– Тогда как это объяснить? Он был хорошим мальчиком. Мы были хорошими родителями. Ведь были, разве нет? Не идеальными… развод и вообще… жизнь. Но разводятся многие, а их дети не…

Она закрыла лицо руками. Я на минуту оставил ее в покое. Подошла официантка, налила мне свежего кофе.

– Я нанимаю Дэнни защитника, – сказал я, когда девушка отошла. – И экспертов, сколько бы это ни стоило. Мы будем драться.

– Я боюсь, – призналась Эллен. – Знаешь, бывают моменты, когда кажется, что все рухнуло. Знаешь, от них уже не оправиться, и через пять лет в какой-нибудь местной газетенке появится заметка «Где они сейчас», и в ней ты будешь спившимся обитателем трейлера. А я не смогу. У меня аллергия на запах фанеры.

– Эллен!

Она смотрела на меня. Я всегда был благоразумным. Она всегда была мечтательницей.

– Ты его мать, – сказал я. – Для него ты должна быть сильной. Мы сумеем все исправить.

– Нет, – сказала она, – думаю, не сумеем.

Он бросил колледж в марте. Решил, что зря тратит время. Он много спал, пропускал занятия. Это не депрессия, говорил он. Просто скучно. Его сосед по комнате, беседуя с Секретной службой, сказал, что ни разу не видел, чтобы Дэниел сплевывал, почистив зубы. Сказал, что Дэнни просто гонял по рту воду с зубной пастой и проглатывал. Правда ли? Где Дэнни этому научился? Сказано ведь на упаковке: «Не глотать».

Утром во вторник, 12 марта, за пятнадцать месяцев до расстрела Сигрэма в Лос-Анджелесе, Дэнни собрал вещи. Подвел свою потертую желтую «хонду» к главному входу общежития. Отказавшись от помощи ребят в холле, стянул сундучок по лестнице и проволок через площадку. Длинный прямоугольный ящик, который он кантовал со стороны на сторону, разбудил студентов по всем комнатам.

Дэниел завел в колледже друзей. Встречался с девушками – с некоторыми по нескольку месяцев, но ни одну не предупредил, что уезжает. И нам, родным, не позвонил. Просто в десять пятнадцать свежего мартовского утра он загрузил сундучок в багажник горбатой «хонды» и уехал.

Он двигался на запад, через мост Среднего Гудзона по трассе 9W. Держал на север вдоль реки Гудзон до самого Олбани. Потом свернул на I-90 на запад через Сиракузы. Там еще лежал снег. Солнце стояло над горизонтом твердым плоским диском. Он подумывал взять севернее, к озеру Онтарио. Хотел посмотреть, как льдинки бьются о берег, но все же остался на дороге к западу. Проехал так близко от озера Эри, что ощутил летящий над водой арктический ветер. Проспал ночь на продавленной кровати мотеля «Кроун-Инн» в Миллбери, Огайо. Тогда он еще пользовался кредитными картами.

Судя по чекам, машину он заправил под Буффало штата Нью-Йорк. По чекам же, в ту ночь смотрел кино, «Апокалипсис» Мела Гибсона, – заплатил за просмотр в 1:15 ночи 13 марта. О чем он думал, когда смотрел в плоском вымерзшем Огайо тропическую картину о гибели цивилизации? Я сам потом несколько раз пересмотрел этот фильм. Молча смотрел на головы, катящиеся по ступеням древнего храма Майя. Видел пугающее рождение воды и атаку черной пантеры. Персонажи носили набедренные повязки и говорили на мертвых диалектах. Что это означало? Почему он выбрал этот фильм? О чем должен был думать Дэнни, когда лежал в полудреме, еще видя убегающую под колеса дорогу и чувствуя в мышцах вибрацию мотора?

На первом году колледжа Дэнни завел привычку начинать и не заканчивать дела. Серия комиксов, которую он начал для студенческой газеты, скончалась через три недели, самостоятельная работа по культуре изгоев на Диком Западе (начатая по его желанию) заглохла: сперва он пропускал встречи с преподавателем, потом стал придумывать разные предлоги вплоть до подделки справок от врача. Для симпатичного, скромного и зачастую остроумного парня он встречался со слишком неприглядными девушками – серыми мышками, не надеявшимися на внимание звезд и членов студенческого братства. Он, как колибри, порхал от девицы к девице, возбуждая себя новизной лиц, неповторимым снегопадом смешков, – и скоро терял к ним интерес. Обычно переспав, но часто и до того. Однажды даже во время соития – он тогда просто откатился от несчастной девушки, подхватил брюки и вышел в коридор. Через пять минут он уже катил на велосипеде в город покупать волчок.

Дэнни постоянно опаздывал на занятия, носил одежду не по росту, отпустил длинные волосы, ходил в дырявом свитере. Все это играло на его образ любителя серых мышек и придавало обаяния отверженного поэта. В кафетерии он ел обычно готовые завтраки, часто без молока, пальцами вылавливая их из тарелки, не отрываясь от книги (сначала это были книги о Джесси Джеймс и Билли Киде, потом футуристические прогнозы о войнах роботов, потом философы – Руссо, Фома Аквинский, Кьеркегор), затрепывая уголки и сваливая их потом в кучу у кровати.

По такому кругу чтения представляется серьезный молодой человек с научными амбициями – если бы не тот факт, что ни одной книги он не дочитал до конца. Его осеняла идея: «Буду учить японский!» – и две недели или месяц он занимался им в ущерб остальным занятиям. Потом настроение так же внезапно уходило и появлялась новая идея – «А теперь буду учиться фехтовать». Он бросался за ней, оставив недочитанные книги и недодуманные мысли.

Он понимал, что в этом похож на свою мать с ее вспышками одержимости, сменявшимися долгой эпической скукой. Ему это свойство в себе не нравилось. На самом деле, это сознание его подавляло, на несколько дней погружало в глубокое беспокойство – в такие дни он не вставал с постели, сутками лежал, отвернувшись к стене. В такие долгие монотонные дни он много думал. Чувствовал, что сознание разбивается на части. Боялся, что останется дилетантом, мечтателем, не способным ничего довести до конца. То, что колледж скорее поощрял подобное «экспериментаторство», заставило Дэнни усомниться в мотивах учебного заведения. На чем держался колледж? На строгом контроле посещаемости, на оценках? Он вырос почти без правил, и, хотя по его отношению к учебе могло показаться, что этого ему и надо, в дни бездеятельности он понял, что без направляющей руки собьется с пути.

И тогда эта мысль – сбиться с пути – захватила его. Превратилась в очередную манию. Может быть, в этом и ответ – потерять себя – не вполсилы, как теряют ключ от машины или бумажник, а в фундаментальном, глубоком смысле. Буквально пропасть, потеряться среди незнакомых мест, где не утешат знакомые лица. Идея была романтической и сравнительно обычной для его возраста – хотя тогда он этого не знал.

Он потеряется до конца и таким способом найдет себя. Свое настоящее «я». Раз и навсегда.

От мотеля он поехал дальше на запад и за четыре часа добрался до Чикаго. В университете Де Поля у него были друзья по школе – два брата, с которыми он учился в старших классах. Крейг и Стивен Формены. Они жили в доме на Вест-Хаддок, у реки Чикаго. Это та речка, которую на день Святого Патрика красят в зеленый цвет. В 1887 году, в предвидении Всемирной ярмарки, героические градостроители изменили ее течение, в основном чтобы избавить озеро от стока нечистот. Ныне она течет из озера Мичиган в реку Миссури.

Дэнни провел ночь, выпивая с братьями Формен в «Слоне и замке». Расплачиваясь картой Visa, он накупил на двести с лишним долларов спиртного. И Крейг, и Стивен утверждали, что Дэнни был в ту ночь в прекрасном настроении, веселом и приподнятом. По их словам, около четверти двенадцатого он познакомился в баре с девушкой и ушел с ней. Агенты Секретной службы выяснили у бармена, что девушку звали Саманта Хьюстон. Двадцать два года, училась на медсестру в Чикагском университете.

Дэнни провел в Чикаго двенадцать дней. Из них четырежды ночевал у Саманты, восемь раз – в доме Форменов. 17 марта он смотрел матч «Быков» с «Гризли» в спортивном центре, на третьем ряду: отец подарил Стивену и Крейгу сезонный абонемент. Я видел запись той игры. В середине второго периода в кадр попало лицо Дэнни. Когда «Гризли» взяли тайм-аут, камера переключилась на толпу и поймала смеющееся лицо моего сына. Он держал в руке пиво и щурился, блестя глазами. Кадр длился 3,1 секунды. Я смотрел его больше ста раз. Мой сын выглядел на нем веселым и легким. Что, если бы он остался в Чикаго? Мог бы перевестись в Де Поля. Уровнем ниже Вассара. Мы бы посердились, но поняли. Он мог бы жить с Форменами и ухаживать за Самантой. Они могли пожениться, завести детей. Он стал бы думать по-чикагски, одеваться по-чикагски: шляпы, перчатки, пиджаки с широкими плечами…