Из мифологии:

Между Февральской и Октябрьской революциями в Петрограде шли митинги и дискуссии. Сталин принимал в них деятельное участие. Однажды он вычитал в книге Сергея Булгакова цитату из Библии и привел ее в споре с меньшевиком Ноем Жордания, приписав Марксу. Жордания стушевался.

– Из какой это работы Маркса? – спросили потом у Сталина.

– Откуда я знаю? В борьбе все средства хороши!

Самое забавное здесь даже не то, что, по мнению автора этого анекдота, цитату из Библии можно выдать за Маркса. Самое забавное то, что Сталин будто бы вычитал ее у Сергея Булгакова. Хотя это еще большой вопрос, кто лучше знал Библию: философ Булгаков или Сталин, который пять лет изучал библейские тексты в семинарии, а память у него была абсолютная. Но уж так хочется показать Сталина недоучкой, так хочется…

В царское время семинария была тем, что теперь называют «средним специальным учебным заведением» – кстати, сейчас она если и не официально, то в глазах общества имеет статус вуза. Да, набор предметов там несколько специфичен, но что касается методологии, то семинарское образование вооружает человека таким уровнем и такой культурой мышления, как редко какой университет способен. Кто не верит, пусть попробует поговорить с рядовым священником и сравнить его интеллектуальный уровень, скажем, с уровнем рядового учителя или инженера с университетским образованием.

Над Сталиным принято иронизировать еще и по причине того, что он-де не кончил курса. Конечно, пять лет в семинарии – это меньше, чем шесть лет в семинарии, но куда больше, чем, скажем, ленинский экстернат в Казанском университете (да и не экстернат тоже, учитывая, что «от сессии до сессии живут студенты весело»).

…В мае 1894 года Иосиф с отличием окончил училище и поступил в Тифлисскую духовную семинарию. Поступил он достаточно легко, но опять возникла проблема с деньгами. Положение было совершенно отчаянным, потому что платить здесь следовало гораздо больше: уже не 25, а 140 рублей в год (40 собственно за обучение и 100 рублей – за содержание). На казенный кошт принимались лишь сироты или юноши из самых бедных семей и преимущественно духовного звания. Но мать сумела найти в семинарии покровителей, и Иосифу сделали исключение, приняв на казенный счет. Сохранились его заявления с просьбой об оказании материальной помощи: «…прибегаю к стопам Вашего высокопреподобия и прошу покорнейше оказать мне помощь». Вот отличительная черта Иосифа – он никогда не умел с достоинством просить. Ну не давалась ему эта наука! Его прошения из тюрьмы во время арестов – обычное, в общем-то, дело, можно сказать, бытовое, – просто неловко читать. Даже находясь в ссылке, в отчаянном положении, он просит товарищей помочь ему деньгами – а он имел, как член ЦК, совершенно неоспоримое право на помощь партии! – так, словно извиняется за причиненное беспокойство. Зато другим помогает, не ожидая просьб: Сергею Аллилуеву, когда тот собрался переезжать со своей большой семьей в Петербург, сам принес деньги и, невзирая на отказ, заставил взять – тебе нужно, у тебя дети. Кстати, это отчасти объясняет одну из «загадок Сталина» – почему он, при том, что был профессиональным революционером и находился на партийном содержании, да еще и нередко работал, всегда был так отчаянно беден. Не то что называют бедностью сейчас, а беден абсолютно, до того, что одежду имел только ту, что на нем. Другие революционеры ведь так не нуждались! Куда этот-то девал деньги? Должно быть, туда и девал – помогал товарищам, наверняка помогал матери – если об этом не сохранилось свидетельств, это не значит, что он бросил мать на произвол судьбы.

…Но мы все время отвлекаемся от темы. Итак, Иосифа приняли в семинарию. Это был совсем другой мир, жесткий, холодный, так непохожий на мир детства. Несколько сотен собранных вместе юношей, которые наверняка, как всегда бывает в подобных коллективах, сформировали соответствующее сообщество, с делением на «старших» и «младших», и младшим, как бы они ни были горды, приходилось выносить «смазь вселенскую». Казенная жизнь и казенный распорядок дня, постоянный контроль за каждым шагом и, по возможности, за каждой мыслью. «Жизнь в духовной семинарии протекала однообразно и монотонно, – вспоминает товарищ Иосифа по семинарии Доментий Гогохия. – Вставали мы в семь часов утра. Сначала нас заставляли молиться, потом мы пили чай, после звонка шли в класс. Дежурный ученик читал молитву “Царю небесному”, и занятия продолжались с перерывами до двух часов дня. В три часа – обед. В пять часов вечера – перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Мы чувствовали себя как в каменном мешке. Нас снова водили на вечернюю молитву, в восемь часов пили чай, затем расходились по классам готовить уроки, а в десять часов – по койкам, спать»[9].

Но это было еще не все. Если бы Иосиф попал в учебное заведение, в котором царил истинно христианский дух, дух любви, то этот пылкий юноша, не знавший алчности, не склонный к разгулу, страстно любивший книги и одержимый жаждой справедливости, мог бы стать одним из подвижников церкви. Но порядки в Тифлисской семинарии оказались скорее иезуитскими, да и вообще конец XIX века был далеко не лучшим временем для Православной церкви, отнюдь! – и это окончательно оттолкнуло Иосифа, по-юношески гордого и не знавшего компромиссов, от Бога и от стремления к духовной карьере. Единственное, что оставалось неизменным в этом худом, тщедушном парне – так это гордость и достоинство, и надо же было случиться, чтобы именно они постоянно и ежедневно страдали. Спустя полвека он говорил в интервью писателю Эмилю Людвигу, отвечая на вопрос, что сделало его марксистом:

«Людвиг. Что Вас толкнуло на оппозиционность? Быть может, плохое обращение со стороны родителей?

Сталин. Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо. Другое дело православная духовная семинария, где я учился тогда. Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения.

Людвиг. Но разве Вы не признаете положительных качеств иезуитов?

Сталин. Да, у них есть систематичность, настойчивость в работе для осуществления дурных целей. Но основной их метод – это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство – что может быть в этом положительного? Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю. Уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики… Что может быть в этом положительного?»

В этих условиях характер Иосифа начал меняться. Куда делся живой и открытый мальчик, каким его знали в Гори? Соученики вспоминают, что вначале он был тихим, застенчивым, предупредительным, но это длилось недолго. Еще вспоминают, что был агрессивным, сильным и умел хорошо драться. Маленького роста, рябой, с больной рукой, непохожий на других (его не любили за необычные манеры) – он стал бы удобной мишенью для жестокости сотоварищей, если бы не мог защитить себя и при необходимости напасть первым.

Иосиф был замкнутым, жаловаться и показывать, как ему трудно, было не в его характере – как тогда, так и потом. Косвенно догадаться о том, как тяжело ему тогда приходилось, можно по одному штриху. Серго Орджоникидзе позднее вспоминал, что говорили про Иосифа его знакомые того времени: «Коба не понимает шуток. Странный грузин – не понимает шуток. Отвечает кулаками на самые невинные замечания»[10]. Позднее о нем такого не говорили, наоборот, взрослому Сталину чувство юмора было очень даже свойственно.