<p>

Мир определённо сошёл с ума, безоговорочно и окончательно сбрендил. В войне как таковой не было ничего нормального, но к ней как-то все привыкли, что ли, притерпелись и смирились с её существованием. Вот то, что все поверили, когда он ляпнул «секретарша», – вот это его добило. Секретарша! Да она же светится, сияет так ярко, что больно смотреть. Только слепцы или безумцы могут этого не заметить. Какая разница, в шляпке она или без и какой длины на ней юбка? Это же как принять королеву за судомойку.

Там, у себя дома, в окружении величественных голоногих женщин с обнажёнными плечами она тоже сияла. Господи, он никогда раньше даже и не подозревал, что такие женщины могут существовать. Не в одежде дело. Он взрослый мужчина и успел повидать и канкан в парижском кабаре, и артисток варьете, и… дам полусвета, но такие женщины – да какая разница, что они носят? Они просто сами… такие. Небожительницы, пришелицы из других миров, эти… как их, из северных мифов про загробную жизнь. Оглушённый, он вообще не сразу поверил, что ещё жив и не попал каким-то чудесным образом на другую планету. А они смотрели на него так, будто это он тут какая-то невиданная диковинка.

Мысли были, конечно, он же только человек. Не родился ещё такой мужчина, который бы в подобных обстоятельствах не начал думать… всякое. Райский остров, множество прекрасных, скудно одетых женщин, никаких конкурентов вокруг. Руки распускать было, конечно, опасно. Не настолько он потерял голову, чтобы не понимать – отрубят тут же или оторвут. Но мысли-то другое дело, они не могут узнать, что творится у него в голове. Ведь не могут же? Хотя по тому, как улыбалась Ипполита, становилось ясно, что она точно знает, о чём он думает, у него всё на лице написано. Но вёл он себя прилично, уважительно. Не из страха, что его накажут, а потому что… Она, Диана, так на него смотрела, что просто нельзя было её разочаровать. Это же вопрос чести.

Не было никакой любови с первого взгляда. Конечно, он сразу заметил, какая она красавица – он же не ослеп после крушения самолёта и из ума не выжил. Но влюбиться – нет, не такой он человек, чтобы клюнуть на одно только красивое личико. Сперва нужно узнать девушку получше, познакомиться, обдумать всё. Ему же уже не восемнадцать, чтобы волочиться за каждой юбкой. Вот полюбоваться – это да, такая редкостная красота и существует, чтобы на неё смотреть. Он был уверен, что любованием всё и закончится, может быть, ещё парочкой вполне невинных поцелуев в щёку, а потом он попрощается и уедет. Неподходящее нынче время, чтобы военный прохлаждался вдали от фронта.

Это не она отправилась с ним, это он сопровождал её. Тут нужно понимать очевидную разницу. Неважно, как много он знал, сколько у него было опыта жизни в современном безумном мире, она его вела. Девушка, которая никогда в жизни не видела машин и не ела гамбургеров. Такая смелая, решительная, неудержимая, невероятная. Она так искренне и открыто удивлялась всему, что видела, замечала любую мелочь, засыпала его вопросами, но при этом держалась с таким достоинством, что никто бы не принял её за наивную простушку. Вот тогда он и начал влюбляться, когда разглядел в ней не только внешность. И окончательно пропал, когда она молнией вылетела из окопов и вступила в бой. У него сердце чуть не остановилось при мысли, что вот сейчас он её потеряет, что её сила не устоит перед мощью современного оружия. А потом чуть не остановилось ещё раз – настолько Диана в тот момент была прекрасна.

Он пытался ничего такого не делать, правда, пытался. Дураком он никогда не был, поэтому очень ясно видел, что ничего хорошего любовь никому из них не принесёт. Они не ровня, не пара – он ей не пара. Как бы силён и хорош в своём деле он ни был, он только смертный. Неизбежность смерти он обдумал и принял очень давно, через это все проходят, особенно когда вокруг идёт война. Смерть стала для него нормой, единой и неотвратимой для всех, так что и размышлять о ней нечего, а потом он осознал, что Диана – исключение. Вечная жизнь, вечная молодость – такое сложно переварить, когда сталкиваешься с этим не в книге. Такую реальность вот так враз мыслью не охватить, сразу не понять, что из этого следует. Нужно время, чтобы примириться с этим самым следствием: он состарится и умрёт, если раньше не погибнет в бою, она – нет. Так стоит ли? Ведь речь не о ни к чему не обязывающем романе на пару недель, не о приятном постельном приключении, всё гораздо серьёзнее.

С такой, как Диана, не может быть ничего несерьёзного, с ней – только на всю жизнь, пока его смерть не разлучит их. Или пока она не уйдёт, потому что нельзя будет остаться, когда их начнут принимать за отца и дочь, а потом и за дедушку и внучку. А дети? Как же с ними? Он хотел бы детей. Смотреть, как они растут, помочь им сделать первые шаги, услышать их первые слова, научить сына играть в бейсбол, держать в страхе ухажёров дочки. В какой момент у его воображаемой дочки появились тёмные глаза и чёрные волосы Дианы? О чём он только думал, когда позволил себе мысленно зайти так далеко? Мечтам о будущем вообще не было места на войне, люди старались даже не произносить слово «завтра», будто боялись спугнуть грядущий день, а уж таким мечтам… В общем, он оказался не готов, когда Диана всё для себя решила и вдруг его поцеловала, но как же он был счастлив.

Неважно, когда и как закончится его жизнь, до своего смертного часа он будет помнить тот первый поцелуй. Робкий, трогательный, невинный. Потом он долго гладил её лоб, щёки, целовал брови, сомкнутые веки, кончик носа – а затем сам поцеловал в губы, уже совсем не робко и не невинно, но с подлинной нежностью и страстью. До самой смерти он будет гордиться и радоваться, что получил её первый поцелуй и ещё множество других. Они целовались часа два – или три, сложно сказать, обнимались молча, ни единым словом не обменялись, только вздохами и прикосновениями. Её обнажённые плечи были такими тёплыми, хотя ночь стояла прохладная. Он согревался возле неё, как возле костра. Вот так всё и превратилось в неизбежность. Будущее стало неважным – завтра, через месяц, через пять, десять, пятьдесят лет будет то, что будет. На это никто из них не мог повлиять, зато они могли распоряжаться своим настоящим и не отказываться от того, что зародилось между ними.

Иногда он спрашивал себя, бывает ли вообще такое, чтобы любовь пришла вовремя? Существует ли идеальный момент, гарантирующий вечное счастье, и можно ли быть готовым к чувству, когда другой человек вдруг становится важнее тебя самого? Такие философские рассуждения не имели никакого практического смысла, но позволяли скоротать время и ещё развлекали Диану, когда он их озвучивал. Она тоже не знала ответов на эти вопросы, но её это совершенно не волновало. Тогда он заново понимал, как же она на самом деле юна. В ней гармонично уживалось несочетаемое: накопленная за века мудрость её племени, будто где-то внутри её разума жила коллективная память многих поколений женщин-воительниц, и бьющая через край свежесть только что рождённого, абсолютно нового существа. Как же он любил все грани и проявления её личности, которые уже успел узнать, и как нетерпеливо ожидал каждой возможности узнать о ней что-нибудь ещё.

Он так же охотно открывался перед ней сам, рассказывал, о чём думал и что чувствовал до их встречи, и то, о чём думает и чувствует сейчас. Воспоминания детства, забавные и печальные семейные истории, места, в которых он бывал, книги, которые читал, случаи, когда он садился в лужу или оказывался на коне, – в дело шло абсолютно всё. Её искренний интерес не оставлял места ни сомнениям, ни смущению. Она умела и посмеяться вместе с ним, и унять давно терзающую его горечь. Он научился разделять с кем-то жизнь, которая раньше принадлежала только ему, и чертовски быстро привык к этому – и полюбил. Был всего один момент, одно воспоминание, которым он с ней делиться не собирался. Хотя о каком делении речь, ведь она сама там была, являлась героиней его самой заветной истории. И всё-таки ему казалось неправильным рассказывать свою часть про то, что они пережили вместе.