– Согласен, и я бы с удовольствием выпил с тобой шампанского в честь такого события.

– Пожалуй, это стоит отметить. Вызываю такси?

И София, достав из сумочки телефон, набрала номер.

Шампанское было восхитительным. Странно, почему София раньше была к нему равнодушна? «Возможно, близость Германа чудесным образом улучшила вкус вина», – сообразила она.

Они пили, беззаботно смеялись и, казалось, знакомы были целую вечность – так легко и непринуждённо было им вместе. София не догадывалась о том, что Герман всегда и везде был душой компании, лидером. Он любил окружать себя теми, кто предпочитает говорить «да», так как, будучи диктатором по натуре, никогда не терпел возражений. Она видела перед собой беззаботного, притягательного молодого человека и он вызывал восхищение. София смотрела в его ясные голубые глаза и тонула в них. Подумалось, что прекраснее человека она не встречала в своей жизни. И была бы сильно удивлена, если бы узнала, что настоящая дружба для людей такого типа – мечта неисполнимая. Он никому не позволит пользоваться его успехом, трудно представить, что его любовная связь способна продержаться до брака. А если брак всё-таки состоится, это означает лишь одно – ему посчастливилось встретить женщину, которая готова боготворить его и отдать свою жизнь ему без остатка. Однако наивно полагать, что, будучи женатым, он когда-нибудь откажется от других представительниц прекрасного пола.

– Софи, ты почти не пьёшь. А я наслышан о пристрастии русских к алкоголю. Мне говорили, что в вашей стране женщины пьют наравне с мужчинами. Это правда?

У Софии моментально испортилось настроение, и она стала серьёзной. Ей всегда было неловко за неухоженные улицы и ободранные стены домов родного города, обидно за свой беззащитный народ, который, как она считала, конечно же, не был достоин такого правительства, какое имел. И всегда происходило одно и то же – София бросалась отчаянно защищать своих.

– Это не пристрастие, а беда, потому что в организме у нашего человека не вырабатывается специальный фермент – алкоголь дегидрогеназа. Ведь итальянцы и французы тысячи лет ежедневно пьют – и до сих пор не спились. У них есть этот фермент, призванный нейтрализовать алкоголь в организме, а у нас – нет. Поэтому европейцы пьют – и не пьянеют, а наши пьют – и спиваются. А ты знаешь, что русские веками придерживались трезвого образа жизни и только Пётр Первый указал о необходимости разводить виноград и делать вино? А ваша немка Екатерина Вторая открыла на Руси кабаков так много, что треть поступлений в государственную казну была за счёт прибыли от продажи алкоголя. И цинично заявляла при этом: «Пьяным народом легче управлять!» Это ведь был не её народ!

– Тихо, тихо, малышка! Я не хотел обидеть твой народ, – прервал её Герман. – Но зато я увидел, как ты хороша в гневе!

Он примирительно взял Софию за руку и погладил, как гладят кошку, глядя ей прямо в глаза. Софии показалось, что он просверлил ей взглядом лоб и увидел узор на стене за её спиной, – таков был взгляд у этого харизматика.

После ужина София оставила Германа устраиваться в гостинице, и они простились до утра.

Услыхав звук подъезжающего автомобиля, старик тяжело поднялся со скамьи, с трудом разгибая больную спину, шаркая распухшими ревматическими ногами, не спеша подошёл к калитке, негнущимися пальцами открыл металлическую задвижку.

– Входи, ночной гость, – бросил он крепко сложенному высокому молодому человеку и выглянул наружу.

Чёрный джип, доставивший пассажира, развернулся и, лихо газанув, рванул по направлению к ялтинской трассе.

– Чаёвничать будем или сразу спать? – обратился старик к гостю.

– Посплю пару часиков. Ты разбуди меня, дед. Хорошо?

– Тебя разбудишь! Спишь, как Илья Муромец. Хоть палкой по башке бей. Чего по ночам-то мотаться? Дня тебе не хватило, что ли?

– Дед, не бурчи. Ночной поезд надо встретить. Я же не виноват, что у них такое расписание.

– Значит, обязательно разбудить?

– Ну да. Я же сказал.

– Ладно, иди ложись. Постелено уже.

Дед тяжело поднялся на крыльцо, распахнул входную дверь, пропустил внука вперёд.

– Пашка, а поезд-то откуда?

– Тебе, дед, зачем? Много будешь знать – плохо будешь спать.

– Да я и так почти не сплю. Кто же в мои-то годы время на сон переводит? На том свете высплюсь.

– Не спеши, дед, на тот свет. Ты мне ещё здесь нужен.

– Да никому я тут не нужен. Все мои давно там, меня заждались. И мне пора.

– Ну, ты, дед, не прав. Как это – все мои? А я тебе кто, мальчик соседский?

– Ты, внук, мой. Да что с того? Мальцом был – всё возле меня крутился. То в мастерской, то охота, то рыбалка – всё вместе. Бывало, только и слышу: «Деда, расскажи, как ты партизаном был!» Готов был с утра до вечера слушать. А теперь пришёл, поспал, ушёл. Всё! Мне и словом перекинуться не с кем.

Дед махнул рукой и обиженно засопел.

– Слушай, деда, ты меня чего-то своими разговорами взбодрил, сон пропал, – Павел остановился на веранде в раздумьях. – Давай свой чай с травами и чего-нибудь пожевать. Отосплюсь, когда вернусь.

– А может, чего покрепче?

Дед хитро прищурился, и выцветшие, некогда голубые глаза его радостно сверкнули.

– Дедуль, ты можешь, а я тебе в этом деле сегодня не компания. Воздержусь.

– Эх, жалеть будешь! Я такой первачок выгнал, градусов шестьдесят, спичку поднесёшь – полыхает, мать его в душу, что твоя купина неопалимая!

– Ну, ты, дед, загнул – шестьдесят!

– Вот те крест! – дед истово перекрестился.

– Дедуль, чего-то я не замечал, что ты у меня верующий.

– Да я и сам не замечал. Даже в лихие годы не поворачивался к Богу, а тут, видно, время пришло о душе подумать. Кто знает, что ждёт нас на том берегу? Ведь раньше как было? Люби партию, вождя, свой народ, жизни своей не жалей за Советскую власть – и вечная память в сердцах потомков тебе обеспечена. И не жалели, и верили в светлое будущее и в благодарных потомков. А сейчас в кого верить? Природа, она ведь не терпит пустоты, вот и снова Бога вспомнили.

– Ну, дед, за вечную память от имени одного потомка я тебе отвечаю, а вот, что там – на том берегу, сказать затрудняюсь. Я думаю, нет там ни Бога, ни чёрта. Жить здесь надо и жить надо хорошо, дед! Давай, тащи свой первачок. А я себе чаю налью.

Дед вышел во двор и поковылял в сторону летней кухни, к своим секретным запасам. Старик вернулся на веранду с полной бутылкой, с важным видом поставил её в центр стола, накрытого выцветшей, местами до дыр затёртой клеёнкой, открыл холодильник, вынул бутыль с огурцами, тарелку с салом, не спеша нарезал чёрный хлеб, бережно выложил в плетёную хлебницу. Наполнил две рюмки спиртным и уселся за стол.

– Ну, будем живы! – дед плеснул в себя содержимое стопки и зажмурился. – Да, Павлуша, все шестьдесят точно есть!

Он утёрся рукавом и, занюхав кусочком черного хлеба, не спеша заскорузлыми пальцами выбрал из тарелки крепкий солёный огурец. Павел с интересом наблюдал за дедом.

– Дедуль, а почему ты свои сто граммов всегда хлебом занюхиваешь? Не лучше ли, например, огурчиком? Ведь он ароматнее, с чесночком, а?

– Да, ты, внук, я вижу, основ-то жизни и не знаешь. А тут всё просто. Русский человек, он никогда пьяницей не был, за исключением тех поганых овец, что всё стадо портили. Крестьянину пить некогда было, да и преступно. Оно, конечно, выпивали по праздникам, но меру знали. А мера была такая – как после очередной рюмки перестал ощущать запах хлебушка, то всё, баста, пить больше нельзя. Хмельной, значит, уже. Аромат-то хлебный – тонкий, не то что у огурца твоего.

И дед, похрустев огурчиком, мечтательно протянул:

– Вот бы тогда, в партизанском лесу, такие сто грамм…

Павел смеясь, продолжил за деда:

– Вы бы до сегодняшнего дня из леса не вышли. Оленей бы стреляли да поезда под откос пускали. Да, дед?

– Эх, что ты мелешь! – рассердился старик и даже встал из-за стола. – Не знаете вы ни черта. В такое время живёте – сами не понимаете, какие счастливые. Сравнить вам не с чем. А мы горя хлебнули сполна. Ты хоть понимаешь, что говоришь? Я с первых дней в партизанах был и до последних. Через все испытания прошёл, скольких друзей похоронил в лесу!