Милое, как Татьяне Сергеевне казалось, ушедшее в прошлое слово «сословие», напечатанное на программке к каждому концерту, в современном мире звучало как возврат в Империю с сильной рукой монарха, где социум, такой совсем недавно коммунистический, превратился в общество с феодальными отношениями. Как трактует энциклопедия: сословие – это сложившаяся на основе классовых отношений феодализма общественная группа с наследственными правилами и обязанностями, а в дореволюционной России – группа лиц, объединенная профессиональными интересами. Поскольку звериное лицо капитализма уже двадцать пять лет внимательно наблюдает за жителями России, общество расслоилось, и вот вам, пожалуйста: бедные беднеют, а богатые богатеют. Слои не перемешиваются, за редким исключением, происходит проникновение отдельных особей туда – сюда, но это мелочи.
Как уже упоминалось, самое нищее сословие – пенсионеры. Просветительский проект «Литературно – музыкальное путешествие в Париж 1900 года» следовало бы назвать благотворительным, поскольку частенько та часть нищих пенсионеров, что приползала на концерты, была очень даже просвещена своими еще советскими знаниями. Татьяна Петровна покупала билеты на все деньги, то есть всем подружкам, таким же старым каракатицам и знакомым, не прорвавшимся в олигархи.
На Московской земле что ни шаг, то история. Посетив три концерта и приобретая билеты на четвёртый, Татьяна Сергеевна полистала исторические записки прошлых лет об улицах и переулках Москвы и обнаружила, что участок, на котором было построено здание, издавна принадлежал семейству Нарышкиных. Часть участка с нынешними домами № 9-11 отошли в качестве приданого к Алексею Федоровичу Грибоедову, дяде знаменитого поэта и дипломата А.С. Грибоедова. В доме по Волхонке, 11, долгое время жил и работал художник В.А. Тропинин, здесь написан автопортрет художника на фоне московского Кремля. Именно сюда, в мастерскую художника, зимой 1826-27 гг. приходил позировать Пушкин. А вот дом № 13 так и остался за Нарышкиными. Со временем нынешний особняк, который неоднократно перестраивался, выкупила княжна Мария Петровна Оболенская, вдова прославленного генерала и героя войны 1812 г. Дмитрия Сергеевича Дохтурова. После смерти княжны Оболенской, в 1856-59 гг., в доме проживал участник декабрьского восстания 1825 г., герой войны с Наполеоном, награждённый орденом св. Анны IV-й степени, орденом св. Владимира IV-й степени с бантом, прусским орденом «За заслуги» и Кульмским крестом, полковник Сергей Петрович Трубецкой. В исторических заметках сказано, что смертная казнь князя Трубецкого была заменена на пожизненную каторгу в Сибири. Затем сроки каторги были сокращены, и спустя тридцать с лишним лет, добродушный, кроткий, молчаливый и смиренный бывший князь ходил по этим залам особняка, где сейчас мы слушали вечную музыку мастеров среди картин знаменитого художника.
Татьяна Сергеевна трепетала от поступи веков в старинных городах. Среди стен особняков и мостовых старых улиц Москвы прошло её детство. Историк по образованию, Татьяна Сергеевна всю жизнь отдала школе, где преподавала историю Древнего Мира и Руси в старших кассах. Времена менялись, учебники корректировались в соответствии с приходом к власти тех или иных персонажей. Время не только неумолимо, но и опасно, и тревожно, и страшно, и очень редко – прекрасно. Какое счастье, что её предмет касался древней Руси и, как её ни уговаривали, она никогда не принимала на себя груз лукавства современной истории, даже когда жила почти нищей жизнью, от зарплаты до зарплаты. Чем меньше знаешь, тем крепче спишь, и наоборот. «Многая познание умножает скорбь» и не даёт тебе так просто и легко влиться в современную жизнь, но наблюдать и изучать эту жизнь тебе никто не мешает…
Встреча пенсионерского коллектива была назначена на полседьмого у входа в галерею. Все билеты были у Татьяны Сергеевны, поэтому ей нельзя опаздывать, и она вышла с запасом времени. В метро она давно уже не читает, зрение плохое, да и слух тоже, но не изменяет своему увлечению молодости наблюдать за людьми.
Морозный день сменился более морозным вечером, зрелые и перезрелые москвичи и гости столицы утеплились, чего нельзя сказать о молодёжи. Когда Татьяна Сергеевна втиснулась в местечко между двумя пассажирами, зная, что ехать ей почти тридцать минут, она не обратила никакого внимания на соседей. Но когда сердце унялось и приобрело размеренный бой, соседка слева заинтересовала Татьяну Сергеевну: лица женщины абсолютно не видно, так как она уткнулась в книгу с головой; рассыпанные по плечам густые крашеные рыжие волосы закрывали все возможные просветы и перекрывали и щеку, и профиль; чёрные кожаные перчатки без пальцев с металлическими шипами на костяшках (её четырнадцатилетняя соседка называла их «гловелеттами» или митенками) как раз обнажали пальцы рук, весьма не женских, грубоватых и даже старческих; черная кожаная куртка с металлическими заклепками и пряжками коряво топорщилась под левым боком Татьяны Сергеевны; берцы, сильно истоптанные, кривоватые, с почти подагрическими деформациями то выныривали из-под сидения, то прятались. А когда женщина чуть отстранилась от книги, Татьяна Сергеевна увидела вместо обычных очков две увеличительные линзы и поняла, почему эта «дама» читает так близко к тексту. Лицо любительницы гловелетт, митенок и кожанов оказалось покрытым сеткой старческих морщин, и Татьяна Сергеевна с удивлением обнаружила, что «дама», пожалуй, гораздо старше её.
Крякнув от натуги, старушенция закинула на плечи рюкзак, прищемив рыжие волосы, вытащила небрежно гриву из-под лямок, и на согнутых ногах вышла на станции Арбатская. Потрясённая Татьяна Сергеевна поняла, что мир еще не устаёт её удивлять…
Литературно-музыкальное путешествие в Париж 1900 года не впечатлило компанию пенсионерок. Скучновато и не увлекательно. Они тихонько поднялись и под выкрик актёра со сцены: «Погодите уходить! Досмотрите до конца!» – пошли в гардероб одеваться.
Декабрь в этом году на удивление морозный. Заснеженная Москва, еще не убранная к Новому году, тиха и величественна. Прогулялись по улице Ленивка, нырнули под Большой Каменный мост и прошли через Александровский сад до метро «Площадь Революции». Впереди к входу в подземку Татьяна Сергеевна увидела свой недавний персонаж, так поразивший её воображение. Рыжеволосая старушенция без головного убора (это в мороз под 10–15 градусов), шествовала со спутником в таком же кожаном убранстве. Видимо, клубы по интересам еще живут в нашем бренном мире. Абсолютно лысый дед, весь в коже с металлическими заклёпками, пряжками, шипами и висюльками, припорошённый снежком, трусил за своей избранницей, позвякивая металлом, и громко говорил ей о праздновании Нового года в горах. У турникетов бабулька сосредоточенно провалидировала свой старушечий проездной и, не оглядываясь, прошла на эскалатор. Тут произошло следующее: дед, пошарив в карманах, заметался вдоль турникетов и громко закричал:
– Зоя! Зоя! Мой кошель у тебя! Отдай карту москвича!!!
Но Зоин рюкзак уже скрылся из вида, направляясь вниз по лестнице.
– Ах ты, старая глухня! – прокричал дед, – подожди меня, едрит твою в качель! Зоя, твою мать, у меня денег нет, глухая пниха!!!
Пенсионерки переглянулись и, подхваченные инерционной толпой, погрузились на эскалатор. Молодая девушка-полицейский подошла к деду с покрасневшей лысиной и что-то тихо стала ему говорить.
Внизу у подножия эскалатора стояла растерянная металлистка-кожанка с увеличительными стеклами на глазах и высматривала своего друга. Татьяна Сергеевна хотела подойти и разъяснить ситуацию, но её подруга крепко взяла её под руку и молча, показала на кряхтящего деда, спускающегося по лестнице по воле великодушного молодого полисмена.
– Сейчас он пристукнет старушку, – прошептала Татьяна Сергеевна.
Но дед обнял бабушку и, наконец, снял с её плеча рюкзак…
Дома после чаепития Татьяна Сергеевна достала старую зимнюю куртку, примерила её перед зеркалом, затем откопала в старых вещах потертый кожаный рюкзак внука и тоже закинула его за спину. Осталось только отыскать кожаную шапку-ушанку, подбитую мехом. Отражение в зеркале, такое нелепое и смешное, как-то печально повеяло на неё и слёзы навернулись на глаза. Глаза покраснели, увлажнились и заискрились.
