– Это несбыточная мечта любого… – пробормотал Люгер.

– Почему несбыточная?– перебил король. – Станешь моим секретным ученым – у тебя будет все. Только сотвори это чудо, мать его! – кипучая энергия короля даже грязные ругательства заставляла звучать бодро и энергично. – Докажи, чего стоишь! Я сам мыслю свободно, и ценю чужой ум… Помоги королю начать священную войну, работай на победу, и твоя жизнь изменится! Только при королях ученые становятся почтенными и знаменитыми.

Каждое слово короля пронзало мозг Люгера, как молния. Но договорить Борхард не успел.

Комнаты и помещения по правой стороне галереи были предназначены для свиты короля. На противоположной стороне – для сопровождавших Иерарха духовных особ. И как раз Иерарх, в парадном облачении, прошествовал по своей стороне галереи с несколькими приближенными. Король демонстративно отвернулся. А шарлатан прижался к стене, чтобы не попасть в поле зрения свиты главного духовного лица страны. Люгер отшатнулся, заметив среди приближенных Иерарха тучного главного жреца Шомело-Дельвинской обители, откуда недавно едва удалось спастись.

К счастью, проем двери загородил собой начальник охраны короля. Грубый воин, не привычный к дипломатии, был заметно не в своей тарелке на сборище аристократии. Но старался не выдать своей неловкости, и не нарушить здешних правил, которые представлял довольно смутно. Впрочем, как бы не усердствовал Гаваж, ненависть к нему вельмож была неистребима за то, что король поставил на высокую должность главного телохранителя неотесанного быка.

– Повелитель! Пора начинать пир… Традиции капитула. Народ на площади ждет угощения. Вельможи тоже проголодались, и желают сесть за стол, – предупредил «благородный Гаваж», как ядовито величали его придворные..

Король гневно сдвинул брови.

– Так решение же еще не принято, и не объявлено?

Начальник охраны пожал плечами, давая понять, что он ни при чем. Традиции проведения капитула были выверены, строги, и неизменны. Его решение оглашалась вечером, на площади, и сопровождалось пиром. А глашатаи мчались по ночным дорогам, доставляя в разные концы страны решение капитула – нередко оно меняло ход истории. В этот раз до развязки было еще далеко, но столы на площади накрыли заранее, как положено.

– Проклятые традиции. В их рабстве сам король! – возмутился Борхард. – Придется жрать, отложив решение, от которого зависит будущее страны!… А ты, колдун, держись рядом. Поешь, но не мозоль глаза кому не следует. Ты еще не мой секретный ученый, но станешь им, как только сотворишь грандиозное чудо, – велел он Люгеру. – А ты, – король махнул начальнику охраны: – Кое-что сделаешь для меня. Немедленно, и по-тихому.

Свое распоряжение монарх прошептал рыцарю на ухо, чтобы его не услышал никто вокруг.

Обескураженный Люгер последовал за королем, как привидение. Казалось, будто он ослышался. «Секретный ученый короля», – эти невероятные слова повторялись в голове шарлатана эхом блаженства. Они парализовали мозг. Король хотел, чтобы Люгер думал над чудом, а тот едва не спотыкался, снова и снова повторяя мысленно слова короля. Безумие рассчитывать, что гонимому шарлатану кто-то предложит место почтенного ученого. Работать в открытую, изменить жизнь? Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но ведь король сказал именно это? Все, что творилось после встречи с Борхардом «Проклятым» было слишком невероятно, даже для непредсказуемой профессии лже-чудотворца.

Толпа желающих отведать королевской трапезы не смогла целиком втиснуться на площадь. Из-за войны пища на столах для простолюдинов оказалась беднее обычного, но хлеба и дешевого вина было вдоволь. После давки и потасовки к столам прорвались самые крепкие, остальные глотали слюну, отжатые в улочки, с боков площади, оттуда выглядывая из-за плеч и алебард, преграждавших лишним вход на общественный пир.

Одетые в алую парчу кардиналы, в синий бархат бароны, спесивые отпрыски благородных кланов восседали за столом на открытой галерее первого этажа ратуши. Галерея подковой опоясывала площадь. Стол знати приподымался над мостовой на десяток ступеней. Место короля находилось в самом верху подковы, на этом возвышении лицезреть властителя снизу могли все собравшиеся. Но лицо короля, сидящего на галерее, оставался в тени, маскируя тем самым пятно, уродующее лицо Борхарда.

– Впервые за триста лет капитул не принял решения, а мы – уже пируем. Как же традиции, Святейший? – фамильярно поинтересовался король у сидевшего по правую руку Верховного Иерарха. – Что народу объявим?..

– Высшая сила подскажет мудрое решение, когда придет время! – кротко пообещал Иерарх.

– Некогда ждать! Так что, пока высшая сила не подсказала – я сам кое-что решил, – хмыкнул король многозначительно. Объяснение злой иронии монарха не пришлось долго ждать.

В узкой улочке, ведущей от тюрьмы, заколыхалась толпа горожан, жаждавших протиснуться на площадь. Послышались крики. Плотно сгрудившиеся люди вдруг начали толкаться, стараясь хоть как-то расступиться. На стенах домов заплясали пятна света.

Впереди два воина с факелами грубо расталкивали народ, освобождая путь шести стражникам, не без труда удерживавшим на весу сооружение, выполнявшее почти те же функции, что и носилки для знати. Но вместо занавесок из парчи, здесь были ржавые металлические прутья решетки. Стражники несли клетку с человеком. И внутри сидел не вельможа, а оборванец, похожий на юродивого.

Но перед этим оборванцем в клетке, кое-кто из толпы норовил упасть на колени. Стражникам, приходилось отгонять тех горожан, кто бросался целовать руки фанатика, вцепившиеся в прутья решетки. Если кому-то удавалось прорваться, оборванец благословлял поцеловавшего величественным движением.

– Босого несут… Босой! – раздались возгласы. Пировавшие за столами вскакивали, чтобы взглянуть на обреченного святого ересиарха, изнывая от любопытства.

Клетку взгромоздили в центре площади на помост, служивший эшафотом, когда проводились казни. Сидящие за ближайшими столами горожане перестали жевать. Они отводили глаза в сторону, опасаясь встретить неистовый взгляд фанатика, рассматривавшего окружающих так гордо, словно он был здесь верховным судьей, а не смутьяном, вынесенным в позорной клетке.

Верховный Иерарх занервничал, степенная уверенность слетела с его лица. Иерарх беспокойно зашептал, наклонившись к самому уху короля.

– К чему здесь этот полоумный ересиарх?…

– Давай помилуем его в честь праздника? – предложил король. – Настроение у меня прекрасное… Самое время творить добро, – недобро усмехнулся король, багровой половиной лица, обращенной у Иерарху.

– Невозможно это сделать, Властитель! – возмутился Иерарх. – Нельзя оставлять в живых безумца, подрывающего власть, когда идет война, а земля – наша мать – стонет под игом извергов! Надо казнить Босого в тюрьме без лишнего шума и дело с концом…

– Он, правда, честный? Верит в то, что болтает? – небрежно поинтересовался король, разглядывая Босого в клетке.

Фанатик не отличался красотой или статью. Лет сорока, остроносый с мелким подбородком, с залысинами. Кутался в дерюгу, из-под которой торчала босая нога. Он не стеснялся черной от грязи, ороговевшей ступни. А сидел в клетке, выпрямив спину, гордо отрешившись от происходящего вокруг.

– Что ж ты, Святейший, на капитуле отмалчивался? – упрекнул Иерарха король. – Когда земля стонет под игом извергов?.. Твоя армия – десять тысяч жлобов в сером. С жиру бесятся, по кабакам хватают болтливых пьяниц. Ждешь, когда король в одиночку пойдет на извергов? И если повезет – король там сгинет, а ты здесь один останешься править? Ловко… Тогда лучше мне этого психа из клетки выпустить, и с собой на извергов позвать. Из такого потом выйдет отличный новый Иерарх…

Будто услышав слова короля, и подтверждая его мысль, Босой вскочил в клетке, и неожиданно зычным голосом провозгласил, перекрывая гомон толпы на площади: