— Наших товарищей пытают, калечат в Усть-Белой! — кричал Каморный.

— Долгие годы не один, не три человека томились на каторгах, в тюрьмах, шли на казнь, — продолжал убежденно Чекмарев, — но не хватались сломя голову за оружие.

— Так что же нам делать? — Высокий, худой Каморный заметался по комнатке и опрокинул табуретку.

— Прежде всего поставить табуретку на место, — улыбнулся Чекмарев,— сесть на нее и спокойно меня выслушать.

Каморный ошалело уставился на Чекмарева, но послушался.

— Вот так лучше. — Чекмарев тоже присел к столу и подкрутил фитиль.

Кулиновский увидел, что за последний час лицо его осунулось, как после тяжелой болезни. Свет меленькой керосиновой лампы слабо боролся с мраком, наступающим из углов.

— Надо немедленно ехать в Ново-Мариинск. Сообщить о гибели Новикова товарищам… — Василий Иванович не назвал имен, которые узнал от Новикова. — Сообщить о том, что происходит в Усть-Белой, о голоде во всех поселках и селах, а также передать, что мы готовы к решительным действиям.

— Я еду. — Каморный поднялся с табуретки: — Завтра утром выезжаю. Готовь, Василий Иванович, письмо товарищам.

— Поедет Кулиновский, — сказал Чекмарев.

Это было неожиданно для его собеседников. Оба подумали, что ослышались, Каморный сощурился:

— Кто поедет?

— Кулиновский, — повторил тем же тоном Чекмарев. Он не обратил внимания на возмущение Каморного. — Твоя поездка вызовет подозрение. Учитель же едет в Ново-Мариинск по делам школы. У него для этого есть все основания, Черепахин ни в чем не хочет помочь.

— Ты прав, — неохотно согласился Каморный. Кулиновский с волнением и благодарностью посмотрел на Чекмарева.

Свенсон решил ускорить свой отъезд из Усто-Белой. Он не хотел, чтобы его считали соучастником Малкова, Создание отрядов по охране общественного порядка Свенсон даже одобрил. Они помогут сохранить положение на Чукотке.

Но убийство и обезглавливание трупа какого-то старика, арест голодных и нищих жителей Свенсон осуждал. Они вызвали настороженность и даже гнев. Уменьшилось число покупателей. Олаф очень хорошо это чувствовал. Недаром он прожил на Чукотке столько лет. Да, жестокость всегда вызывает гнев и противодействие.

Свенсон очень дорожил репутацией доброго, щедрого и даже заботливого человека. Он всячески старался доказать чукчам и другим жителям этого края, что он их друг. Сколько он делал подарков, сколько поил людей! В каждом большом стойбище у него есть женщина. Некоторые из них родили от него детей. Теперь же этой репутации грозит опасность. Дружба Стайна с Малковым бросает и на него, Свенсона, тень. Значит, Свенсон несет половину ответственности. — А он этого не желает. Он хочет быть мирным коммерсантом. Ему со Стайном не по пути.

Даже если и появятся на Чукотке большевики, то и тогда Свенсон останется здесь. Ведь кто-то же должен снабжать туземцев охотничьими припасами, товарами, продовольствием. Стайну придется бежать от большевиков, а Свенсон с ними установит деловой контакт. Бежать от Стайна, пока не поздно. Раньше него побывать во всех местах. Показать всем, что у него со Стайном нет ничего общего.

Но как о своем отъезде сказать Стайну? Свенсон возмутился: почему он должен подчиняться этому мальчишке? Тут он вспомнил о Номе, о командоре Американского легиона Томасе, и ему стало не по себе. Если Стайн пожалуется в Легион на Свенсона, то ему придется туго. Олаф решил действовать осторожно. Дождавшись вечера, он устроил обильный ужин. Стайн и Малков были удивлены роскошным столом. Стайн, усталый и бледный, раздраженно пошутил:

— Если вы намеревались нас поздравить с успехом, то поторопились. Эти большевики словно забыли человеческие слова. Стонут и воют по-звериному.

Стайн налил большой стакан вина и большими глотками жадно выпил. Так, так! Свенсон с удовольствием следил, как Стайн пил. Это-то и нужно было Олафу.

— Я все равно вытащу из них все, что они знают о большевиках и их агентах, или все жилы, — пообещал Малков.

— Вы человек с крепкими нервами, — похвалил его Стайн.

— За ваши успехи! — Свенсон уже успел наполнить рюмки крепкой водкой.

Ужин начался. Гости Свенсона много ели и пили. Стайн уже основательно опьянел и требовал:

— Уничтожьте всех большевиков на Чукотке!

— Уничтожим, — вспомнил об арестованных Малков. — Дьячкова я приказал выбросить. Он ни черта не знает. А с этих троих сниму шкуру, как с песцов. Ха-ха-ха! — Бородка Малкова тряслась от смеха.

Стайн хлопнул коммерсанта по плечу:

— Браво! За шкуры большевиков вам не придется Платить! Ха-ха-ха! — Стайн повернулся к Свенсону. — Вот берите с него пример.

— У меня и своих забот довольно, — покачал головой Олаф. — Вот завтра отправляю Лампе в Ново-Мариинск.

— Зачем же? — Стайн не проявил к словам Свенсона особого любопытства. — Кто же тут будет вести ваши дела?

Но Малков насторожился. За словами Свенсона всегда скрывалась прибыль. Лампе в изумлении уставился на своего хозяина. Олаф ему ни слова не говорил об этом, хотя они весь день провели вместе.

— Лампе живет поблизости от Мартинсона, а тот от Лампе, — весело начал Свенсон. — А эта близость опасна им обоим. Она так и манит продать лучшие меха помимо моего склада.

— Попались, Лампе! — захохотал Стайн.

— Пусть торгует в Ново-Мариинске, — торопился Высказаться Свенсон. — А Маклярен будет здесь.

— Что же вы, полмесяца будете за агента? — удивился Малков.

— Зачем же? — Свенсон старался говорить прежним тоном. — Склад полмесяца постоит закрытым. Я завтра уезжаю в Марково, так что вы тут будете торговать один.

Малков не мог удержаться от довольной улыбки. Две недели торговли без конкурента. Скоро охотники придут с пушниной. Свенсон знал, что Малков уже прикидывает будущие барыши. Стайн радушно сказал:

— Решили не ждать меня. Поезжайте. Вы мне своей порядочностью и заботой о дикарях портите настроение. За ваш отъезд!

Он поднял рюмку, и Олаф с удовольствием с ним чокнулся. Олаф не думал, что Стайн так отнесется к его отъезду. Надо не терять времени. Уеду утром до рассвета. Протрезвившись, Стайн может передумать.

Лампе был недоволен неожиданным для него решением Свенсона, но на его оплывшем лице ничего нельзя было прочесть, Малков заметил Лампе:

— Ваш отъезд весьма кстати. Я пошлю с вами маленькую посылочку для господ Громова и Струкова. Вы передадите ее им лично. Они будут рады ей и удивлены. Ха-ха-ха! Такой посылки они еще никогда не получали.

— Хорошо, — прохрипел в ответ Лампе, не зная, что ему предстоит везти голову Новикова.

Ново-Мариинск переживал дни, какие обычно бывали во время больших ярмарок. Весть о перемене власти, о том, что коммерсантов заставили продавать товары по прежним ценам, о возвращении Туккаю пушнины и о том, что все долги и налоги отменены, неслась от Ново-Мариинска по тундре со скоростью быстроногих оленей и лаек.

Спешили охотники, оленеводы, бродяжный люд. Одни спешили увидеть своими глазами красный флаг и убедиться, что слухи верны; другие возвращались в родное жилье, которое вынуждены были покинуть из-за преследований колчаковцев; третьим не терпелось услышать от новых властей, что у них нет больше долга; четвертые мчались закупить как можно больше припасов, товаров… Жители тундры захлестнули Ново-Мариинск.

Вместе с ними пришла и тревога: в тундре, в далеких поселках, селах — голод! Тревога подхлестывала людей, и они осаждали склады и лавки, скупали все, что попадалось на глаза, брали больше, чем им требовалось, запасались на всякий случай. Коммерсанты, помня о Маклярене, Который находился в тюрьме, точно выполняли распоряжение ревкома, но их сердца были полны ненависти к нему. Ревком лишил их огромных барышей. Каждый покупатель в глазах торговцев был уже их должником, и кое-кто в секретном списке ставил против каждой фамилии цифру — разницу в ценах. Тайно вздыхали коммерсанты по колчаковцам и прежнему порядку и призывали все беды на ревком и его членов.