Осуждённые на участке ПЛС между собой общались точно так же, как и на следственном корпусе, когда разговаривали из прогулочного дворика с людьми в другом дворике, и контролёры в основном этому не препятствовали. Обменивались малявами через дежурных или посредством верёвочки, натянутой из камеры в камеру за окном через дырку, выбитую в металлостекле «баяна». Но иногда, как для разговора, так и для передачи пакетов с сигаретами и чаем использовалась дючка. Когда ему нужно было поговорить, Дима выливал несколько вёдер воды в парашу, а потом тряпкой выбирал оставшуюся воду из колена канализационной трубы. Получался своего рода общий телефон. Сразу же в трубе становились слышны голоса разговаривавших таким образом между собой в камерах. Так общались с соседними камерами на одном этаже или с камерами на других этажах, если канализационный стояк шёл сверху вниз через все этажи. Если Диме нужно было поговорить из камеры в камеру, он стучал в стену два по два, и было слышно, как в туалете за стеной в парашу несколько раз сливалась вода, чтобы, как говорилось, «пролить трубу». Потом была тишина, пока вымакивалась оставшаяся вода из колена, и глухое, отдающее трубным эхом «говори». Дима становился на колени, нагибался над сливной дырой туалета и разговаривал с соседней камерой. Если нужно было поговорить через камеру, тогда в стену стучалось четыре раза по два. И из соседней камеры передавали в следующую камеру два раза по два. Если было нужно говорить с верхней или нижней камерой по стояковой трубе, то стучали в потолок или в пол. Также, когда контролёр не хотел нести, или у него не было ключей, или было невозможно «построиться» по окну, натянув верёвочку, сигареты или чай «гоняли» через дючку. Из спичек в одной и другой камере делали ёжики, сматывая ниткой несколько спичек одна к другой по типу противотанкового ежа, и на нитках запускали их из двух камер в трубу, раз за разом выливая в дючку ведро за ведром воды. Ёжики на нитке в большинстве случаев спутывались вместе с собой, и одна из камер по договорённости вытягивала нить к себе. Потом к нити привязывался канатик, и через трубу туалета перетягивались из камеры в камеру сигареты и чай, замотанные в длинные полиэтиленовые кульки по типу «колбасы». Однако такой способ передачи применялся очень редко. В основном всё и без проблем передавали дежурные.

Раз в две недели меня посещали адвокаты: попеременно Баулин и Лысак. Последняя сказала мне, что от своего имени также направила кассационную жалобу на приговор. Но, в отличие от моей жалобы, в которой было ярко представлено несоответствие выводов в приговоре фактическим обстоятельствам дела, в своей сделала упор на нарушения норм и статей УПК, которые также не делают приговор ни справедливым, ни законным. Я ознакомился с копией в резолютивной части, в которой Лысак просила приговор отменить как незаконный, меру пресечения изменить, уголовное дело в отношении меня прекратить.

— Такого, конечно, не будет, — сказала она, — Но и такого, как сейчас, тоже не будет.

Я вернулся от адвоката, и в этот же день в нашу камеру был подсажен третий человек. Его звали Алексей. Он был родом из Харькова и там проживал. Был задержан в Киеве и осуждён Апелляционным судом за убийство и ограбление инкассатора валютного пункта, находившегося в подземном переходе метро. Он находился на ПЛС уже две недели. Но, казалось, шокирован был больше не тем, что попал на пожизненное заключение, а тем, что знал, что ПЖ ему не дадут, и всё же оказался на ПЖ. Сказал, что он полностью в сознанке и ни от чего не отказывался, и после задержания всё рассказал, как было. И когда шёл суд, генерал Опанасенко, который уже тогда являлся начальником Киевской милиции, гарантировал ему, что ПЖ не дадут. Он всё сделал, как хотела милиция, хотя по делу нет ничего: ни оружия, ни денег, и два свидетеля его не опознают — описывают другого человека, а он в суде подтвердил, что это он.

— Значит, не всё, — сделал предположение я.

— Да нет, всё, больше от меня ничего не хотели, — заверил он.

Алексею недавно исполнилось двадцать пять. Он был среднего роста, жилистого телосложения. По духу и натуре — пижон; он славил себя тем, что его называли «альфонсом». А последняя его девушка — дочка Дагаева, начальника ГАИ Киева, — которая его любит и ждёт и, если он попросит, привезёт передачу (что, конечно, он делать не будет, чтобы не упасть в её глазах). Форма на нём была ярко-оранжевая, новая, на которой он сразу подвернул манжетами рукава, верхнюю пуговицу никогда не застёгивал. На следующий день в бане налысо стричься не захотел, а попросил бритвенным станком сзади набить ему кантик.

— А как ты попал в нашу камеру? — через несколько дней спросил я.

— Сам попросился, — сказал он. — Записался к Скоробогачу и попросился.

— А зачем? — спросил я.

— Как же! Я спросил у тебя разрешения — дежурный сказал, что ты не возражаешь помочь написать мне кассационную жалобу. Мне один из сокамерников сказал, что ты грамотный человек и можешь помочь. А адвоката у меня нет. На суде был государственный. Всё время молчал. И не нужен был. Я всё подтверждал. Меня заверили, что ПЖ не будет. Рассчитывал на десять-двенадцать лет.

Я сказал Алексею, что ко мне действительно подходил дежурный и спросил меня, не могу ли я помочь человеку рядом в камере написать кассационную жалобу, но документы так и не принёс.

— О том, что этот человек хочет заехать в камеру, разговора не было, — сказал я.

— Я могу уехать, — сказал Алексей.

— Да нет, я не возражаю, — сказал я. — Я тебе помогу.

У Алексея, казалось, преступление соответствовало его натуре. От одной из своих девушек он узнал, что её подруга работает в валютном обменном пункте. И косвенными вопросами невзначай выяснил, сколько там в день бывает денег (около семи тысяч долларов), время приезда инкассатора и некоторые вопросы безопасности, о которых рассказывала ей подруга, и то, что она видела сама, когда вечером заходила к ней перед закрытием пункта — вместе поехать домой или зайти в кафе. И один раз вместе со своей девушкой они приезжали встретить её подругу и зайти куда-нибудь поесть мороженого. И сразу его девушка стала ревновать его к подруге, добавил он. Он привёз из Харькова, где проживал и сейчас находился в розыске, пистолет, хранившийся в тайнике, который держал в квартире своей девушки без её ведома. В день совершения преступления зашёл в салон красоты, перекрасился в блондина и тут же купил две телефонные карточки — сим-карты, — и карточки пополнения счёта к ним, выкинув предыдущую сим-карту, которой пользовался. По одной он позвонил своей девушке, заранее перепрятав на улице пистолет, и сказал, что прямо сейчас срочно на поезде уезжает и вернётся через несколько недель. Карточку выкинул. По другой он разговаривал со своими родственниками, знакомыми и друзьями. Вечером в подземном переходе метро он выстрелил в инкассатора, забрал пакет с деньгами, который положил в свою сумку, туда же положил пистолет и через второй выход, через дорогу, скрылся с места ограбления, выкинув по пути оружие. Несколько дней находился на заранее снятой на вокзале подённо квартире, откуда звонил несколько раз с мобильного телефона. После чего сломал вторую симку, поломал телефон на мелкие кусочки и спустил его в унитаз. И на этой квартире на следующий день, выбив дверь, в шесть часов утра его арестовали.

Милиция проверила круг знакомых кассирши обменного пункта, кому бы она могла рассказывать о своей работе. Та указала на свою подругу. Опросили её. Взяли телефонную сетку её звонков, в которой был номер выкинутой карточки. По номеру аппарата, отметившегося на сервере оператора мобильной связи, в который была вставлена выброшенная карточка, узнали номер последней карточки и 500-метровый радиус, откуда был совершён последний звонок. Быстро опросили участковых и вышли на квартиру, где поселился схожий по описанию его девушки человек. Правда, как говорили потом, сразу не повелись на блондина, продолжали искать брюнета и долго смеялись, когда обнаружили его уже лысым.