По делу он тоже от меня ничего не скрывал, однако копию обвинения или обвинительного заключения при себе в камере не имел, поясняя это тем, что он в полной сознанке и они ему просто не нужны. Говорил, что всё дело вместе со следователем в отношении себя состряпал сам, за исключением одного эпизода. К этому эпизоду, пока сто дней находился в РОВД, он взял на себя тридцать квартирных краж; по некоторым из них ему и следователю вместе пришлось выдумывать показания свидетелей, их адреса и фамилии и ставить за них подпись в протоколах, которых (свидетелей) никто разыскивать не будет, а так как он признаёт вину, их показания просто огласят в судебном заседании. Что мог бы вполне, если бы захотел, посадить следователя. Говорил, что если я не верю, то Оля может прийти в суд. И когда я говорил, что она придёт с плакатом «Свободу Славику Дедковскому!», он очень по этому поводу расстраивался. А когда один раз повторил следователю мою присказку «Никогда не известно, кто на кого охотится», следователь у него спросил, не охотится ли Славик на него.
Что же касается этого одного эпизода, там отпираться было бессмысленно. Он по наводке и слепкам ключей от входной двери и сейфа — простого железного шкафа — очистил квартиру работника СБУ (кстати, вот в этой же грязно-белой футболке с оттянутыми рукавами, которые он использовал как перчатки), забрав из сейфа тридцать тысяч долларов, которые выбросил в окно своему помощнику (помощнице? — на что он сразу возражал), о котором не знают и который по делу не проходит. Перед тем как выйти из квартиры, он посрал в туалете у потерпевшего. А когда выходил, то заметил, что с одного глазка на лестничной клетке бумажка отпала. И потом его опознала по фото бабка-соседка (ранее неоднократно судимого за квартирные кражи) — его объявили в розыск и дома приняли. О долларах эсбэушник не заявлял. Они пошли их менять, но деньги оказались фальшивыми. И потом они их оптом сбыли за 500 долларов. Однако эсбэушник из мести написал, что в квартире пропало обуви его жены на несколько тысяч долларов. Одни только туфли были оценены в 700 баксов. И ему, Дедковскому, по-любому будет пять. Не знаю, насколько это было правдой, но Оля один раз приезжала к нему на суд. А второй раз — к РОВД, куда из СИЗО он ездил на один день и куда Оля привозила ящик сигарет и ящик баночного кофе, чтобы он эти ящики привёз в тюрьму, в камеру. Как рассказывала Оля, он вышел из машины — «воронка» — и отправился своим ходом, без наручников к центральному входу РОВД, который был недалеко от Крещатика. А оттуда позвонил ей на мобильный, вышел, поцеловал её в щёчку и забрал две сумки — клетчатых баула с сигаретами и кофе, — которые на следующий день притащил в камеру. Говорил, что всю ночь просидел в боксах, чертыхался и плевался, что еле дотащил.
Его сестре Мирославе, как он рассказывал, было двадцать лет. Она принимала наркотики, была ВИЧ-инфицированной и, начиная с малолетки, уже третий раз сидела за кражу. Оля съездила к ней на лагерь, поговорила с начальницей и в следующий раз в качестве спонсорской помощи привезла телевизор и холодильник. Мирослава прошла комиссию условно-досрочного освобождения, и в последующие несколько лет Оля ей давала по триста долларов в месяц на оплату съёмной квартиры и проживание, 10 % из которых Мирослава отдавала в церковь — в секту, которую посещала. Вскоре устроилась на работу в подростковый приют. Через несколько лет вышла замуж и родила ребёнка. От церкви издала книгу со своими стихами, в которых за всё благодарила и восхваляла Господа.
В сентябре 2000 года пропал журналист Гонгадзе, и то здесь, то там в Киеве возникали небольшие акции, обвинявшие в его исчезновении власти. Акции эти освещались СМИ. В то же время прокуратура и МВД делали заявления о том, что им известно, кто причастен к убийству Гонгадзе (предположительно тело которого, по-моему, тогда уже было найдено обезглавленным и прикопанным в лесу под Таращей), а именно — преступные авторитеты Матрос и Циклоп, с которыми Гонгадзе не рассчитался по долгам, но которые ныне уже сами покойные. У одного из них на шее был деревянный амулет, на котором была выцарапана точная карта захоронения Гонгадзе.
Открылась дверь, и в камеру вошёл парень лет двадцати двух. В руках перед собой он держал скатку. Он был в туфлях с язычками, в голубых, на коленях добела протёртых джинсах, коричневой замшевой куртке с большими и широкими накладными карманами, на бегунках молний которых болтались железные висюльки, а из-под наполовину расстёгнутой сверху куртки виднелся серый свитер с толстым воротником. Вместо головного убора на его голове была шапка из тёмных вьющихся волос, которые ещё сохраняли причёску. А на округлых выпуклых скулах и впавших щеках была редкая тёмная щетина. Его движения были замедленны, а реакция настолько заторможена, что со своим небольшим, но округлым носом и слегка вытянутым вперёд лицом он был похож на медвежонка — его сразу прозвали Балу.
Молодого человека звали Тарас. И теперь в камере было два Тараса: Тарас-качок и Тарас Балу. Как рассказал последний, он несколько недель провёл на РОВД и ИВС — и вот сейчас его привезли в СИЗО. Тарас рассказал, что его обвиняют в убийстве двух наркоманов, к которым он никакого отношения не имеет. Вернее, он работал охранником на местном рынке, куда его устроил двоюродный брат. И эти два наркомана должны были его брату деньги. Двоюродный брат их вечером привёз на своём автомобиле на рынок — как раз была ночная смена Тараса. Тарас к ним не притронулся, а его двоюродный брат побил их (несильно, как сказал Тарас) монтировкой. И потом приказал Тарасу закрыть их в пустой железный двадцатифутовый контейнер.
Было холодно, и утром они обнаружили, что эти два наркомана в контейнере, как сказал Тарас, «крякнули». В тот же день двоюродный брат сказал Тарасу вывезти трупы и закопать. Что Тарас и сделал на своей машине, запихнув тела в багажник. Туда же сверху положил лопату и накрыл ковриком. И когда проезжал через пост ГАИ, «у меня чуть не остановилось сердце, — сказал Тарас, — и второй раз я уже такого в жизни пережить бы не смог». Всё обошлось, и он похоронил умерших, как потом позже написал в протоколе допроса.
Спустя несколько недель или месяц его приняли оперá, чтобы он им показал, куда спрятал трупы. Он сказал, что не знает, откуда они узнали. Возможно, от других охранников, которые что-то видели или слышали. Поиском трупов занимался лично генерал Опанасенко, который высосал пожарными машинами всё болото, рассказывал Тарас, на которое он сначала показал. Они его не били, просто сказали, что знают: трупы спрятал он. Тарас сказал им, что не убивал их, а просто похоронил. Ему поверили, и он показал в лесу место захоронения. И теперь он проходит по делу Гонгадзе, а эти два наркомана — Матрос и Циклоп, — которые, как написал в показаниях его двоюродный брат, рассказали ему до своей смерти, что неделю назад они убили журналиста, который должен был им десять тысяч долларов, и сказали, что на амулете у них помечено место захоронения. Менты в РОВД сделали Тарасу встречу с братом, и последний просил Тараса подтвердить, что он тоже слышал. Тогда ему и Тарасу не дадут пожизненное заключение. Тарас сказал брату, что не хочет в этом участвовать. О разговоре с родственником он рассказывал, но неохотно. Тарас подолгу потом вечерами беседовал с Дедковским — я не знаю о чём. А потом получил от Дедковского по голове. Как Славик сказал сокамерникам в присутствии Тараса:
— Он знает, за что: чтобы не пиздел!
У Тараса был разбит нос, и Дедковский дал ему своё полотенце, чтобы тот вытер кровь. На следующий день Тараса Балу заказали с вещами и перевели из камеры.
Я попросил Елену Павловну передать эту информацию Федуру, в то время адвокату матери и жены Гонгадзе. Федур сказал Елене Павловне, что всё это знает, а также предложил материалы дела по «Топ-Сервису» отправить в Америку. Впоследствии Тараса Балу и его двоюродного брата осудили. Как говорили, его двоюродному брату дали пожизненное заключение, а Тарасу — то ли 15, то ли 12 лет.
