— Тем более там вся тюрьма куплена братвой, — продолжил Мотыль, — поэтому за деньги у тебя будет всё, что ты пожелаешь.

Полученную за несколько дней до этого передачу от Оли я оставил Мотылю и другим соседям. Положил в пакет несколько связочек сигарет с обрезанными фильтрами.

Дверь в камеру открылась. Я попрощался с сокамерниками, и меня вывели в коридор. Два контролёра провели меня вниз по лестнице на первый этаж, где в той же комнате, тем же человеком, но уже в присутствии двух солдат ВВ (внутренних войск), были проведены личный обыск и досмотр вещей. Потом меня вывели на улицу, где у входа в здание ИВС стоял автозак — пятьдесят третий «газон» с железной будкой. Дверь с правой стороны будки была открыта, и с железного пола дверного проёма была откинута вниз короткая лестница с двумя железными ступеньками. С правой стороны у открытой двери будки зака стоял офицер.

— Залезай, — скомандовал один из выведших меня из помещения солдат.

Я взялся за железный поручень у двери и поднялся по железным ступенькам вверх. Железная будка с левой стороны состояла из двух отделений, между которыми была железная же перегородка. В каждое отделение вела дверь из железной решётки. С правой стороны в углу было маленькое помещение с железной дверью и с небольшим решётчатым окошком в ней, рассчитанное на одного человека, — так называемый «стакан». Между «стаканом» и дверью автозака находилась маленькая лавочка, на которой размещались один или два солдата из конвоя. Под лавочкой находился железный оружейный ящик, а перед ней размещалась собака.

Дверь-решётка в ближнее отделение открылась, и солдат сказал:

— Заходи!

Из отделения раздались голоса: «Подвиньтесь!»

Я пролез вглубь набитого людьми железного отсека, в котором находилось восемь или десять человек (столько же находилось в дальнем). Одни сидели на железных лавочках по двум сторонам, другие — на сумках в проходе, а третьи — у кого-то на коленях. Личные вещи были нагромождены перед ногами солдата, затем сдвигались к дальней решётчатой двери — таким образом освобождалось место для собаки. Лица окружающих были едва различимы. Люди поджались, и я втиснулся на лавочку. Через одного от меня сидел молодой парень, всё время пытавшийся заговорить с конвойным солдатом. ИВС был одной из точек, по которым делала объезд машина, двигаясь на тюрьму. Сначала по очереди объезжались РОВД, чтобы собрать людей на тюрьму.

— Сейчас ещё заедем заберём двух тёлок, — сказал солдат-конвоир этому парню, — а потом в СИЗО.

За женщинами автозак заезжал в последнюю очередь. Было около десяти утра, но на улице уже было жарко и солнечные лучи нагревали железную крышу. От светофора до светофора машина двигалась медленно, набирая скорость с характерным на высоком тону жужжанием двигателя и коробки передач. Курить можно было только на ходу. Конвойный требовал, чтобы на остановках при открытой двери все сигареты были потушены. Курящими были почти все, а вот курить почти ни у кого не было.

Если кто-то спрашивал, то я и другие, у кого были сигареты, угощали ими, передавали в соседний отсек, не забывая и про солдат-конвойных. Последние к заключённым относились лояльно, даже с некоторым состраданием и пониманием.

Через некоторое время машина подъехала к ещё одному РОВД. Загрузили трёх девочек, две из них разместились на сумках, а одна — которая помоложе (вернее, совсем юная) — стояла у самой двери. Те, которые были постарше, разговаривали с солдатами. Солдаты отвечали, что собака не кусается.

— Сидеть, Рекс!

Та, которая помоложе, смотрела в решётчатое окно железной двери; с ней всё время пытался заговорить парень, сидевший у решётчатой двери: откуда она, сколько ей лет, как её зовут и какая у неё статья.

— Двести двадцать девятая, — отвечала девочка (наркотики).

— С суда пойдёшь домой, а мне десятку навалят. Светани — подними футболку, давай, ну что тебе стоит!

Девчонка, смутившись, улыбалась.

Машина повернула и остановилась. Раздался звук бегущего ролика отъезжающих ворот. Автозак тронулся с места, проехал немного и остановился.

— Так, тушите сигареты, — сказал солдат, — приехали.

Через некоторое время зазвенели более тяжёлые ворота — машина заехала в «конверт» и остановилась около приёмной рампы следственного изолятора. Девочек быстро забрали. Собаку вывели из будки зака, и началась выгрузка. По одному арестованные выходили с вещами из машины и размещались в приёмном отсеке — светлом помещении с окрашенными в салатовый цвет стенами. Арестованные размещались вдоль стен перед решёткой, отгораживавшей проход. И после того как ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора) — высокий худощавый офицер в широкой фуражке и тёмных очках — называл фамилию и названный выходил к решётке и говорил «Я», офицер сравнивал его лицо с фотографией на карточке, пропускал через решётку, и арестованный, поворачивая налево, проходил в коридор, где располагались боксики, в один из которых контролёр закрывал арестованного до последующего обыска.

Фамилии назывались, и арестованные проходили через дверной проём в решётке. Я оставался последним, и тут со мной произошла заминка. ДПНСИ назвал мою фамилию, а потом спросил, продлевалась ли мне после трёх месяцев санкция.

— В деле её нету, — сказал офицер и удалился.

Солдат сказал мне, что, наверное, меня снова повезут в ИВС, ибо тюрьма без санкции не примет. У меня в душе блеснул лучик надежды. Может быть, действительно всё благополучно закончилось, прокурор во всём разобрался и не продлил мне санкцию? Однако через некоторое время конвейер снова двинулся. Видимо, был сделан звонок и было обещано, что мою санкцию подвезут позже. Я прошёл через решётку и в нерешительности повернул налево, оказавшись в длинном коридоре, по одну сторону которого было около десяти дверей, обшитых тонким железом, которое в некоторых местах вздувалось и прогибалось. На уровне человеческого роста в дверях были глазки, прикрываемые где резиновой, а где металлической круглой отодвигающейся пластинкой. На серо-жёлтой грязной дверной краске были натрафаречены большие красные цифры, обозначавшие номера боксиков. Пол коридора был покрыт серо-жёлтой плиткой для пола. Стены светлые; с потолка светили лампочки в стеклянных плафонах. По правой стороне коридора было несколько дверей и один проём типа небольшой комнатки. Там у стены стояла кушетка без спинки с сиденьем из коричневого кожзаменителя, а рядом с ней была покрашенная белой краской дверь с табличкой «Медицинский кабинет». Контролёр — молодой парень в форменных брюках и рубашке — спросил мою фамилию и закрыл меня в один из боксиков.

В боксике находился парень лет двадцати пяти, чуть ниже среднего роста, с большим лицом, аккуратно подстриженными, немного вьющимися светлыми волосами, одетый в чёрные брюки и светлую рубашку с коротким рукавом, в начищенных туфлях. По сравнению со мной — в туфлях, в верхние две дырки завязанных полоской синей ткани, в синих спортивных штанах и бежево-серой рубашке с коротким рукавом, с длинными волосами, бакенбардами и бородой из редко торчащих в разные стороны десятисантиметровых волос — он выглядел абсолютно приличным человеком. Парень с любопытством разглядывал меня, в то время как я попросил у него спички и закурил сигарету. Но тут дежурный, заглянув в глазок, спросил:

— Шагин тут?

Я отозвался, и дверь в боксик открылась. Дежурный провёл меня в медкабинет, где врач задавал мне вопросы: не болен ли я чем-либо, не принимал ли наркотики и так далее. Я был осмотрен с ног до головы, со спины и лица, взвешен (из моих ста двадцати семи килограммов осталось восемьдесят семь с половиной); также был измерен мой рост.

Всё это было занесено в мою медицинскую карточку. После чего у меня взяли кровь из пальца. И я был снова помещён в тот же боксик, где находился тот же молодой человек.

— Твоя фамилия Шагин? — спросил он.

— Да, — ответил я.

— Всё правильно: слава должна идти впереди человека, — сказал он, улыбнувшись, и протянул руку: — Влад!