Я пожала плечами и вообще скупилась на слова. Даже за едой не оставляют в покое, а ведь я с таким предвкушением ждала эти фаршированные перцы.

Две недели спустя я получила официальное уведомление: счастливые родители Биргит и Штеффен Тухер радуются появлению на свет маленького Виктора Августа. Они не пожалели усилий на формирование двойной открытки и не только внесли официальные данные — рост и вес, — но и вклеили профессионально сделанный фотоснимок. Распираемые гордостью родители не смогли обойтись даже без отпечатка ступни новорожденного.

На фото младенец лежит на подушке в голубой цветочек, окруженный мягкими игрушками. Тщетно я изучала крохотные черты лица в поисках какого-нибудь сходства. Глаза прищурены, голова покрыта легким пушком, кожа в пятнах. Чей это сын — Гернота или Штеффена? Вообще-то выглядит как инопланетянин, как мне показалось, и вообще не имеет ничего общего со своей хорошенькой матерью.

— Бедняжка Виктор Август, — сказала я, глядя на фото. — Нелегко тебе придется с такой-то внешностью!

И сама ужаснулась своим словам, потому что вдруг показалась себе тринадцатой феей, которая произносит злое заклятие.

Мама раскусила мои уловки. Час назад она появилась без предупреждения с полной кастрюлей на заднем сиденье.

Мы как раз сидели за обедом, а поскольку она, естественно, давила на кнопку звонка моей квартиры, на первом этаже я не могла услышать звонок. Но мама все же углядела мою машину, к тому же она знала мое учебное расписание и была уверена, что я дома. Поскольку ей не хотелось уезжать несолоно хлебавши, в конце концов она позвонила в квартиру д-ра Патрика Берната.

Мануэль открыл дверь и привел ее вместе с ее кастрюлей на кухню, где мы ели жареного судака с молодой картошкой и цукини. Мама с первого взгляда просекла ситуацию. Патрик поставил к столу гостевой стул, я принесла тарелку и приборы.

После еды я покинула свою новую семью и повела маму к себе в квартиру на второй этаж.

— Ты должна мне объяснить… — начала она.

Я вздохнула.

— Все именно так, как ты думаешь, — призналась я. — Только не волнуйся, у меня наконец-то опять все хорошо.

— Да-да, — задумчиво проговорила она, — я давно поняла, что свою летаргию ты преодолела. А этот человек уже развелся?

Внутрисемейные отношения — как я их обрисовала — ей не понравились.

— Значит, его жена живет вместе с женатым мужчиной? Боже, какие времена! И как ты представляешь себе будущее? Кроме того, он слишком стар для тебя, по возрасту он скорее подошел бы мне.

Я обиделась.

— Мама, да он почти на двадцать лет младше тебя. А что касается будущего, то думать об этом предоставь, пожалуйста, мне. В конце концов, я имею пожизненный статус государственной служащей!

— А у него какая профессия? Судя по его прическе, поди-ка, занимается каким-нибудь бесхлебным искусством.

— Он химик, но в настоящий момент без работы. Что еще тебе хотелось бы узнать?

После моего невысказанного упрека она на некоторое время притихла, а потом встала и засобиралась уезжать. На подоконнике она обнаружила извещение о рождении ребенка. И тут же забыла про мою раздраженную реакцию.

— Нет, что за прелестное дитя! Биргит и Штеффен — не те ли это ваши друзья, с которыми вы не раз проводили отпуск? В последнее время ты совсем перестала про них упоминать, неужели из-за вашего развода отношения оборвались?

— Вроде того, — мрачно кивнула я.

Мама сдержалась и не выставила мне Биргит в качестве ослепительного примера, и только пролепетала на прощанье:

— Все иметь не получится.

То ли она имела в виду свой недостижимый статус бабушки, то ли мое недостижимое новое замужество или материнство, не знаю.

Проверив шесть из двадцати двух сочинений, которые ждали своей очереди, я отправилась вниз.

Патрик сервировал для нас эспрессо.

— А симпатичная у тебя мать, — доброжелательно сказал он. — Мой нахальный сынок спросил, должен ли он называть ее бабушкой.

— Благодаря ей завтра вы можете поесть у меня, — сказала я. — Бабушка привезла кастрюлю паэльи, хватит на троих. Или надо, чтоб хватило еще и на друга Мануэля?

— Юлиан в настоящий момент спустился на второе место хит-листа, завтра Мануэль собирается привести в дом свой первый номер, — сказал Патрик. — Я сгораю от любопытства! Поскольку его подруга придет в первый раз, лучше, наверное, в виде исключения пообедать отдельно, как ты считаешь?

Я тоже так считала, а паэлья продержится в холодильнике и до послезавтра.

Напоследок Патрик протянул мне письмо. Пока я его читала, Патрик пристально наблюдал за мной, я это чувствовала. Я не скривилась, но содержание письма мне не понравилось: некая потсдамская фирма приглашала моего любимого на конкурсное собеседование. Значит, не ставя меня в известность, он написал туда заявку.

— А если в итоге они тебя возьмут? — спросила я. — Тебе придется отсюда уехать?

Патрик сделал нерешительное лицо.

— Мануэль не хочет. Но что делать? В моем возрасте это просто везение, что мое заявление вообще рассмотрели, но само по себе это еще ничего не значит. В Мюнхене с работой в конце концов ничего не вышло, хотя у меня были хорошие предчувствия.

«А как же я?» — подумала я, и на глаза у меня чуть не навернулись слезы. Но Патрик при любых обстоятельствах использует свои шансы.

— А может, мне тамошняя производственная обстановка совсем не понравится, тогда я и сам не соглашусь, — стал утешать он меня. — Но для этого надо все-таки глянуть своими глазами. У меня, кстати, в связи с этим есть к тебе одна просьба!

Это что-то новенькое, обычно все наоборот: это он выполняет мои просьбы.

Патрик хотел, чтобы я отрезала его косу.

— Хвост, — поправила я.

— С такими космами я не могу впереться к менеджеру по персоналу, — сказал он.

— А почему бы тебе не пойти к профессиональному парикмахеру? — спросила я.

Он объяснил, что в раннем детстве он получил травму у парикмахера. Когда его жена еще жила здесь, волосы ему регулярно стригла гримерша из Мангеймского театра, но эта прекрасная женщина переехала в Штутгарт.

В этот момент на сцену вышел Мануэль. Я сказала, что его отец потребовал, чтобы именно я превратила его в элегантного светского человека.

Услышав в чем дело, мальчишка широко ухмыльнулся.

— Ты смотри-ка, старый хиппи подался в солидол! Аня, сейчас мы все устроим, положись на меня! Моей бабушке тоже приходилось стричь Патрика, от нее еще осталась шкатулка с жуткими инструментами для пыток!

Мануэлю, кажется, этот проект нравился все больше, зато Патрику все меньше.

— Может, я все-таки в виде исключения пойду к парикмахеру, — опасливо проговорил он, — если у Ани совсем нет опыта…

Но сын уже достал из шкатулки пыточные инструменты, и мы усадили Патрика в ванной комнате, прикатив от рояля вертящийся стул. Я накинула ему на плечи полотенце и храбро взялась за ножницы.

— Может, волосы сначала помыть? — спросил Патрик, все больше робея перед лицом надвигающейся опасности.

— Да ну, — сказала я и решительно обрезала конский хвост.

Мануэль тем временем включил в сеть старомодную машинку, которая явно еще функционировала. Патрик предался в руки судьбы и безвольно осел на своем вертящемся стуле, словно жертвенный агнец на плахе.

И вот его сын бойко въезжает со своей жужжащей газонокосилкой в самую гущу травостоя и прокладывает посреди отцовской проседи широкую просеку.

Я в ужасе вскрикнула, но было уже поздно.

Патрик вскочил и уставился в зеркало.

— Ну, это вы здорово придумали, поздравляю! — завопил он. — Тупой осел, я только сейчас допер, что вы задумали! Это вы таким образом не пускаете меня в Потсдам! Но вы плохо меня знаете!

Еще никогда я не видела добродушного Патрика таким разгневанным. Он вырвал из рук Мануэля газонокосилку и принялся возить ею вдоль и поперек по своему черепу как одержимый, так что через несколько минут стал похож на буддийского монаха.