- Формально этот человек - мой сын, - сказал Креза, и я потрясенно замерла. - Я давно вычеркнул его из своей жизни. Хотя он сделал это раньше.

***

Я не решилась дальше расспрашивать Освальда Павловича о его сыне и молча ушла из лавки, бережно прикрыв входную дверь. В "Саламандре" стало несказанно тоскливо, будто души всех вещей, хранившихся на витринах, принялись скорбеть по своим прежним, давно уснувшим навеки хозяевам. Для меня ответ Крезы стал настоящим потрясением. Я не могла придумать ни одной причины, по которой два самых близких человека решились разорвать кровные узы и забыть друг о друге. Борис даже изменил фамилию. Он явно старался вычеркнуть память об отце из своей жизни, еще не понимая, что ни одно дерево не сможет расти без корней. Ведь спустя столько лет он вернулся в родной город, открыл кофейню и пришел к своему отцу, чтобы бросить ему вызов. Борис показал, чего смог добиться. Но за всей этой бравадой стояло нечто большее, чем просто вражда и ненависть. Мне казалось, Борис ждет одобрения. Ему нужно услышать похвалу от отца, хотя бы раз в жизни. Такое простое детское желание, которое никак не сбудется, и потому порождает столько злобы в душе Бориса.

А Креза? Он представлялся мне тем, кто давно проиграл в борьбе со своей гордыней и гневом. Они плотно сомкнулись вкруг его души, точно щупальца морского спрута, и я не знала, возможно ли изменить это.

За этими смутными размышлениями я не заметила, как дошла до торгового центра. Часы показывали без двадцати минут восемь. Ремонт кофейни продолжался, и рабочие то и дело подносили в помещение банки с краской и отделочные плинтуса. Я остановилась на противоположной стороне улицы и стала смотреть на то, как один из работников начищал кованый навес, который пристроили по распоряжению Бориса. Под навесом уже расположились небольшие круглые столики из темного дерева и керамические цветочные горшки. Через окно будущей кофейни мне смутно виднелись стены цвета топленого шоколада и красная обивка диванчиков. Среди работников без дела слонялся паренек лет пятнадцати, одетый в толстовку и протертые джинсы. Он постоял какое-то время под навесом, а потом отправился за торговый центр. Тут из дверей кофейни вышел сам Артемьев и, что-то крикнув парню, позвал его внутрь. Я догадалась, что это его сын, и мне удалось мельком увидеть лицо парня. Оно было худым и беспокойным, точно что-то гнетет его. Борис снова обратился к сыну в своей приказной манере, и парень неуклюже скрылся из виду. Тут Артемьев перевел взгляд в сторону и заметил меня. Не раздумывая, мужчина быстро спустился вниз и размашистым шагом преодолел улицу.

- Любезная барышня из лавки старьевщика! - произнес он вместо приветствия. Его походка, манера говорить и улыбаться казались вальяжными и наигранными, словно ему доставляло удовольствие строить из себя хозяина положения. Между тем, этот мужчина не был лишен обаяния, хоть его глаза смотрели холодно и враждебно.

- Добрый вечер, - я вежливо и сухо улыбнулась. Меньше всего мне хотелось участвовать в ссоре Бориса с его отцом.

- Шпионите? - продолжал Артемьев с таким видом, словно ему все известно о моих намерениях.

- Разве похоже, что я пытаюсь прятаться? - в тон ему спросила я.

- Отнюдь, - заметил Борис. - Но все же вы явно не праздный наблюдатель. Креза послал вас?

Я вздохнула. Этот человек ошибается, если думает, что сможет вывести меня из себя.

- Предлагаю вам уяснить одну вещь, - я продолжала спокойно улыбаться. - Этот город не только поле действия для ваших баталий. Люди ходили этой дорогой много раз еще до того, как вы решили открыть кофейню. Так что оставьте ваши намеки при себе. К тому же, эта кофейня вовсе не интересует вашего отца.

Борис медленно закивал. Похоже, мне удалось поставить его на место и остаться в рамках приличия, что одновременно удивило и понравилось Артемьеву. Мое неслучайное упоминание о родстве Бориса с Крезой возымели отрезвляющее действие, и я видела, что ему приходится обдумывать свой ответный выпад.

- Полагаю, отец наговорил вам обо мне кучу гадостей, не имеющих ничего общего с реальностью, - наконец, произнес Борис.

- Поэтому вы намерены исправить это недоразумение и приметесь возводить на него ответные поклепы? - засмеялась я, надеясь, что ошибаюсь.

- Вы чересчур умны для девушки, которая моет пол в лавке тухлостей, - заметил Артемьев.

- Антиквариата, - недовольно поправила я.

- Я так и сказал, тухлостей, - настойчиво повторил Борис, довольный тем, что удалось сказать гадость. Я мысленно напомнила себе, что у меня нет цели ввязываться в полемику с этим несносным человеком. И все же следовало признать, как бы Борис не пытался отречься от своего отца, скверный характер у него явно от Крезы.

- Приходите к нам, - продолжал Борис. - Здесь вкусно пахнет, и полы ничуть не хуже.

- Я почитала кое-что о вас, - сказала я, не обращая внимания на ироничный тон Артемьева.

- Как лестно, - усмехнулся он, и я почувствовала, что безумно устала от этих его кривляний.

- Ваши заведения разбросаны по всей стране и имеют большой успех, - говорила я. - Зачем вам понадобилась открыть кофейню здесь?

Борис обратил ко мне смеющийся взгляд своих холодных, непроницаемых глаз.

- Хотел вернуться домой, - сказал он. - А вместе с тем привнести в это захолустье немного современного дизайна и хорошего кофе. Есть еще одна причина. До жути хотелось взглянуть на то, как обустроился папочка, который выгнал меня из дома двадцать пять лет назад.

Я изумленно посмотрела на Бориса, пытаясь разобрать, правда ли это. Мне внезапно вспомнилась моя подруга Алина, чудесный ребенок в теле красивой девушки, которая совсем отчаялась отыскать в этом мире тех, кто сможет полюбить ее. А все из-за того, что мать не умела понять Алину, и никогда не пыталась это сделать. Что, если Креза совершил ту же ошибку? Мне вспомнилось, с какой неприязнью он говорил о Борисе. Но как вообще родитель может судить своего ребенка, если все, что в нем есть, лишь следствие воспитания?

- Я думаю, вы приехали по другой причине, - негромко сказала я, и Борис заинтересовано приподнял брови. - Вы вернулись, потому что поняли, - вы готовы.

- К чему готов? - недоумевал Артемьев.

- К тому, чтобы забыть все обиды, - продолжала я. - Вы приехали в этот город, чтобы простить своего отца.

Какое-то время лицо Бориса словно расправилось от постоянной ухмылки, и я правда увидела в нем того ребенка, который так рано повзрослел и всех потерял. Мне представилось, как несколько позже он возвращается в "Саламандру". Освальд Павлович уже погасил свет, и темный силуэт Бориса в окне сперва напугает его. Потом, когда он засветит керосиновую лампу времен девятнадцатого века, Борис вновь переступит порог антикварной лавки, и они всю ночь будут говорить друг с другом. О том, как им жаль этих лет. Как оба они давно мечтали встретиться и стать одной семьей, но гордость и упрямство не давали это сделать. Как один писал длинные письма и слал телеграммы, сгорающие в огне. Как рука другого опускала трубку на рычаг прежде, чем телефонные линии успеют соединиться. Рассвет застанет их бледные лица, утомленные воспоминаниями прошлого. Но это будет новый день, когда они посмотрят друг на друга глазами, лишенными былых упреков.

Борис продолжал странно смотреть на меня. Он будто прочитал в моих глазах эти безоблачные кадры, и на какое-то мгновение поверил в них. Казалось, его бравада сломлена, и он сам осознает, насколько глупо было ненавидеть своего отца. Не знаю, о чем он так долго думал, молча вдыхая прохладный вечерний воздух, но неожиданно я услышала его сухой смех. Он даже закрыл глаза ладонью, словно сказанная мной фраза была чудовищно нелепой. Я смотрела на него удивленным взглядом и не могла поверить, что он рассмеялся мне прямо в лицо.

- Просто диву даешься, какие порой приходится выслушать проповеди! - воскликнул Борис. - Не знаю, из какого века вы прилунились в этот город, но вы просто находка!..