– Ах, как пахнет горохом! – воскликнул он. – Мой любимый, мой обожаемый горох!

– Ага, обед прибыл, милок, – добродушно улыбнулась жена надзирателя.

– И ваше желание, – дочь надзирателя поднесла к его лицу сжатый кулак.

– Желание? – опешил узник, с подозрением глядя на кулак у своего носа. – Постойте… Неужели вы…

– Тс-с-с! – шикнула девушка. – Здесь и стены имеют уши.

– Да, да, понимаю, – возбуждённо прошептал узник. – Но скорей же, скорей выпустите её! Она большая? Здорова?

– Нет-нет, господин узник, – улыбнулась дочь надзирателя, убирая кулак за спину, – не торопитесь, она пока побудет у меня. Ведь мы же ещё не сговорились окончательно о цене.

– У меня ничего нет.

– Я смотрю, вы так и не сожгли фотографию, – с намёком произнесла девица.

– Фотографию? Нет. Видите ли, я…

– Ну что ж, – перебила девушка, – видать, не очень-то она вам и нужна.

– Напротив, она мне очень нужна, поэтому я и не сжёг.

– Да я не про фотку, – усмехнулась девица. – Я – про м…

– М?

– Му…

– Му?

– Ну про ту, которую вы просили. Видать, она не очень-то вам нужна.

– Ах, это! – спохватился узник, до которого наконец дошло, о чём говорит девушка. – Очень нужна! Вы же знаете, как она мне нужна.

– Право, и не знаю даже, кто вам дороже, – произнесла дочь надзирателя, многозначительно поглядывая на фотографию, – эта маленькая чёрненькая прелестница, или какая-то баба на бумаге.

– О боже, боже! – простонал узник, горестно пряча лицо в ладонях. – Что же делать мне? Каждый раз – выбор. Каждый раз, когда хочешь ты, боже, наказать человека, ты ставишь его перед мучительным выбором – или, или!

– Если она вам не нужна, – напирала девица, – если вы выбираете ту рожу на картоне, то… Мне только немного сжать кулак, и эта прелесть…

– Нет! – возопил узник. – Не мучьте меня, умоляю!

– Видел бы ты, голубь, – вмешалась жена надзирателя, покончив с приготовлениями к трапезе, – видел бы ты, какая она жирная! Отъелась у нас в кухне, на дармовых харчах. Это я показала её дочке: вон ту, говорю, лови, вон ту. Господин узник, говорю, будет просто счастлив иметь такую красавицу.

– Только господин узник, кажется, предпочитает живой «му» неживую «же», – рассмеялась дочь. – Ему дороже кусок картона, ему веселей с ним, он хочет шептать ему по ночам любовные глупости.

– О боже, боже! – снова простонал узник. – Да гори оно всё огнём!

– Хорошо, договорились, – тут же подхватила девушка. – Мама, возьмите-ка эту рожу на полке.

    Жена надзирателя подошла к стеллажу и взяла фотографию женщины. Посмотрев на неё с минуту и покачав головой – не понять, одобрительно или с осуждением, – протянула дочери. Та небрежно, с довольной улыбкой, спрятала фотографию в карман передника. Потом приблизилась к узнику, поднесла кулак к его лицу и разжала пальцы. Заливисто засмеялась, показывая пальцем на удивлённое лицо узника.

– Как? Где же она? – оторопело произнёс тот.

– Вы меня за дуру считаете, господин узник, – подняла брови девушка. – В надёжном месте, не волнуйтесь, жива, здорова и сыта ваша радость, дожидается расплаты.

– Расплаты? Разве я ещё не заплатил вам?

– Вот только не надо прикидываться дурачком, узник, – покачала головой дочь надзирателя. – Вы же прекрасно поняли, что́ я имею в виду.

– А что вы имеете в виду?

– Ты пойми, милок, – снова возникла жена надзирателя, – ведь у тебя всё равно пожизненное, так что тебе изнасилованием больше, изнасилованием меньше – всё едино.

– Что значит больше-меньше? – оторопел узник. – Я ещё никого в своей жизни не насиловал.

– Во как! – удивлённо всплеснула руками женщина. – Никого. В твои-то годы… Святой господь вседержитель! Ну так и тем более тогда, милок, и тем более. Жизнь-то скоро кончится, а ты в ней никого ещё не снасильничал, так девственником и помрёшь.

– Но я не насильник! – возразил узник

– А чего же тогда здесь сидишь? – пригвоздила его жена надзирателя и кивнула в знак неопровержимости приведённого аргумента.

– Это… – растерялся узник, – это драма моей жизни.

– Он убийца, – пояснила дочь надзирателя матери.

– Да бог с вами, что вы такое говорите! – воскликнул заключённый. – Я никого не убивал.

– Алиментщик, поди, небось, – понимающе предположила мать.

– Я честный человек! – отчаянно воскликнул узник.

– А-а, понятно, – кивнула дочь. – Не даром же у него эта фотография стоит. Понятно. А то он мне тут в уши дует: какая-то женщина, какая-то женщина… Всё ясно.

– Не знаю, о чём вы подумали, но это совсем не то, – пытался оправдаться узник.

– Надо у отца спросить, чего он тут сидит, – сказала мать.

– Я уже спрашивала, он не знает, – пожала плечами дочь.

– Ну, значит, так то и надобно, – подвела итог жена надзирателя.

– Вот вы, я вижу, женщина простая, добрая, – с надеждой обратился к ней узник. – Скажите же мне, идёт ли на улице дождь?

– Да почём же мне знать-то, милок, – удивилась та неожиданному вопросу. – Я же не господь бог. Если идёт, так на то, значит, воля божья. А если не идёт, значит, так тому и до́лжно быть.

– Давайте наконец говорить о главном, – напомнила дочь.

– О главном? – спохватился узник. – Давайте. А вы кто по убеждениям?

– Я ещё раз предлагаю поговорить о главном, – настаивала дочь. – А если нет, так мы пошли.

– В самом деле, милок, наплюём-ка на убеждения, – подхватила мать. – А то будто нам и поговорить не о чем окромя убеждений-то.

– Сегодня вечером, вы согласны? – обратилась девушка к узнику.

– Что? – узник испуганно уставился на неё. – Побег? Нет, я законопослужный гражданин и честный человек.

– Ты милок, смотрю, не понимаешь, или придуряешься, – лукаво улыбнулась жена надзирателя.

– Послушайте, узник… – вступила дочь, беря заключённого за руку и настойчиво заглядывая ему в глаза. – У меня будет ребёнок.

– Поздравляю! – отозвался тот.

– Это не смешно, – отмахнулась девушка. – Если отец узнает, что я беременна от пожарника, он меня убьёт.

– Он не любит пожарных? – удивился узник.

– Он не любит пожарника, – с нажимом отвечала дочь. – Ненавидит. Его просто трясёт от него. А моя девственность для отца – так просто фетиш.

    Узник непонимающе посмотрел на неё, на носки своих тапок, на жену надзирателя.

– Вы хотите сделать аборт? – спросил он наконец.

– За аборт он меня убьёт ещё вернее, он страстный противник абортов, почему, вы думаете, нас у него пятеро детей.

– Пятеро… – задумчивым эхом отозвался узник.

– Он убил свою первую жену за то, что она сделала аборт, – продолжала девушка.

– Ужас!

– Вот у нас только один выход и остался, как есть один, – сокрушённо покачала головой жена надзирателя.

– Бежать с пожарным? – предположил заключённый.

– Отсюда не сбежишь, – усмехнулась девушка.

– На тебя вся надёжа, милок, – доверительно прошептала жена надзирателя.

– Не понимаю, – покачал головой узник. Он в самом деле не понимал, чего от него хотят эти женщины.

– Ну тебе же всё равно сидеть не пересидеть, голубь, – принялась терпеливо объяснять жена надзирателя. – Тебе что так, что этак – пожизненно тут куковать. Так сделай себе приятно и нам хорошо.

– И что же я должен сделать?

– Ключик в замочек, – игриво ответила жена надзирателя, – меч в ножны, болтик в гаечку… Ну?

– Я не слесарь, я работник умственного труда.

– Чтобы детей умом делали, такого я не слыхала, – оторопело произнесла мать.

– Я тоже, – отозвался узник.

– Ну вот и славно, – обрадовалась жена надзирателя, – вот и договорились. Сегодня, стало быть, вечером и сладим дело, ага?

– Да как хотите, – пожал плечами узник. – А какое дело?

– Святая дева, пресвятая богоматерь, храни господь и святые твои… – вздохнула жена надзирателя и во вздохе её впервые почувствовалось то ли нетерпение, то ли досада. – Да что же это за дундук-то, ей богу! Как ты столько детей-то настрогал, если ни бельмеса в этом не смыслишь?