и «ты была уже не обезьяна, но, увы, ещё не человек…» быстро вошли в наш обиход. Песню эту поют до сих пор – и не только охотоведы. Так вот, эту песню в 1953 году сочинил Александр Мень:

Жизнь была замечательная. Все слегка одичали. Алик Мень вместе со всеми отрастил бороду. В телогрейке, с полевой сумкой и при бороде он был весьма импозантен. От всей этой оравы парней (я была там единственной девчонкой) он отличался лишь тем, что если не работал на «закрома» и не спал, то читал и писал. Он ухитрялся читать и писать даже во время работы. Как-то раз я обнаружила его в картофелехранилище, где он отгребал картошку от люка. В промежутках между подъезжающими машинами он что-то писал, положив сумку на колено.^[10]

Священник Александр Борисов

Помню, когда я ещё учился в Плехановском институте, то состоял в редакции институтской многотиражки, а отец Александр тогда рисовал карикатуры для неё. Там, конечно, не знали, кто именно их делал. Я просто приносил и говорил: «Это рисунки моего знакомого». Запомнился один забавный стишок с его шутливой иллюстрацией. Представьте: столовая, много народа, все проталкиваются, пытаясь взять себе еду, а тут человек лезет по головам с пирожком. И внизу моя подпись: «Если сила, парень, есть – приходи в буфет поесть!»