Долгое время я была уверена, что родилась двадцать второго апреля, в начале второй половины прошлого века в маленьком дальневосточном городке на реке Уссури, названом в честь поэта Вяземского. Позже узнала, что поэт здесь ни при чём, а город назван именем Ореста Вяземского, начальника Управления по сооружению Уссурийской железной дороги. А ещё позже узнала, что родилась не двадцать второго апреля. И так всю жизнь – сначала я была в чём-то уверена, а потом разуверялась. Или сначала очаровывалась, а потом разочаровывалась. Мой отец был настоящим коммунистом. Подтверждение тому – мой день рождения, который так удивительно «совпал» с днём рождения великого вождя. В школе в этот день была торжественная линейка, посвящённая памяти Ленина, а потом субботник вместо занятий и выезд на природу. В этот день все возлагали цветы к памятнику Ленину, а я получала свои первые цветы от мальчиков и первые завистливые взгляды от девочек.

Обман родителей открылся в шестнадцать лет, когда мне выдали паспорт. В нём стояла дата – двадцать первое апреля. Мама, не смущаясь, оправдалась: «Подумаешь, нескольких минут не хватило! Ты родилась в полночь, а отцу так хотелось, чтобы твой день рождения совпал днём рождения Ленина!» Такая была любовь к вождю. Вот так впервые в своей жизни я столкнулась с подлогом. Сейчас бы сказала родителям, что двадцать первое мне больше нравится. Это замечательное, счастливое число. Я знаю людей, которые для удачи носят амулет с этим числом. К тому же в этот день родилась самая известная женщина в мире – британская королева Елизавета Вторая, отметившая бриллиантовый юбилей на троне! Но в советские времена королева для советского человека не была авторитетом, а сегодня, к сожалению, мне уже некому это сказать.

Я была младшей из четырёх детей. Мама как по заказу рожала: девочка – мальчик – девочка – мальчик – девочка. Первая девочка умерла от пневмонии, не дожив до года. Её звали Танечкой. Если бы она осталась жить, у нас была бы настоящая, полноценная семь-я – пять детей и родители. Но Танечка умерла, и нас осталось шестеро. Тоже хорошо – шестерёнка, как в структуре снежинки, для крепости. Но снежинки, как известно, тают – и крепости не получилось. Родители разошлись, когда мне было семь лет. Не могу сказать, что была долгожданным, четвёртым ребёнком. Кажется, тогда аборты ещё были запрещены, но даже если и были разрешены, точно знаю, что отец был категорически против них. Так что я нашла причину, по которой могу уважать отца и быть ему благодарной. Благодаря отцу я была рождена. А ведь могло и не случиться, появись я в столь трудные времена нежданно в другой семье четвёртым не планированным ребёнком! Тогда ведь о контрацепции ничего не знали. Так что низкий отцу поклон.

Когда я родилась, меня хотела забрать его бездетная сестра. Она приехала за мной из Сибири и была уверена, что вернётся домой с дочкой. «У вас уже есть трое, захотите – ещё родите. Вы можете, а я нет. Отдайте мне девочку. Выращу, как свою дочь, дам ей то, чего вы никогда не сможете дать». Родители ей отказали, но назвали меня её именем.

Родители разошлись, когда мне было семь. Мне не хватало отцовской любви. Очень. Помню, лет в четырнадцать я так сильно захотела его увидеть, что мама согласилась на довольно рискованную и авантюрную просьбу отпустить меня к нему в гости. Мы уже переехали из Сибири в Крым. Отец жил на Полтавщине. Иногда он вспоминал о моём дне рождения и поздравлял открыткой. Только меня из четверых своих детей. Все говорили: я его любимица. Да, открытка была, безусловно, мощным подтверждением его любви. Я поехала к нему на летних каникулах без предупреждения, так сказать – сюрпризом. Благополучно добравшись до Полтавы, пересела в переполненную электричку и поздним июльским вечером вышла в городе Лубны. Взяла такси и, когда автомобиль остановился у искомого адреса, увидела в темноте и сразу узнала отца. Он подходил к своему дому с противоположной стороны. Приостановился, заинтересовавшись автомобилем с шашечкой у своих ворот, а я попросила водителя проехать дальше. Мне не хотелось встречаться с отцом во тьме. Тысячу раз мечтала об этом дне, представляя нашу встречу. Хотела видеть его глаза, выражение его лица, первое впечатление, которое нельзя повторить. Я хотела убедиться в его любви, я должна была увидеть доказательства его любви. Увидеть радость в его глазах.

О чём я думала? Мне было четырнадцать. Пока сидела в такси, передо мной, как на киноленте, промчались воспоминания, стоп-кадры с его участием. Вот утро Первого Мая. Отец свежевыбритый, красивый, с чёрной шапкой густых слегка вьющихся влажных волос. Он одет в белоснежную накрахмаленную и безупречно отутюженную мамой рубашку, пахнущий одеколоном, берёт меня на руки и садится в окружении моих старших братьев и сестры на диван. Мама фотографирует нас. А вот я у него на плечах с воздушными шарами. Мы всей семьёй идём на демонстрацию… Сказка!

А самое первое воспоминание – самое мощное, совершенно не детское чувство одиночества и безумной тоски. Я – совсем кроха, годика два или три, мама – в больнице. Помню, мне говорили, что она уехала в другой город. Наверно, так и было, поскольку мы её не навещали в больнице. Конечно, я была не одна, но запомнилось именно это невероятное ощущение одиночества и тоски без мамы. Как будто я одна на всей планете. Отец одевает меня в новое пальтишко малинового цвета и маленькие валеночки. Они такие маленькие, что их вид умиляет отца. Он пытается меня развеселить подарками. Но меня обновки не радуют. Из своего кармана отец достаёт пряник и говорит: «Это от зайчика». Он всегда так говорил, когда в его кармане была припасена для меня конфета или пряник, весь в крошках табака и в карманных крошках от прежних подарков «зайчика». Отец курил, и его папиросы тоже лежали в кармане, в красивом серебряном портсигаре. Я любила рассматривать на его крышке фигурку оленя в прыжке. Мне запомнился запах чистых рук отца с ароматом табака. Думаю, он не держал в своей жизни ничего тяжелее вилки и авторучки. И хорошо запомнились его нетрезвые возвращения домой. Тогда был запах страха. Пьяный отец становился опаснее зверя. Я затыкала уши, слыша крики избиваемой матери, видела её кровь. Я забивалась под большую родительскую кровать и засыпала там, дрожа от страха, в слезах. Наш дом почти не помню, только отдельные предметы: китайскую фарфоровую статуэтку – юную танцующую китаянку в красном наряде, круглый стол под тяжёлой, вишнёвой бархатной скатертью с каймой и кистями по краям и такие же шторы на дверях. Я любила прятаться под столом и заплетать кисточки скатерти, будто это мой личный маленький домик с крышей. Хорошо помню огромный приусадебный участок, где я проводила всё время в зарослях малины и смородины. Действительно огромный – тридцать соток земли! В саду росли яблони, с маленькими ароматными плодами – ранетками, и полноценные груши. Но их почему-то называли «дулями». Возможно, сорт? Переспевшие медовые груши падали в траву, я находила их и ела немытыми. В тени старой груши стояли обеденный стол и две скамьи. Здесь проводились шумные застолья с песнями и танцами. Родители были гостеприимными и умели дружить. Мама была прекрасным кулинаром. Перед вечеринкой – суета и густой аромат готовившихся блюд на кухне. Мой старший брат Володя обладал отличным музыкальным слухом и самостоятельно научился играть сначала на гармошке, потом на баяне. Когда застолье набирало обороты, тринадцатилетний Володя призывался играть для гостей. А сестра Людмила обладала артистическим талантом. Её ставили на стул, и она читала стихи. Виталик и я были ещё малы для выступлений. Мы наблюдали за концертом из укрытия, сидя под смородиновыми кустами. Моя мама выросла полуголодной сиротой, без любви и ласки. Родилась нежданной и нежеланной. Её мать Ольга не планировала второго ребёнка, она была страстно влюблена, собиралась уйти от мужа – и вдруг нежелательная беременность. Ольга пыталась избавиться от ребёнка, но не получилось, Через три месяца после родов она сбежала с любовником. Вот где бы пригодился Михаилу уникальный дар его отца – Александра Батуринского, когда он остался один с малыми детками. Александр был знахарем, лечил и людей и животных, к нему на хутор (Западная область, Екимовичский район в Беларуси), где он жил на отшибе, вдали от людей, шли за помощью из разных деревень. Михаил рассказывал свои детские удивительные воспоминания об отце: тот не сразу брался лечить больного, оставлял решение до утра, а ночью обязательно выходил во двор под открытое небо и долго смотрел на звёзды. Утром он каким-то образом знал, сможет помочь человеку или нет. Иногда отказывал. Знал он и язык зверей. Однажды, маленький Миша ехал с отцом на подводе через лес и услыхал отчаянный крик, похожий на детский. Он спросил у отца: «Слышишь, плачет ребёнок?» Отец ответил: «Не ребёнок, а лягушонок. Испугался змею, умирать не хочет». Миша стал просить: «Папа, спаси лягушонка!» Отец покачал головой – нельзя. Но Миша не отставал: «Спаси!» Тогда отец остановил лошадь, взял сына за руку. Они сделали несколько шагов в гущу леса. Отец раздвинул ветви деревьев, и на небольшой лужайке они увидели картину: лягушонок стоит навытяжку на задних лапках и отчаянно кричит перед змеёй в боевой стойке. Отец протянул руку в сторону змеи, сказал ей что-то, и она, повинуясь, шмыгнула в кусты. Лягушонок упал на четыре лапки и скрылся в противоположной стороне. Довольный Миша даже не удивился. Он думал, что это естественно: все взрослые люди могут так. Но у него таких способностей не оказалось. Когда отец умирал, понимал, что Михаил не годится для роли преемника, и в последние минуты удалил сына из дома – послал на хозяйственный двор закрыть всех животных в загоне. Михаил сначала воспротивился, мол, уже всех давно загнал и запер. Но когда вышел из дому, удивился: лошади, коровы с телятами оказались во дворе и, волнуясь, скакали по кругу, не слушая его команды, ржали, мычали. Михаил долго бился с этим восставшим стадом, а потом все, как по мановению волшебной палочки, вдруг успокоились, вошли в загон и дали себя запереть. Вернувшись в дом, Михаил увидел, что отец отошёл в мир иной.