Агеев издалека увидел эту женщину.
Руки ее были заняты сумками с провизией.
Юрий Кузьмич пошел ей навстречу.
Улица была полугородская, полудеревенская. Посреди одноэтажных домов неожиданно возвышались многоквартирные башни. В общем, картина типичная для подмосковных дачных поселков. Многие из них буквально на глазах превращаются в городки. Вместо дач, утопающих в зелени, никого не радующие домины из стекла и бетона.
— Здравствуйте, — сказал Агеев, — позвольте вам помочь?
— Не стоит, — ответила она. — К хорошему привыкаешь быстро, а завтра здесь вас может не оказаться.
— Отчасти это зависит от вас, Римма Сергеевна.
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Так разрешите, — повторил он, и на этот раз она милостиво отдала ему сумки.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Вариант первый: слухами земля полнится, — ответил Агеев. Вариант второй: я был на курсах машинописи, где вы преподаете, и мне сказали, как вас зовут и где найти. Выбирайте любой.
— Я, товарищ…
— Агеев, — подсказал он.
— Перепечаткой больше не занимаюсь. Артрит. Неприятная болезнь. Поэтому и не преподаю больше на курсах.
— А печатать мне ничего и не надо, — сказал Агеев.
Они дошли до дома, где она жила, поднялись на крыльцо, оказались в комнате, довольно просторной, где не было ни одного лишнего предмета, ни одной ненужной вещи, словно жила здесь не женщина, а холостой мужчина.
— Так что вам надо? — спросила она, перекладывая содержимое сумок в холодильник.
— Жизнь так сложилась, — объяснял Агеев, — что необходимо срочно научиться печатать. Я, конечно, мог бы записаться на курсы, но там ведь одни девушки, чувствовал бы себя не в своей тарелке. Кроме того, занятия начнутся через два месяца. А время терять не могу.
— В общем, хотите брать у меня частные уроки?
— Да. И как поется в популярной песне: «Мы за ценой не постоим».
— Машинка есть? — спросила она.
— Куплю.
— Покупайте. Уроки я вам давать буду. И сделаем все это в темпе. За три недели. Потом я собираюсь уехать отдыхать.
— Меня это вполне устроит.
— Будем заниматься по три часа в день. Утром можете?
Он кивнул.
— С 9 до 13?
— Договорились.
— Приходите завтра.
— Зачем же нам терять день? — спросил он. — Давайте начнем сейчас.
— Да устала я, — нехотя произнесла она. — А впрочем…
Ну, вот и наступил этот день, вернее утро, когда Крымов мог праздновать свою победу, торжествовать по поводу победы добра над злом, гордиться своим профессионализмом. Но ни праздновать, ни торжествовать, ни гордиться не хотелось. Хотелось в отпуск, который, судя по делам, придется на конец осени, а то и на начало зимы. Хотелось, чтобы дома, наконец, все собрались. Но Танюшка приедет только месяца через два, а когда Колька… — это, пожалуй, одному только богу известно.
Почему-то именно сегодня утром Крымов ощутил и усталость, и какую-то пустоту. Он когда-то где-то прочитал про опустошенность, которую испытывает писатель и художник, заканчивая новое произведение. Сейчас он грустно улыбнулся этой мысли. Конечно, лестно было бы поставить себя с творцами в один ряд, да не соответствует все это, увы, действительности. Во-первых, у него в производстве всегда находится по несколько дел. Одно кончается, второе в серединке, третье только начинается, а есть еще четвертое, а порой, и пятое. Во-вторых, ничего он не создает. Вот это, действительно печально. Ты, Крымов, разрушитель. Но разрушая зло, быть может, создаешь добро? Увы… Ну, может, помогаешь добру?.. Ладно расправь плечи, поправь галстук, попридержи эмоции…
В дверь его кабинета постучали.
Первым вошел Алексей Алексеевич Федин, за ним — Антон Михайлович Звягинцев.
У Федина лицо было, как всегда, жестким, неулыбчивым. Звягинцев же улыбался — чуть приветливо, чуть застенчиво.
— Здравствуйте, Александр Иванович, — сказал Федин. А Звягинцев издалека дружелюбно покивал головой.
— Здравствуйте. Садитесь.
Они устроились за небольшим столиком, стоявшим перпендикулярно к столу Крымова.
— Дела так обстоят, товарищи, — говорил Александр Иванович. — Вы обратились в прокуратуру с просьбой найти клеветника, который писал анонимки на вашего друга Владимира Ивановича Мельникова. Как вы знаете, прокурор Смирнов поручил это дело мне… Должен вас обрадовать. Мы знаем имя клеветника, мы знаем, кто он и что он за человек.
— Кто? — спросил Федин. Вопрос прозвучал резко, словно выстрел.
— Этот человек, — твердо сказал Крымов, — Антон Михайлович Звягинцев.
— Да вы что, Александр Иванович! — возмутился Федин.
А добродушная улыбка медленно начинала сползать с лица Звягинцева.
— Да как вы можете говорить такое! — возмущался Федин, а Крымов и Звягинцев не сводили друг с друга глаз. — Ну, скажи же ты ему, Тоша!
— Это — страшное обвинение… — начал Звягинцев.
— Страшное, — согласился Крымов.
— А доказательства? — Голос Звягинцева дрожал и обрывался, — я требую доказательств?
— Мы требуем доказательств! — говорил Федин, пристукивая в такт словам палкой.
— Ну, что ж, — после заметной паузы проговорил Крымов. — Я, Алексей Алексеевич, расскажу вам небольшую историю. Антон Михайлович может тоже послушать, хотя ему все это известно с большим количеством деталей, чем мне. Три с половиной года назад Мельников, уличив Звягинцева… скажем так — в нечистоплотности, предложил ему уйти на пенсию. Антону Михайловичу ничего другого не оставалось. И он ушел из треста и вечерами стал слушать свои любимые пластинки начала века. И копил, копил свою ненависть и однажды решил, что он старому другу должен отомстить.
— А где же доказательства? — спросил Федин.
— Вот, видите эту записную книжку? Это еженедельник Владимира Ивановича Мельникова. Среди разных записей о совещаниях и заседаниях есть и эта карикатура. А под ней стишки. Они не простые, с секретом. Это акростих. Прочтите первые буквы, с которых начинаются строки, и у вас получится имя — Антон. Кроме Антона Павловича Чехова и Антона Михайловича Звягинцева других Антонов среди знакомых Мельникова не было.
— И это все доказательства? — спросил Звягинцев.
— Это только начало, — пообещал Крымов. — Среди телефонов, встречающихся в этой книжке, есть один хорошо вам знакомый, Антон Михайлович. — Он нашел нужную страницу. — Вот этот. Видите? Не помните, кому он принадлежит?
— У меня плохая память на цифры.
— Но этот-то номер вы должны были помнить наизусть. Многократно ведь по нему звонили.
— Не помню.
— Это телефон вашей племянницы Риммы Сергеевны, которая живет на станции Пушкино по Ярославской железной дороге. Именно она, на принадлежащей ей пишущей машинке «Эрика», под вашу диктовку, а может, перепечатывая то, что было написано вами заранее от руки, исполняла анонимки.
— Тоша! Но скажи, что все это неправда!
Звягинцев молчал.
— Могу доказывать дальше, — говорил Крымов. — Только надо ли, Антон Михайлович?
— Надо! — настаивал Федин.
— Не надо, — спокойно проговорил Звягинцев. — Это, Алеша, действительно писал я.
— Ты?
— Я! Униженный и оскорбленный! В шестьдесят лет он мне дал пинка под зад, как вшивой собачонке. А сил еще было о-го-го! И работать хотелось. И заграничная командировка маячила. И вдруг — все — пенсионер. А за что? Так, мелочь, ерунда всякая! А мы ведь дружили сорок лет! Я его, как ты знаешь, от смерти спас! И все это под откос? За что? За что, я тебя спрашиваю?
— Но как ты мог, как мог, как мог? — с трудом шевеля побелевшими губами, спрашивал Федин. И судорожно искал по карманам облатку с нитроглицерином. Сунул таблетку под язык. Закрыл глаза.
— Мог! — твердо сказал Звягинцев. — Он мне в душу нагадил, а я, по-твоему, должен был утереться и благодарить! Нет, Антон Звягинцев обид еще никому не прощал!
— Как ты мог? — спрашивал Федин.
— Ну что ты заладил одно и то же?! — резко выкрикнул Звягинцев. — Он мне жизнь разрушил, а я должен был терпеть? Да разве ты в состоянии это понять?
