На следующий день, едва я успел прийти с работы, как раздался решительный звонок в дверь. Я открыл, и ожидания мои подтвердились: на площадке стоял Серега, исполненный решимости набить мне морду. Я расхохотался.

— Чего смеешься, сволочь? — сурово спросил он.

Я замолчал. Комизм ситуации начал перетекать в абсурд.

— Пойдем в комнату, — сказал я. — Разговор есть.

Он послушно снял туфли и проследовал за мной.

— А теперь слушай, — сказал я, когда он, все еще хмуря брови, уселся напротив меня в кресло, закинув ногу на ногу. И я поведал ему обо всем, что случилось со мной в последнее время. О том, как во сне стал владельцем газеты и баловнем женщин. Как постепенно эта жизнь наскучила мне, и я, в конце концов, повесился.

Серега слушал молча и не перебивал. Похоже, он не воспринимал мои слова всерьез. Тогда я рассказал ему о своем романе со Светланой, и о том, как она позвонила ему, чтобы сообщить о нашем грехопадении.

— Она сказала тебе: «Никогда бы не подумала, что Володя может быть таким аппетитным мальчиком». И ты пошел бить мне морду. А когда я расхохотался, спросил: «Чего смеешься, сволочь?»

Серега вытаращил глаза, явно не понимая, откуда мне известны слова Светланы. Я тоже этого не понимал, но был уверен, что она сказала ему именно их.

— Во сне у меня была Светлана, — повторил я. — А вчера то же самое произошло в действительности. Но дело не в этом, а в том, что две эти женщины — абсолютно одинаковы. То есть — это одна и та же женщина. Слова, жесты, ужимки (не стану вдаваться в деликатные подробности)… И то, что она сразу позвонила тебе, желая нас поссорить.

— Она всегда хотела нас поссорить, — заметил Серега. — У нее со школы страсть к дешевым интригам.

Я кивнул.

— Мы довольно долго разбирались в этом вопросе в моем сне. И, знаешь, чем закончился этот разговор?

Серега усмехнулся и поднялся с кресла.

— Понял. Давай деньги.

Пока мой друг ходил в магазин за водкой, я думал: стоит ли рассказывать ему обо всем, что я знал и думал. Воспоминания тяготили меня. С одной стороны — путешествие было лишь сном, с другой — я все больше сознавал связь этого сна с действительностью. И тот я, который был в путешествии, был одним из тех, которым я мог стать в реальной жизни. Савельев верно заметил — в жизни очень много препятствий, мешающих человеку в реализации его фантазий. И зачастую именно это спасает его от деградации.

— Слушай…

Мы сидели на кухне за столом. Бутылка опустела почти наполовину. Я начал свой рассказ.

— С каждой новой победой мне становилось все менее интересно. Женщины перестали волновать меня. Ощупывая их взглядом, я заранее видел все, что мог от них получить. Различались, в основном, голоса. Все остальное вскоре стало настолько привычно, что я забывал женщину прежде, чем успевал проводить ее до двери…

Жизнь опустела. Карьера по службе набирала ход, но и это меня не интересовало. Я делал очевидные шаги и пожинал закономерные результаты. Имел то, что хотел. Вернее — то, что должен был хотеть. На самом деле, я ничего не хотел. Мне было скучно.

И тогда я начал искать новые источники чувств. Стал проявлять непонятную и необъяснимую прежде жестокость. Девчонки убегали в слезах, а я мучился и наслаждался этим одновременно.

Мысль совершить убийство пришла неожиданно и возбудила меня. В смерти всегда есть что-то таинственное, столь же непостижимое, как и в рождении. Откуда-то из небытия появляется личность, где-то в небытии растворяется. Куда уходит человек, умирая? Что происходит с его сознанием, чувствами, ощущением времени? Знает ли тот, кто умер, о том, что он умер? Вопросы приходили постоянно, ни днем, ни ночью не давая мне покоя…

В конце концов я понял, что уже не могу остановиться. Дело оставалась за жертвой…

— И ты выбрал Светлану? — спросил Серега.

— Как ты догадался?

— Иначе не стал бы так много говорить.

Я усмехнулся.

— Да. Почему-то ее было жаль меньше других.

Теперь усмехнулся он.

— Интересное наблюдение… Других жаль, а ее — нет. Что ж, она — кусок мяса с глазами?

Я пожал плечами.

— Это ты сказал. Ты, который влюблен в нее столько лет.

— Может, оттого и влюблен, что она — кусок мяса с глазами, — отрезал он. — Может быть, в том и прелесть ее, что рядом с ней можно полностью отключить мозги. Самому превратиться в кусок мяса… Ладно, ври дальше.

— А дальше все понятно: я ее нашел, заманил к себе, затащил в постель и задушил. Это было не трудно, если учесть мои способности. Я все подготовил заранее: и могилу, и мешок, и лопату… И время я выбрал удачно. Никто на меня даже не подумал. А ты, Серега, даже обрадовался, когда ее не стало. Сказал, что Светлана — это проблема. Нет Светланы — нет и проблемы.

— Интересная мысль, — хмыкнул Серега и принялся не торопясь разливать водку.

— А потом наступила реакция, — продолжил я. — Меня начали терзать угрызения. И не только совести, хотя и это, конечно, тоже. Главное, что меня мучило — это постоянное отвращение к себе. Я вдруг понял, что жизнь моя — это концентрация зла и не более того. Когда-то родители вырастили меня, воспитали, надеялись, что я стану развитой личностью. А во что я превратился? Чтобы жить, я должен был лишать жизни других. Мне было невыносимо стыдно и противно от того, что по-другому я уже не мог и знал об этом. Я шел по улицам, смотрел на проходящих мимо людей и чувствовал неотвратимую страсть к уничтожению. Видимо, в человеке заложено некое активное начало, побуждающее к действию. Не реализуя его, я чувствовал себя трупом. Но, похоже, какие-то моральные принципы все-таки существовали во мне. Я убил Светлану, и это разъедало как кислота. Временами очень хотелось сделать так, чтобы это было неправдой. Хотелось вернуть ей жизнь. Я начал приходить к могиле, разговаривал с нею, просил прощения. А сам жаждал новой жертвы… И так продолжалось очень долго, я мучился, пока не пришел к неизбежному выводу: только собственная смерть примирит меня с собой. Только так я смогу убить, не убив при этом другого человека.

Серега слушал меня, внимательно глядя в глаза.

— Ты неважно выглядишь, Володя, — заметил он, когда я замолчал.

— А что ты хочешь, ведь я — убийца. Можно сколько угодно говорить о том, что путешествие — это сон или бред фантазии, но я-то знаю, что это — я. Я и теперь понимаю мотивы, руководившие мной тогда. Они живут где-то внутри меня. И меня мучает сомнение — существует ли вообще для меня выбор в жизни? Или я как камень, который толкнули с горы, и он должен теперь катиться до тех пор, пока не достигнет самой нижней точки. Я вот рассказываю тебе, а сам думаю: может быть, жизнь моя такая же, как этот сон? Механизм заведен, и деваться мне некуда. Конец предопределен. Как бы я ни метался из стороны в сторону…

Серега налил водки и придвинул мне стакан. Я залпом опустошил его, даже не заметив горечи.

— Осталось рассказать самый конец. Когда я душил Светлану, у нее были очень странные глаза. В них был не только испуг и не только ужас… В них было что-то еще… Что-то, чего я никогда прежде не видел. Может быть, тайна жизни и смерти? Не знаю… В общем, когда я решил покончить с собой, то захотел сделать это красиво. Мне еще раз захотелось посмотреть в глаза тому, кто умирает. И тогда я решил повеситься перед зеркалом. Снял вот эту люстру, привязал веревку, подставил табурет… И до последнего смотрел на свое отражение в зеркале…

— Ну и как, увидел? — спросил Серега.

— Вот этого-то я как раз и не помню! — я с силой хлопнул ладонью по столу.

Наступила тишина. Серега сидел напротив и сосредоточенно курил. Затем он встал.

— Володя, дай мне адрес Савельева.

— Зачем?

— Я тоже хочу совершить путешествие.

— Не советую.

— Ты жалеешь о том, что случилось?

— Не знаю.

— Но ты хотел бы вернуться на две недели назад, чтобы ничего не было?

— Не знаю. Какое это имеет значение? Все равно это уже невозможно.